Великий Высоцкий, хоть и не причислял себя к бардам, но органично вжившись в роль альпиниста в фильме Говорухина «Вертикаль», сотворил цикл горных песен, до сих популярных в альпинистской и туристской среде. Возвышенное философское восприятие реальности доступно только романтикам, а путешественники, туристы – первые из них, недаром «триединый» символ туризма – это палатка, костёр и гитара.
Но у авторской песни был один общий «недостаток»: я ни разу не слышал бардов, славивших КПСС. Авторская песня искренна и правдива, а правда во все времена – обоюдоострое оружие. Ежегодно летом тысячи любителей собирались на фестиваль самодеятельной песни имени Валерия Грушина под Куйбышевым, ныне Самарой. Но с 1980 года «Грушу», как в шутку кличут этот фестиваль «КСП-шники», запретили. По слухам, каким-то партийным функционерам не понравились некоторые песни предыдущего фестиваля. В итоге, от греха подальше, был вынесен привычный для тех лет, незамысловатый вердикт: «мероприятие закрыть».
Но авторская песня жива и поныне. Ежегодно под Самарой всё так же проводится воскрешенный во времена Перестройки Грушинский фестиваль, становящийся заметным событием культурной жизни не только России, но и русскоязычного зарубежья. Каждый год – сибирский фестиваль авторской песни «Бабье лето» в Юрге. Даже у нас в Кольцове регулярно проводятся детские международные (поскольку приезжают казахстанцы) фестивали авторской песни. Отборочные туры проходят под открытым небом в Парке, участники конкурса живут в палатках, из НВВОКУ привозят полевую кухню. И, наконец, в нашей школе №21, в строительстве которой я когда-то принимал участие, и которую закончили мои дети, проводится заключительный концерт, происходят награждения. На него приглашают кого-нибудь из мэтров авторской песни, мне помнятся визиты Сергея Никитина и Григория Гладкова. В школе успешно работает КСП «Свечи» под руководством учителя истории Семёнова Сергея Юрьевича – лауреата Грушинского фестиваля. Так что историческая преемственность авторской песни сохранилась, хотя она уже не столь популярна, как в наше время.
* * *
Конечно, когда тебе под шестьдесят, спортивный туризм уже не под силу. Но жажда движения и жгучая потребность в общении с природой остаются на всю жизнь. И я рад, что проживаю ближе к природе, в Кольцове.
Обычно я отбываю под вечер в пятницу, возвращаясь в воскресенье. И этого вполне хватает для полного восстановления сил и настроения перед грядущей трудовой неделей. Начинается наш «пеший» сезон в конце апреля, если снежное покрывало не залежится дольше обычного. Правда, земля, дурманящая запахом непросохшей влаги, еще совсем скользкая. Зато гнуса нет, лишь не забывай осматривать одежду – не ползет ли оголодавший за зимнюю спячку клещ.
Укрыться от непогоды, переночевать можно в небольших лесных заимках-избушках с печками. И хотя каждая из них возникла благодаря конкретным людям, все они общего пользования. Но пакостить совесть никому не позволяет. Мы облагородили территории вокруг, вырезали сухостой, убрали валежник, посадили елочки, перекинули мостки через ручьи. Стоят избушки вдали от дорог на речках и ручьях – на Волчихе, Коёне, Каменушке, Ромихе, Опалихе. Многие речки запружены обильно расплодившимися в последнее время бобрами. Перед плотиной зеленая заводь, сточенные под карандаш деревья, норы-сифоны под берегом.
На косогорах во множестве тарбаганьи норы, и, если потихоньку подкрасться, видно, как эти забавные толстячки играют и заботливо вылизывают друг друга. Не раз сталкивался с косулями, барсуками, лосями. Лисичка одно лето к костру подкрадывалась, наблюдала за нами: видимо, молоденькая, любопытная. Благодаря рыжей «разведчице», безымянный приток Волчихи, из зарослей которого она нас разглядывала, получил название «Лисиха». Порой бурундуки в салочки круговерть заведут – разве что не через ноги перепрыгивают! А птичьи голоса весной и в начале лета звучат настоящей симфонией!
С середины мая по август стоит настолько медовое, одуряющее благоухание трав и цветов, особенно в разогретых солнцем распадках, что хочется превратиться в одно большое лёгкое. Парад ароматов начинает черемуха, наполняя всё вокруг самым весенним запахом в природе. Потом приходит черед борщевика и донника. А на крутом, обращенном к солнышку косогоре, спускающемуся к притоку Коёна Каменке в районе урочища Конское кладбище, пахнет так, как будто каждый июль там переворачивается цистерна с клубничным вареньем!
Быстротечное сибирское лето как тисками сжимает время буйства природы, укорачивая вегетативный период жизни всего живого, поэтому порой кажется, что цветет, благоухает и созревает всё почти одновременно. В том числе, летающее, стрекочущее и опыляющее. Как приятно припасть в изнеможении к роднику, лесному ручейку, ломящим холодом зубы в любое время года! А развесив для просушки мокрую от пота футболку, с умилением наблюдать, как цветастые быстрокрылые бабочки налетают на нее, жадно высасывая соль своими тоненькими хоботками.
Вечерами после многокилометровых марш-бросков начинается чайный «литрбол» – чайник на брата отлетает незаметно! И какого чая! Заварка не нужна: душица, зверобой, смородиновый лист, лабазник… Можно чаги добавить, можно бадана, осенью – ягоды шиповника и калины. Цвет и запах – аж дух захватывает. С дымком! А как пахнет внутри разогретого на солнышке сруба, какой там крепкий сон!
А когда пробьет первой желтизной лысеющие день ото дня лесистые косогоры, приходит грибная пора! М-м-м, какие богатые «клондайки» я знаю! И лисятники, и опятники, и груздевники... Иногда даже интерес теряется – сидишь, режешь-режешь грибочки, как на плантации. Одна проблема – доставить грибной «улов». Жена порой лишь руками всплеснет: ну, грибной «маньяк», опять до глубокой ночи обрабатывать придется – и музыкой мне звучит ее приветливое ворчанье!
Ближе к осени с сумерками приходит тишина. Гробовая, звенящая... Такая, что самому перестать дышать хочется. И давящий звездный небосвод только усиливает эту феерию безмолвия. Лишь дерево где-то ухнет о землю, завершив свой жизненный цикл, да шорохи и вскрики ночных обитателей леса с пощелкиванием костерка не дают забыться в полном уединении.
«Ага, заливай-заливай!» – продолжит свою песню «чужачок». А клещи? А гнус? А жара? А застящий глаза пот? А заморозки, схватывающие под утро траву легким белесым инеем, бывает, даже летом? Что ж, ваша правда, ведь не зря поется: «Холод, дождь, мошкара, жара – не такой уж пустяк!» Но следующие, ставшие афоризмом строки этой песни перевешивают всё: «И чтоб устать от усталости, а не от собственной старости…»
Завершается «пеший» сезон, с перерывом на затяжные осенние дожди, в начале ноября, когда «ставить точку» отправляешься по легшему уже до апреля неглубокому сахарно-белому снежку.
Подсыплет еще – и здравствуй, лыжный сезон! Правда, в одиночку, или даже вдвоем, протропить по снежной целине до дальних избушек за короткий световой день редко удается – успеть бы до темноты вернуться домой.
С темнотой в лесу зимой шутить, понятное дело, не стоит, ибо случилась одна поучительная история. Однажды наш товарищ, турист-фанатик Саша Бороздин в сумерках кинулся за нами в погоню. Он узнал, что мы с другом и нашими сыновьями двинули на Волчиху в старую, ныне развалившуюся от времени, избушку, которую сам же нам когда-то показал. Больно компания наша Сане нравилась, да конец трудовой недели настал. Уж он-то ни капельки не сомневался, что найдет заимку в любое время суток с завязанными глазами! Но не нашел: разыгралась метель, и лыжню занесло. Шел вроде бы правильно, но в сгустившейся темноте места не узнал, порыскав взад-вперед в темноте в радиусе метров пятисот. Отчаявшись нас найти, он решил переночевать в сугробе, как куропатка. Турист-горемыка вырыл яму, накрылся с головой пуховиком и сунул ноги в рюкзак – ни спичек, ни котелка, ни топорика он с собой не захватил, самонадеянно сорвавшись в погоню за нами налегке. Копаю, рассказывал Саня позже, и думаю – чем не могилка?
Самое обидное, наш мытарь слышал стук топора, показавшийся ему в тот момент почти миражом (мы выходили среди ночи подколоть дровишек для печки). Однако направление источника звука в метель не угадывалось даже приблизительно. Саня, преисполнившись, было, надежд на спасение, выскочил из сугроба, и, истошно закричав, осатанело заметался между стволами. Однако порывы не утихавшего ни на секунду ветра проглотили этот тихий «писк», лишь немые деревья, футболя друг другу остатки его слабого эха, сочувственно качали кронами… Честное слово, мы не слышали ни-че-го! Пришлось ему, сокрушенно вздохнув, вернуться в свою белоснежную норку.
Забывшись на какое-то время, и испугано вздрогнув от пробуждения, Саня начинал лихорадочно ощупывать себя – нет, пока еще жив! «Норка» не стала могилкой! И так всю ночь – закемарил, очнулся, ощупался; закемарил, очнулся, ощупался. Вроде живой.
С первыми лучами солнца наш «отморозок» негнущимися пальцами пристегнул крепления лыж и обреченно двинул по направлению к Кольцову, чуть не плача от осознания факта необходимости изнурительной тропёжки – лыжню занесло напрочь. От мысли продолжать поиски избушки он отказался. Домой, скорее домой, пока не угасли последние силы! Слава богу, хоть метель прекратилась, но приморозило.
А мы выспались в тепле, позавтракали и не спеша тоже тронулись восвояси. Вскоре нас ожидало немалое удивление: чьи-то лыжные следы! Но, граждане хорошие, здесь кроме нас никого не могло быть – до избушки накануне вечером мы добрались уже почти в темноте! Да и с утра придти неоткуда – до ближайшего жилья ой, как не близко! Однако обширная площадь снежной целины, хаотично исполосованная чьими-то лыжами, нам миражом не показалась. В голову полезли мысли, навеянные туристскими легендами о Черном Альпинисте, на которого мы в горных походах всегда списывали мелкие казусы и пропажи. Надо же, и тут, чертяка, нас достал – совсем рядом с избушкой ошивался!
Чуть позже выяснилось, что Черный Альпинист тоже проживает в Кольцове: лыжня определенно вела в нужном направлении. Мы не уставали благодарить мифическое существо за первый протроп, ведь по нему шлось намного веселее. И вот впереди замаячила фигурка уже вполне реального живого существа. Мы добавили ходу, жаждая быть первыми в мире туристами, которым, наконец-то, удастся познакомиться с легендарным Черным Альпинистом вживую. «Черный Альпинист» к тому моменту уже с огромным трудом переставлял свои одеревеневшие ноги – в нем мы не сразу признали родного Бороздина. Повиснув на лыжных палках и тяжело, с хрипотцой, дыша, он окинул нас отсутствующим взглядом: сил не осталось даже на эмоции. Однако горячий чаек из термоса и бутерброд с запашистым копченым сальцем немножко вернули Саню к жизни. Заправившись чуток, он уже по нашей лыжне пошел намного бодрее. С тех пор палатка, спальник, котелок и топор (про спички не упоминаю), стали постоянными атрибутами даже самого коротенького зимнего похода.
* * *
Справедливости ради отмечу, что, основательно отдохнув подобным образом,
