Сирота

ребёнка ты зачем скурвил, падаль! Держа впритык к монаху дуло, почти прокричал Фатьян.
- Я! Я! Я! Нич…го! Ничего! Враки это всё про меня, трясясь, как веелка с сеялкой, прошепелявил Терентий, словно детским писклявым голосом.
Кажется, до монаха всё дошло. Воочию осознал. Жизнь коротка, но он цеплялся, как мог и умел, за неё.
- Снимай, своё барахло вонючее, - приказал лесник.- Снимай, говорю! Да, быстрее! У меня нет времени с тобой цацкаться!
- Да как же это, батюшка, не прилично это перед гостем. Может, по стопарику? Трясясь всем своим телом, как в лихорадке, процедил сквозь зубы, монах. Однако, не торопясь, снял рубашку.
- Весь раздевайся, человеческий выродок! Портки снимай! Ну! Я очень спешу, божий мракобес!
Монах ничего не оставалось, как раздеться догола. Нагой монах: вызвал тошноту, чуть ли не рвоту, у Фатия.
Фатьян ткнул ему дулом в промежность – раздался выстрел.
Терентий рухнул, и нечеловечья кровь потекла по половицам, как навозная вонючая лужа.
Не захлопывая двери, лесник вышел из избы, плевками кидаясь по сторонам этого дома, в котором обесчестили девочку. Надругались над ребёнком. Из-за своей похоти исковеркали будущую жизнь Манятки. И кто? Монах или дьяк? Разницы нет. Это зверь, которого следовало убить, как и поступил Фатий. С лёгкой душой и сердцем и со своим другом Бароном полетел по-скорому, как самолёт, домой, где его ждала обессиленная Маша.
Дом Терентия навестила Маланья, которому справила обряд похорон.
Дом спалила.
А возле дороги посадила кедр, который стоит до сих пор, обрамлённый железной изгородью. Проезжающие мимо этого дерева почти все знают, что это за дерево-кедр, который, как сирота, стоит на обочине северной дороги, а кто не ведает, зачем это деревце находится тут на десятом километре Мондомыр – Питер, то обязательно, удивляясь, спрашивают у знающих людей.
И узнают в полной подробности, за какие-такие « добрые дела» высажен из кедровой шишки здесь кедр, который, в свою очередь, почти совсем не растёт в морозной тундре. Грехи Терентия никак не может отпустить даже тайга и тундра – так мстит природа за злодеяния.
Фатьян, вернувшись в свою избу, увидел, что Манятка уже сидела на топчане, чуть-чуть повеселевшая. Девочка отогрелась, успокоилась, повязала платочек на голову самостоятельно. Видя такую зарисовку, лесник от чистого сердца и души порадовался за ребёнка.
- Ну, вот, дочка! Пса я выгулял. Скоро повезу тебя к твоему батюшке с матушкой. Чуток передохну. Давай, чайку попьём, - и двинем в посёлок. Всё в порядке, Маня, правильно я тебя нарёк?
- Вообще-то, меня в деревне все зовут Маняткой.
- Манятка, Маня, Мария это одно и то же имя. Главное сейчас ты жива. И мы с тобой поедем к отцу с матерью.
- Дядя Фатий! У меня только папа, а мамы нет уже как семь лет. Папа с Ульяной живёт. Может, слыхивали? Она ещё будто в фельдшерицах ходит. Говорят, что мам лечит, что какие-то аборты делает женщинам. Да я и не знаю, что это такое? Только вот маму мою Ульяна лечила, что вскоре мама моя и умерла.
- Дочка! Давай не будем толковать об этом. Мёртвого из могилы не вытащишь, да и не станет он живым. Жаль, конечно, что так в жизни бывает. Вроде живёт-живёт человек. Миг,- и нет его. Попей чайку, поешь на дорогу! Недалече нам ехать, но десяток вёрст будет.
И тут, чтобы распотешить как-то ребёнка, рассказал, как один якут, служивший на корабле, всегда рассказывал один и тот же анекдот: дабы, если выходишь из дома в тундру, то дорога сорок километров тянется. По этой же самой дороге, если возвращаешься домой, то она только десять километров, то есть до дома расстояние гораздо меньше получается, чем всегда успокаивал моряков, которые спешили приплыть быстрей к родному причалу. И, бывало, добавит: « В гору, когда идёшь, сорок киломЕтр будет, а с горы спускаешься – только десять…»
Богдан, натянув на себя фуфайку, что висела в сенцах, спросил: « Какими путями тебя, Фатий Галактионович, к нам занесло? За провиантом в лавку что ли приполз?»
- Какая лавка? Глянь внимательнее, своими подслеповатыми глазами на салазки-то!
- Подожди! Очки натяну. Дома они. И побежал в избу, долго-долго шарил на столе, а очки оказались на полу, смахнутые кошкой. Еле-еле найдя с помощью Ульяны, надел свои « приборы», словно фары автомобиля в чёрной оправе, захлестнул на резинку на затылке и был таков около саней.
- Ну, ушлёпок! Видишь теперь, в какую лавку я прибыл? Ребёнка твоего привёз, изморыш, в очках! Потешаетесь с Улькой! А что этот несчастный, толковый не возрасту, ребёнок чуть в тайге не замёрз. Я обоим вам готов башку оторвать за то, что в каком плачевном состоянии я нашёл этот кладезь-ребёнка. Замерзала в лесу эта девчушечка, когда её мой пёс откопал?
Меня только и удерживает то, что ты учитель толковый, да к тому же математик. Не найти посёлку учителя. Да и кто сюда, в кромешную тьму-таракань, поедет?
А то! Чуть было не проговорился, как он поступил с Терентием, да удержался.
Богдан подошёл к Манятке.
Слёзы покатились из глаз, как голова с плахи. Не говоря ни единого слова, попенял на свою судьбу, что Елизавета умерла так не во время. И что во время никто и не умирает. Смерть всегда застаёт не во время. Дела, богатство, остаётся, а человека нет. Но самое тяжкое - это смерть матери, когда остаётся сиротой ребёнок. Всё было бы не так. Будь ныне жива мать Марии.
Завтра Пасха. А пихты нет. И украсить дом нечем, вдруг вспомнила про себя Ульяна, мачеха Манятки.
Да заткнула свой рот, будто кляпом. Молча пошла, ставить самовар, как будто домой вернулась с большим званием гостья.
Для Ульяны ничего неординарного не произошло. Сгинь Манятка с Белого Света, грустить бы мачеха не стала, так она ненавидела детей Богдана Парфениевича.

31. 03. 2020 год,
Крайний Север,
Северная Лапландия.
Фото автора.