глава 2
Кто вложил меч в руку воина?
-Ты должен в совершенстве владеть мечом, чтобы надёжно защитить себя, и то, что принадлежит тебе по праву; что создано умением твоим и трудами твоими.
-Ты должен в совершенстве владеть мечом, чтобы отобрать у него то, что нужно тебе; что создал он талантом своим и трудом своим, коих у тебя, отродясь, не бывало.
-Ты должен в совершенстве владеть мечом, чтобы думать, делать, любить, жить так, как считаешь необходимым, и быть свободным.
-Ты должен в совершенстве владеть мечом, чтобы заставить его думать, делать, любить, жить так, как хочешь ты; чтобы он стал исполнителем твоей воли, стал твоим рабом.
…Предание гласит: во времена прародителя Таргитая с неба на землю упали золотые – плуг, ярмо, секира и чаша.
Меча среди них не было…
Взяв в руки меч, ты становишься заложником смерти. Отныне каждый твой шаг, движения рук и ног твоих, чаяния твои и надежды, сила твоего ума и боль твоего сердца уже не твои.
Если ты убил безоружного – ты убийца. Когда же на поле кровавой битвы ты скрестил свой праведный меч с мечом противника – ты воин и сражаешься со своей смертью. И если твоё искусство воина оставляет желать лучшего – твоя смерть не заставит себя ждать.
Тазий "с младых ногтей" взял в руки меч. И хоть он был лишь его любимой деревянной игрушкой и мог убить разве что лягушку, это был меч, и малыш, постигая мудрёные приёмы владения им, усваивал и его главное и, пожалуй, единственное предназначение – служить орудием убийства.
Пока же он то чесал им спину, когда назойливые слепни, забравшись под плащ, беспощадно жалили его аппетитное тельце, то играл им в «цурку» -(род лапты), то просто размахивал им, рассекая воздух и радуясь неповторимому ощущению силы, которой полнило его мышцы движение: игра с мечом. Его не огорчали тумаки и шишки, которыми награждали его более искусные «в ратном деле» сверстники, орудовавшие, за неимением меча, обычной палкой.
За вызывающе крикливым сражением пристально наблюдал со стороны, приставленный к юному царю Тупий – могучий сарматский воин. Он был довольно крупного телосложения, с большой, как походный казан, головой. Две косички похожих на паклю волос, выбившись из-под островерхой войлочной шапки, катались по широким плечам его, когда он вертел тяжёлой головой, едва успевая следить за проделками шустрого Тазия.
Иногда, в битве со сверстниками силы оказывались не равны, но поверженный малыш не молил врагов о пощаде. Когда же меч его в качестве трофея попадал в руки соперников, Тазий с недетской яростью рвал обидчиков руками и зубами, и Тупию ничего не оставалось, как, насильно уносить его с «поля битвы» под рукой, словно куль соломы.
Малыш отчаянно вырывался из цепких рук наставника. И даже кусался. И даже больно. Тупий имел неограниченную власть над строптивым царевичем. Сильный и преданный, умудрённый жизненным опытом, искусный в ратном деле воин, наставник самого царя-отца, как нельзя лучше справлялся с делом воспитания царя-сына и потому прощал ему мелкие пакости.
-Я – царь! – продолжая брыкаться, орал уязвлённый Тазий.
-Нет, – невозмутимо отвечал воин.
-А кто я?
-Ты – маленький мальчик.
-Я буду царём, когда вырасту?
-Не знаю.
-А кто знает?
-Никто.
-Но мне говорят, что я буду царём.
-Тебе говорят неправду.
-Но так говорит мой отец.
-Неважно кто.
-А если я скажу отцу, что ты сказал, что он сказал неправду?
-Меня повесят.
-Но я не хочу, чтоб тебя повесили.
-Тогда не говори.
-Тогда не скажу.
Первая сделка.
Конь и сармат – единое целое.
Бессчётное количество раз, с чьей-либо помощью и без, Тазий взбирался на коня. И каждый раз для того, чтобы с него упасть. Никакие объяснения, просьбы, уговоры не могли удержать его на лоснящейся от идеальной чистоты, скользкой спине благородного животного. Преодолевая неприятные ощущения тошноты, головокружения и страха, малыш изо всей силы вцеплялся в такую же, как спина, скользкую гриву коня, но неизменно оказывался в руках, бессменно находящегося рядом Тупия. Дело обучения искусству верховой езды наследника сарматского престола стало казаться безнадёжным.
Если бы не случай.
Быстрая как стрела, стремительно неслась на гнедом скакуне юная сарматка. Пролетая мимо озабоченной неудачами толпы советчиков и нянек, едва не сбив их с ног, лихая наездница ловко подхватила с земли опешившего от неожиданности царевича, и с гиком и посвистом исчезла так же внезапно, как и появилась.
Скакун летел неудержимо, и земля радостно неслась ему навстречу. Ветер вызывал резь в глазах седока, и непроизвольно выжимал из них слёзы. Сердце стучало в такт топоту копыт, и готово было выскочить из груди, распираемой волнением. На какое-то мгновение малышу даже показалось, что внутри него бьются два сердца.
Когда же, почувствовав неприятный холодок от быстрой езды, он плотнее прижался спиной к тёплому телу наездницы, то явственно ощутил это второе сердце – сердце юной сарматки, бьющееся в такт его маленькому трусливому сердечку.
Но что это? Спину его резко обхватывает пронзительный холод: сарматка ловко спрыгивает с коня на скаку, и конь несёт теперь его одного. Несёт? Его?! После того, как он не мог просто усидеть на коне? В ужасе, движимый инстинктом самосохранения, маленький царь судорожно хватает поводья и впивается пятками в крутые бока скакуна. Слегка наклонившись вперёд, почти обнимая конскую холку, он изо всех сил пытается сохранить равновесие, двигаясь корпусом в такт неудержимому галопу. Где неприятные ощущения тошноты, головокружения и страха? Где его неуверенность и детская неуклюжесть? И куда несёт его этот горячий, бешеный конь?
Оглушительный свист возвращает скакуна, что называется «на круги своя», и улыбающаяся юная сарматка протягивает малышу руки, на которые он тут же падает в полном изнеможении. От тошноты? От головокружения? От страха?
От избытка переполнивших его радостных чувств! Смог! Сумел!
-Ты кто? – спрашивает девушку уже окончательно пришедший в себя маленький наездник.
-Я – Авеста.
-А я – Тазий. Мой отец – царь.
-А мой – пастух.
Юная Авеста сажает Тазия на коня, идёт рядом спокойным размеренным шагом. Царевич, ещё не веря свалившемуся на него счастью, гордо восседает на влажном крупе скакуна, провожая взглядом медленно скатывающееся к горизонту кроваво-красное солнце.
-Куда оно прячется? – спрашивает он Авесту.
-Оно – кто?
-Светило.
-Не прячется. Оно уходит вглубь земли, в царство мёртвых, чтобы согреть их и немного им посветить.
-А что, им там холодно?
-Холодно.
-И темно?
-И темно.
-Как у нас ночью?
-Как у нас ночью.
-Мертвые – это те, кого убили?
-И те, кто умер от старости.
-А как умирают от старости?
-Перестают: есть, пить, ходить, видеть, слышать. Перестают дышать…
-А потом?
-Их закапывают в землю, и насыпают над ними высокие курганы.
-А зачем курганы?
-Чтобы степное солнце не иссушило, дожди не размыли, а ветра не развеяли землю над местом их вечного покоя.
Малыш не знает, что такое «вечный покой», но спрашивать больше ничего не хочет. Он хочет спать. Бурные события долгого дня утомили его, и обхватив ручонками подрагивающую холку коня, он засыпает, сладко чмокая губами и шумно посапывая.
