обязательств перед расставанием мы друг перед другом обычно не давали. И расходились сравнительно легко. Хотя и не всегда легко. По всякому бывало. На то она и жизнь.
А вот здесь мне стыдно. Я до сих пор помню ее разом опавшее лицо и застывшие, как от удара, громадные серые глаза, когда мы встретились с ней взглядом в кабинете ОНОТ. Я здесь не сдержался. Причем не сдержался рефлекторно и всего лишь на мгновение. Но что-то в моем лице показало ей степень моего мужского разочарования ее видом.
Я тут же взял себя в руки и широко улыбнулся, пытаясь загладить эту мою нечаянную оплошность. Но было уже поздно. Я показал ей, а точнее даже, не показал, а публично продемонстрировал ей, что она для меня, для мужчины, как женщина не существую и потому не интересна. И это был удар по ее женской сущности, по ее женскому самолюбию. И удар страшенный. Тем более для женщины внешне невзрачной, а значит, зацикленный на своих женских недостатках.
Когда мы разговаривали или беседовали друг с другом по телефону и даже по долгу беседовали, то она чувствовала мой мужской интерес к ней, интерес к близкой по духу женщине интеллектуалке, она чувствовала, что соответствует уровню моего интереса. И вполне естественно, что она в этом момент ощущала себя умной, обаятельной и даже красивой женщиной, вполне интересной для этого мужчины. А мой взгляд ей показал, что она ошибалась.
И дальше все было уже бесполезно. Она съежилась, сжалась, точно свернулась, разом отгородившись от меня непроницаемо глухой стеной отчужденности. Правда, я все же пытался выправить положение, что-то говорил, шутил, даже рассказал какой-то анекдот, но все было бесполезно. Она отвечала мне сухо, сдержанно, через силу, словно бы выдавливая из себя нужные слова и только лишь по деловому. И никакого разговор у нас не получился. Встреча оказалась бессмысленной. А потому ненужной. Лучше бы я сюда не заходил.
Я зашел тогда в кабинет, веселый, довольный результатами совещания, поздоровался с десятком сидевших там женщин, представился и спросил Людмилу Марковну. Она назвала себя, я глянул на нее и увидел самую обычную, простенькую женщину лет сорока, ничем не выделявшуюся среди других и даже старавшуюся не выделяться. Самая что ни на есть серенькая, незаметная мышка, серенько одетая, с нелепым пучком из жиденьких пепельных волос, стянутых на затылке резинкой, с большими учительскими очками в немодной оправе, косо сидящих на приплюснутом носе картошкой и тоненькими бесцветными губами маленького рта. Увидел я ее такой невзрачной, некрасивой, разом по мужски разочаровался и не смог скрыть своего разочарования.
Вот за эту сцену нашей первой и последней встречи мне стыдно до сих пор. Когда я подошел к ее столу и сел на освободившемся для меня стуле и глянул на нее, она сняла очки и неловко, растерянно улыбнулась. Она стеснялась передо мной за свою некрасивость. А глаза без очков у нее были хороши. Большие, светло голубые, почти серые, глубокие до бездонности. Как горные озера при затянутом в облака небе. В этих глазах стояли слезы.
Мне стало нехорошо. И я растерялся. Ничего такого вроде бы и не было, ничего вроде бы не произошло, но, в то же время, произошло. Произошло нечто стыдное и постыдное, неприемлемое для настоящего мужчины. А потому страшное. Произошло то самое, отчего у меня до сих пор, через столько прошедших лет, сжимается сердце и начинают полыхать щеки. И вправду говорят, что самые страшные судьи для нас – это мы сами. И мы несчастны лишь тогда, когда сами в этом убеждены. А то, что я тогда проявил непорядочность по отношению к этой женщине, для меня самого яснее ясного.
Я хотел было позвонить ей на другой день. Но не получилось. Не получилось и на следующий день. Но может потому и не получилось, что не слишком хотел. Во мне что-то надломилось, я что-то потерял во время этой нашей встречи. Желания поговорить, побеседовать с ней исчезло, испарилось, пропало. А необходимость в них осталась. И у меня потом частенько возникала мысль – зря я тогда к ним зашел! Ой, как зря! Не надо мне было этого делать! Зря поспешил!
А потом меня перевели на другую работу, где связей с ОНОТ у меня уже не было. Но все же иногда, когда меня попирало на работе до невозможности и хотелось выругаться матом и послать все к «чертовой матери», я ловил себя на мысли о том, что моя рука, как к спасительному кругу, невольно тянется к телефону, чтобы набрать ее номер. Но я ни разу не сделал этого. И до сих пор, где-то в закоулках свое души, жалею об этом.
PS В принципе, если разобраться, некрасивые женщины с богатым внутренним миром, не могут быть внешне некрасивыми. Ибо разнообразие и многоликость их внутреннего мира не могут не отражаться на лице. Просто, они бывают слишком уж задавлены жизненными обстоятельствами и неувереннсотью в себе. Если же их сводить к хорошему стилисту и дать возможность поверить в себя, то они преображаются до невозможности. И сразу же становятся и красивыми, и обоятельными и по настоящему неотразимыми.
Много раз был свидетелем таких необъяснимых вроде бы преобразований в женщинах! Словно бы вчерашнюю лягушку поцеловал принц и она стала... Вы сами хорошо знвете, кем она стала! И я не буду об этом.
