– Ты знаешь, кто Я такой? – он закурил ужасный дешёвый табак – папиросу без фильтра, даже не беломор, из мягкой коробки - белой с синим. Дым летел ей в лицо, но хотелось его выслушать и всё узнать, и она смолчала про дым. А он говорил, не замечая: – Я – ходок!
– Как – ходок? – спросила она, не понимая, что он имел в виду. Что это значило? Он – что? В южные края ездил – но за чем? Какой-нибудь товар оттуда возил? Который было нельзя. Ей невдомёк, что он имеет в виду.
– Я – ходок, четыре ходки сделал, – тут он глянул на неё свысока, чего за ним никогда прежде не водилось, добавляя снисходительно:
– Четыре срока в тюрьме сидел.
- О, Господи! – она крестится и украдкой трогает свой крестик с распятием.
– А что ты сделал? За что тебя?
– Посадили? А ни за что. Доказать не могут, и отпустили. И я снова сел.
– Как же так – совсем ни за что? – она чувствует, что он врёт, и только тут в знак протеста говорит ему: – Ты кури в ту сторону, а то дым такой!..
– Не смогли они доказать. Так что я два раза совсем понемногу сидел. А два раза – по два года.
– Ну, и как ты там жил – за решёткой? Это страшно? Били? Издевались? – она искоса взглядывает ему в глаза, чтобы сразу понять, скажет он правду или пойдёт петлять.
– Бить-то не били, меня не трогали… Но других били, так дрались, ох! Я всё видел! - интонации играют от детских - здесь звучал обиженный малыш, детсадовец, я всё расскажу про вас ... -- Других - до смерти били. Это страшно, - до каких-то совсем уж бабьих колхозных ноток. И вдруг добавляет:
- Самоубийц видел, и сам из петли вынимал. В тюрьме свои законы – своя жизнь, вам не понять. Не в обиду – но кто не сидел… Не дай Бог, конечно.
– Расскажи… самое ужасное, что там было, что ты видел – если можно, конечно.
– Можно. Только тебе будет неприятно слушать, ты – Женщина, – он снова свысока смотрит на неё. Точно так же в начале их беседы он выделил себя: у него «Я» прозвучало прямо-таки с заглавной буквы! Вот и «Женщина» сейчас – так же.
Странным образом это выделение, придание какой-то значимости её женскому полу усилило её доверие к нему:
– Говори, – она отводит глаза.
– Я же сказал, ГДЕ я сидел? Ну, вот. Там у нас были… педерасты, - он опасливо смотрит, не засмеётся ли она над ним, что он с такими сидел? Не скажет ли – да и сам ты – не таков ли стал – с ними?
Она лишь спрашивает: – И?
– Их е**ли. Я смотрел.
– Блин! Но как? Не стеснялись, что ты смотрел??
– Все смотрели, вся камера. Вот так, прямо передо мной. А куда денешься, это тюрьма.
– Но к тебе они хоть не лезли? Эти … голубые?
– Ко мне – нет. Но в тюрьме закон: сначала спрашивают – кто хочет? Если скажешь – да, то и тебя после этого – тоже. Не все знали, что такой закон…
– И – попали? Молодые?
– Да. Вот таких и вынимал. Из петли. Да поздно.
Они некоторое время молчат. Минута молчания по молодым погибшим душам. Она лишь произносит:
– Ужасно.
– Потом они живут отдельно, у них всё своё – ложки с дыркой, чашки с дыркой. Никто с ними не разговаривает, вообще за людей не считают.
– Как тюрьма судьбы ломает, не дай Бог! Нет, я тоже рассказы слышала про тюрьму – но такое! Первый раз слышу.
– Ну, если в другом городе – может, и не так страшно было... А потом привезли спидовцев. Вот это был ужас, – он уже докурил и двумя руками схватился за лицо.
– Почему ужас? Вы их боялись? Ты – боялся? Но СПИД не передаётся – он же только через кровь, везде пишут, – она работала несколько лет назад в одной организации по борьбе со СПИДом и прекрасно об этом знала – были какие-то листовки, рассылки, ну, про группы риска и всё такое.
– И с ними – что?
– Их били. Издевались. Есть не давали. Уже потом они стали жалобы писать, и им сделали отдельный барак, и там кормили их – отдельно. Они ходить-то не все могли, умирали там. А люди их ненавидели и боялись.
– Блин. И так Бог обидел – такая болезнь страшная. А бить-то за что?
– От страха.
– А за что они сидели?
– Кто за что. За наркотики, за разное другое – где они деньги брали на наркоту? Пёс их знает!..
– А, точно, – за глупый вопрос стыдно, и она прикрывает рот рукой.
– Ты наркоманов честных много знаешь…
– Вообще я их не знаю! Что ты обо мне так плохо думаешь.
– Ну, а при посадке их стали проверять на СПИД, батюшки мои - да они ж заразные! - он рассказывает с жестами крайнего изумления, всплёскивает руками, хлопает себя по бёдрам.
– Вот никогда я этой бедой не занимался. И ты не занимайся. Миленькая! И ник-когда не пей! - на этой демонстративно-истеричной ноте ходок и закончил свою исповедь.
Они с ним ещё увидятся, правда, к той теме уж больше не вернутся.
Он довольно скоро завершит свой жизненный путь.
А она о нём вспомнит и рассказ напишет.
Пятая его ходка.
Последний срок.
Первый рассказ трилогии.
