Кстати, Мелисс после того, как мы дали ей выспаться, проявила неожиданную силу духа, и восстала из своего угнетенного состояния буквально у нас с Реми на глазах. Объяснение этому чуду нашлось в ее исповеди мне. Оказывается, в своем сне при последнем отравлении таинственным ядом графа, Мелисс узнала во мне посланца Бога. Она даже будто видела нимб глории над моей головой. Она поверила, что я являюсь посланником божьим, который явился в логово дьявола, чтобы ее освободить. Похоже, она и будучи в трезвом уме продолжает в это верить. А я взял грех на душу и не стал ее в этом разубеждать. Пусть это ей поможет в жизни. Между прочим, у Реми нет повода беспокоиться насчет девственности Мелисс. Из исповеди девушки я понял, что объявив ее невестой дьявола, Эстель, как видно, готовила ее к какому-то особому извращению, и потому не допускала своих рабов к телу Мелисс, разрешая им лишь рукоблудство. Быть может, тут сыграла роль ревность графини.
8.
Епископ прибыл в замок только к вечеру, когда преступники уже были спущены в подвал и обручены с кандалами. Мы запираемся с его преосвященством в библиотеке графа, и епископ начинает меня расспрашивать о подробностях миссии. Я излагаю ему весь ход событий.
Выслушав мой рассказ, епископ не спешит давать оценку моим действиям. Он некоторое время размышляет, и, наконец, обращается ко мне в самом доверительном тоне:
— Ты изложил только ход событий, но мне больше интересен ход твоих мыслей.
На мой вопросительный взгляд епископ добавляет:
— Даю слово, что всякая крамола в твоей исповеди останется тайной и никак тебе не повредит.
— Ну, что ж, — говорю я. – Тогда я начну с того, что я вообще мало верю, что бедные девушки способны становиться ведьмами. Конечно, бывают исключения, когда несчастия, нищета и пороки этого мира сеют в душах юных особ семена зла. Но и в этом случае требуется время, чтобы такие семена проросли и дали свои плоды. Так что, разум девушек обычно гармоничен. Им от природы свойственно знать истину, которая есть красота и Бог. Соответственно их основной потребностью является любить и быть любимой.
А вот с господами все обстоит иначе. Казалось бы, господам для того и служит чернь, чтобы ничто не мешало им вести праведную жизнь. Праведная жизнь предполагает служение людям и государству. Но этому служению противоречат соблазны, которые господам открывает власть и которым они зачастую отдают предпочтение. Это ставит господ в двойственное положение. При недобросовестном исполнении своего предназначения они занимают не свое место. И они об этом знают. Но не желают знать. Отсюда происходит извращенность их сознания. Для того чтобы продолжать сладкую жизнь, они должны удерживать власть, а чтобы удерживать власть, они не должны стесняться в средствах. Полагаю, вам знакомо сочинение Макиавелли «Государь».
При этих словах епископ морщится, намекая на то, будто он что-то об этом слышал. Но я продолжаю.
— Так вот, Макиавелли прямо вменяет господину в обязанность иметь под благородный обликом безнравственную натуру. В противном случае власть господина находится под угрозой, и господин легко может стать рабом. Для господина смерть – ничто в сравнении с такой перспективой. Поэтому всякое унижение ему представляется подобием падения и страшнее самой лютой пытки. Таким образом, страх, ложь и извращение всякой правды свойственно природе господина. К этому следует добавить праздность, сластолюбие, корысть, и все прочие из смертных грехов, к которым располагает власть. И вот уже вместо избранника народа перед нами якобы избранник судьбы, а на самом деле паразит, потребностью которого является порабощение человеческих души и извращение истины. Вот, и скажите мне теперь, припомнив «Демонологию», кто более способен служить дьяволу: бедная девушка или ее господин?
Епископ в ответ сокрушенно качает головой. Однако, скорее, это означает, что он зря дал обещание не разглашать мои крамольные суждения.
— Но ведь без господ нельзя, — выдавливает он. – Чернь нуждается в управлении. Без вожжей и кнута чернь идет вразнос. И чернь об этом знает, и потому подчиняется господам. Кроме того черни необходим образец благородства, как цель совершенствования. И уж скорее нужда располагает к греху, чем изобилие. А если говорить о практиках ереси и колдовства, господам незачем этим заниматься. Подданные и так всецело в их руках.
— В том-то и состоит ошибка, — возражаю я. – Склонность к порокам приписывается рабу, как результат нужды и страха. Но кто приписывает? Господин. Это позволяет ему ничтожить раба, не считаться с его интересами, не видеть в нем человека. Так господин получает свободу от его предназначения и свободу обращения с рабом. Разве это не дьявольское коварство? На самом же деле в лапы дьявола человека толкает вовсе не нужда, а извращенность сознания.
— Для того-то и существует Церковь, — поясняет епископ.
— Да, — продолжаю я. — Казалось бы, предназначение Церкви в том и состоит, чтобы выявлять и подавлять дьявольские наклонности в том числе и господ. Но господа приручили Церковь, прикормили ее и поставили себе на службу. По сути, Церковь занимается тем, что укрепляет власть господ и помогает им ничтожить человека, низводить его до состояния животного. Апофеозом такого уничтожения и является инквизиция. Ее основная роль сводится к тому, чтобы запугивать, дисциплинировать, подчинять народ господам. Вот, скажите мне, ваше преосвященство, много ли господ осуждено трибуналом святой инквизицией?
— Послушай, ну я же не об этом спрашиваю, — умоляюще произносит епископ.
— Хорошо, теперь об этом, — соглашаюсь я. – Вначале я думал, что Мелисс граф обвинил в колдовстве, чтобы скрыть совращение девушки. Это, как известно, обычная практика бесноватых господ. Но то, что Дайон Трюфо бесноватый, еще следовало обосновать. Такое обоснование я получил у лекаря. Как оказалось, у графа и его супруги врач обнаружил странные язвы. Он назвал их «зраком дьявола». Но увы, он не знал, что это за язвы. Это его незнание и стало началом череды трагедий в замке Трюфо.
— Так что ж это за язвы? – торопит меня епископ.
— Это проявление страшной болезни. Она описана венецианским врачом Джироламо Фракасторо в его поэме «Сифилис, или о галльской болезни».
— Сифилис? – припоминает епископ.
— Эту болезнь конкистадоры завезли в Европу из Нового Света. Она передается половым путем. Думаю, граф заразился сифилисом от испанки, которая прислуживала графине. Соответственно, от графа заразилась и графиня. Однако супруги Трюфо до сих пор не подозревают о своей болезни. Врач по незнанию убедил их в том, что ему удалось их вылечить. Но эти язвы проходят сами собой, предваряя другие более разрушительные стадии болезни. Зато язвы стали доказательством при обвинении испанки судом инквизиции, когда, как я полагаю, появилась необходимость прекратить связь графа с бывшей портовой шлюхой. Таким образом, в доме графа поселилась болезнь, которая начинает прогрессировать. У супругов появляется недомогания, изменения кожных покровов, сыпь. Но главные изменения происходят в их разуме. Сифилис поражает не только тело, но и мозг больного. Развитие недуга заставляет чету наших феодалов подозревать в чародействах своих слуг. И следующей жертвой инквизиции становится горбатая девушка Катрин. Кроме того, они начинают сотрудничать с инквизитором. Подвалы замка превращаются в казематы для еретиков. А, участвуя в дознаниях с пристрастием, наши господа постепенно входят во вкус безраздельной власти над человеческими жизнями. При этом они знают, что большинство преступников невиновны. С тем появляется необходимость отрицания Бога. Логика приводит их к признанию превосходства дьявола над Господом. И тогда их извращенный разум начинает требовать более тонких наслаждений, чем мучение обвиняемых. Настоящий вызов богу и человеку дает совращение святых душ. Этим они и стали заниматься. Для этого лекарю было поручено изготавливать снотворное по рецепту древней книги из библиотеки графа. Это снотворное заставляет человека спать наяву. Тогда его восприятие обостряется, а границы между явью и сном стираются. Впрочем, идея такого похищения душ, быть может, принадлежит вовсе не графу, а Матису. Во всяком случае, она инквизитору очень понравилась. Ведь Ватикан засыпан жалобами на произвол инквизиции и сомнительность доказательств, добываемых пытками. В этом смысле, приемы Матиса оказываются непогрешимыми, и я слышал, что ему прочат немалое повышение. Вот, собственно, и вся изнанка моего расследования.
По своему обыкновению епископ отввечает не сразу. Некоторое время он пребывает в глубокой задумчивости. И затем вновь озадачивает меня неожиданным вопросом:
— А как ты думаешь, они понимали, что служат сатане или это был их каприз, забава, корысть, протест Богу, что угодно, но только не сделка с реальным дьяволом?
— Не знаю, что они понимали, но они знали, что дьявол для них реальность.
— Опять ты говоришь загадками, — сетует епископ. – Как это можно не понимать, но знать?
— Я думаю, кое-что нам дано знать, не понимая.
— Например.
— Например, знание истины.
— Ты хочешь сказать, что эти сатанисты знали истину? — ухмыляется священник.
— Конечно, — в свою очередь усмехаюсь я. – Они знали истину о том, что знание истины им не дано знать.
— Ну вот, опять, — возмущается епископ.
И мы начинаем с ним философствовать на тему первородного греха. И я знаю, что на мой тезис епископ ответит мне тезисом опровержения, который я буду отрицать, чем вызову новое возражение и так далее. Ведь я знаю, что наше мышление, будучи подарком дьявола, подчиняется законам диалектики, которые открыл древнегреческий философ Гераклит.
