Золотой меч Скилура, глава 4

                                                                               глава 4

      Утро выдалось холодное. С холма, где была убита царственная птица, дул ветер. Небо над холмом предвещало грозу: сгребало, словно кипы овечьей шерсти, скатывало в тюки, ворочало, тяжело и беспорядочно громоздило низкие тучи. И Тазий подумал: стой он на холме сейчас, он мог бы потрогать тучи руками. Он хотел было сказать об этом Тупию, но побоялся: любое напоминание о прошедшем событии приводило наставника в уныние, он мрачнел, становился неразговорчивым.

      Однако, услышав из-за холма нарастающий рокот, Тазий всё же осторожно спросил:
      -Небо гневается, Тупий?
      -Да, - коротко бросил тот.
      -На кого?
      -На нас с тобой.
      -А за что?
      -За то, что мы убили птицу.
      -А зачем ты убил её?
      -Чтоб она не убила тебя.
      -А может, она не хотела меня убивать. А хотела просто напугать. Чтобы я не тронул её птенцов.
      -Об этом я не подумал.
      -Не хватило ума?
      -Некогда было думать.
      -А откуда ты взялся там, на холме?
      -Я шёл за тобой.
      -Почему я тебя не видел?
      -Я – воин, Тазий, а когда воин становится виден, он - мишень для вражеских стрел.

      Тревога нарастала всё явственнее. Грохот становился устрашающим. Чёрные тучи легли на вершину холма, накрыв собою гнездо овдовевшей орлицы с осиротевшими птенцами. Мрак стал сползать вниз, приближаться к первым рядам повозок и поглощать их. Грохот усилился, и сквозь тучи пробились молнии. Они вонзались в землю калёными стрелами, словно с неба падал огненный ливень.

      Испытывая панический страх, роксоланы бегали беспорядочно, толкаясь и падая, старясь укрыться от гнева немилосердного бога Перуна, в чью немилость они впали так внезапно и непредсказуемо. Опасаясь, что разгневанный бог грозы и огня сожжёт кочевье вместе с ними, их лошадьми, скотом и повозками, люди падали на землю, и прятали в ладонях обезумевшие головы.
      И бог сменил гнев на милость. И обрушил на землю ливень.
      Когда же, ища теперь укрытие от дождя, роксоланы повскакивали с земли, они стали живыми свидетелями невиданного чуда: от удара молнии, словно ликующий факел горела у них на виду, стоящая на открытой повозке хрупкая фигурка сарматской девушки. Ливень обливал её всей мощью своих холодных струй, но не мог погасить священный огонь, зажжённый, по их мнению, самим Перуном. И, оказавшиеся в стремительном круговороте событий, не в состоянии ничего понять, роксоланы снова повалились на землю перед пылающей фигуркой соплеменницы и стали бить поклоны и шептать заклинания.
      И девушка не могла понять, что с ней происходит: она лишь ощущала нарастающий жар, и слышала лёгкое потрескивание странной светящейся оболочки, плотно обхватившей её тело.
      Всё прекратилось внезапно: солнце властно разорвало и широко, почти вполнеба, раздвинуло тучи, радуя и согревая, терзаемую грозой и ливнем, широкую долину.

      Событие не подлежало сомнению: Перун – бог грозы и огня, отметил своей верховной милостью, своим божественным знаком юную сарматку.
      Теперь ей предстояло предстать перед царём, ибо весть о случившемся уже донеслась в венценосный шатёр.
      Вскоре туда же стражники доставили и виновницу, потрясшего всех, невероятного события.

      -Назови своё имя. – царь слегка подался вперёд, словно желая получше рассмотреть пришелицу.
      -Я – Авеста.
      Царь протяжно сглотнул слюну.
      -Кто твой отец?
      -Мой отец – пастух Скопасис.
      Царь заёрзал на троне и оглядел свиту, выражая явное недоумение. И спросил:
      -Может быть ты скажешь, почему тебя назвали именем священной книги зороастриев, а твой отец-пастух носит имя моего царственного предка?

      Лицо девушки выкрасил волнительный румянец, и… выбелил страх. Она не знала, что ответить царю, но признаться в этом не могла, опасаясь того, как царь истолкует это незнание, и что оно повлечёт за собой.
      И она сказала:
      -О царь! Моё имя дал мне мой отец. Имя моему отцу дал его отец. Но если мой отец, когда ты его об этом спросишь, и сможет ответить тебе, почему он дал мне это имя, то отец моего отца унёс это знание в царство теней… И почему мой отец носит имя твоего царственного предка, мы никогда не узнаем.
      Над островерхими шапками царской свиты прошуршал сдержанный ропот недовольства: неслыханно…

      Царь встал.
   
      Всё.
      Сейчас он огласит свой вердикт, и дерзкая колдунья, которую не сжег божественный огонь, сгорит на обычных дровах. Так «решила» царская свита.
      Царь рассудил иначе. Он был уверен: простая девушка не знала, не могла знать ответ на заданный вопрос. В такой ситуации даже стойкие воины падали к его ногам и молили о пощаде. Но, поди ж ты: обычная, к тому же юная дочь пастуха сумела сохранить самообладание, проявила редкую сообразительность, рассудительность, и… её речь мелодична, изысканна и логична, и… к тому же огромная толпа его подданных уже лежала перед нею ниц, наивно полагая её избранницей самого бога Перуна, и… она, должно быть, умна, и к тому же она юна и красива, и… очень красива, и…
      -Думаю, этого достаточно, - твёрдо сказал царь. – Твой ответ меня удовлетворил.
      
      Но… Царю скучалось… Его охватил вдруг мальчишеский азарт, и стало интересно, что ответит девушка на следующий вопрос:
      -Так, как ты говоришь, тебя зовут? – и хитро прищурился.
      -Ты лукавишь, о царь! – сказала вдруг Авеста. - Ты мудр, умён, красив и молод, и я не могу поверить в то, что, услышав моё имя, ты вспомнил название священной книги, но тут же забыл его…

      Царя бросило в жар. Он словно наткнулся на остриё разящего кинжала. Любого, позволившего себе такую дерзость, уже вытаскивала бы из шатра его стража, а дальше волокли бы по горячей земле его кони. И рвалась бы на смельчаке в клочья одежда, и разлетались бы в стороны куски его мяса и фонтаны крови, и стучали бы по прокалённой, иссохшей от зноя степной жерстве, оголившиеся кости его скелета. И всё было бы кончено…

      Лесть юной сарматки царь оставил без внимания.
      Мудр? Может быть. Умён? Пожалуй. Красив? Чёрт возьми! Молод?..

      Словно воспользовавшись внезапным замешательством отца, к трону приблизился Тазий и в одно мгновение оказался рядом с Авестой. Войдя в шатер, он сразу увидел её, но прервать разговор царя не посмел.
Сейчас же, взяв в свою её руку и подобострастно заглядывая ей в глаза, он не мог скрыть радостных чувств:
      -Это Авеста, отец!
      -Знаю.
      -Её отец – пастух.
      -Знаю.
      -А что ты с нею сделаешь?
      -Не знаю.
      -А ты подумай. Я подожду.
      -А ты, что хочешь?
      -Авеста научила меня ездить на лошади. Ты должен её наградить.
      -Лошадь?
      -Нет, Авесту. Мы с ней дружим.

      Царь бросил взгляд на Тупия. Сердитый взгляд. Наставник сына невинно сдвинул плечами. Он считал дружбу царского сына и дочери пастуха делом самого сына и не нашёл нужным докладывать царю о таких частностях. Он ведь был воспитателем, а не доносчиком.
      Царь ещё раз взглянул на Авесту и остался доволен выбором сына и… своим выбором.
      -Подойди ко мне, дитя, - и подал Авесте руку.

      Ступеньки к трону – ступени судьбы. Подняться по ним могли очень немногие: ближайшие родственники царя, именитейшие гости, гонцы с крайне важными сообщениями, предназначенными только для царских ушей. Того же, кто не принадлежал к названным, но удостоился чести подняться на эти ступеньки, ждала завидная участь: титулы, подарки, многочисленные и самые неожиданные знаки царской милости.
      -Я поселю тебя в шатре. Дам рабов и стражу, - твёрдо сказал царь, и добавил, участливо глядя на ошеломлённую дочь пастуха, стоящую рядом с царским троном: - Твою дальнейшую судьбу решит Совет Старейшин.

      …Совет Старейшин объявил Авесту – избранницу Верховного бога Перуна – Верховной жрицей сарматского племени роксоланов.