— Чумазая какая, — смущенно улыбнулся военный.
— Это от коптилок, — ответила Женя. — А умываться очень холодно… Простите.
— Как же вы тут… — военный взглянул на расколотую давним осколком дверь парадной.
Женя пожала плечами:
— Не знаю. Мы давно так.
Военный слазил в карман шинели, достал клочок бумаги, заглянул в него и спросил:
— Мне Бугровы нужны. Не знаешь, живы они?
— Я Бугрова, — посмотрела Женя на военного с интересом. Он наклонился:
— Женя?..
— Да. А что?
— Я командир твоего отца. Мы вместе на фронте. Вот, заехал по делу, он просил и к вам зайти.
— Как там папа?
Военный вглядывался в лицо Жени, слабо улыбнулся, кивнул:
— Ничего. Бьет фашистов.
На улице утихло, метроном застучал умеренней. Женя встрепенулась:
— Пойдемте к нам, — она, было, начала подниматься по лестнице, но спохватилась: — Ой, надо же воду с санками забрать. Они во дворе остались. По черной лестнице поднимемся.
Вода в ведерке стояла на санках нетронутая. Военный было взялся помочь, но Женя отобрала ведро:
— Вы лучше санки возьмите. И Васю. А то разольете с непривычки. У нас тут скользко.
В кухне Женя поставила ведерко у мойки, отобрала у военного Ваську, сказала:
— Мама на работе, на почте отлучаться не велят. Придет только когда стемнеет. А бабушка там, — она махнула рукой в сторону комнаты Аарона Моисеевича. Военный открыл дверь, увидел пеленашки, попятился, стащил с головы шапку.
— А больше никого нет, — говорила Женя, деловито оттаскивая ведро в комнату к буржуйке. — Чижовы в эвакуации, Аарон Моисеевич умер, похоронная команда еще месяц назад забрала, а тетю Капу на улице убило, когда она за водой ходила. А еще…
Женя продолжала говорить. Рассказала про книгу, подаренную папой и которую она никогда-никогда не сожжет в буржуйке, про то, как тушила зажигательные бомбы с Санькой, спросила про то, как там, на фронте: не страшно ли? Рассказала, что Васька иногда приносит мышей и крысок, не часто, но это всё равно очень хорошо…
Военный рассеянно слушал, потом огляделся, спросил невпопад:
— А где бы присесть?
— Да что вы, стулья и табуреты давно сожгли. А еще паркет из квартиры профессора и книги. Дров-то нет.
Военный вздохнул, расстегнул шинель, достал из внутреннего кармана бумажный треугольник, протянул Жене:
— Возьми вот, письмо от отца.
Потом он снял со спины вещмешок, развязал, достал буханку хлеба, две банки консервов, отшвырнул пустой мешок, присел на корточки перед Женей. Сказал, пряча глаза и моргая:
— Вот, возьми-ка… Всё, что есть.
У Жени распахнулись глаза:
— Это же… Дяденька, это же сокровище настоящее!..
— Бери, бери, — сунул ей в руки продукты военный. — Маме отдашь. — Он заглянул в глаза Жени и она увидела, как по его щекам катятся слёзы: — Держитесь здесь. А мы там… будем с папой твоим немцев бить… Держитесь только.
Он поднялся, прихватил свой пустой сидор и, нахлобучив шапку, стремительно вышел в дверь. Женя, оглушенная невиданным подарком, так и стояла посреди кухни, держа у груди продукты и белый треугольник папиного письма.
МОГИЛА ГЕРОЯ
Санкт-Петербург. Наши дни
Над головой весело шумели сосны, а по пруду, то в одном месте, то в другом, будто играя в прятки, пробегала рябь. Евгения Александровна сидела на скамеечке и вспоминала, как давным-давно рябь на глади пруда напомнила ей стиральную доску мамы. На коленях она держала старую книгу, с закладкой в виде бумажного треугольника.
К ней подбежал одиннадцатилетний мальчишка, выпалил на ходу:
— Ба, мы с Евой могилу героя нашли!
— Что ты говоришь? — Евгения Александровна поднялась со скамейки и сказала: — Ну-ка, веди.
Мальчишка немедленно исчез среди деревьев участка.
— Бабушка за тобой не успевает, — сказала ему вдогонку Евгения Александровна. Мальчишка снова появился рядом, подпрыгивая от нетерпения на месте.
— Ба, а правда, что здесь во время войны фашисты были? — выпалил он. Евгения Александровна покачала головой:
— Нет, сюда они не дошли. Во время войны здесь неподалеку, где теперь парк Сосновка, был военный аэродром наших.
Мальчишка перестал прыгать:
— Значит, это не могила героя? — он был крайне разочарован. Евгения Александровна улыбнулась:
— Не значит.
Они обогнули дом, прошли мимо грядок клубники и подошли к рябинам, что росли вдоль забора.
— Вон там! — показал мальчишка в сторону и тут же убежал туда.
У забора, возле одной из рябин, в тени, стояла фанерная пирамидка, увенчанная звездой. И пирамидка, и звезда были выкрашены красной краской. На пирамидке была табличка из жести, забрызганная землей после недавнего дождя. Неподалеку, орудуя лопаткой и формочкой, пыталась сделать из земли куличик Ева.
— Так здесь похоронен герой? — спросил мальчишка. — Я такую могилу в кино видел.
Евгения Александровна кивнула:
— Герой, да. Очень давно, когда мне было столько же лет, как и тебе, Антон, началась война. И город Ленинград, где я жила с мамой и бабушкой, оказался в кольце врагов.
— Фашистов? — нетерпеливо спросил Антон. Евгения Александровна кивнула:
— Фашистов. Они никого не пускали в город, и никого не выпускали, чтобы все мы, ленинградцы, умерли от голода. Хлеба было очень мало, а больше из еды почти ничего не было. А у меня был кот, его звали Вася. И он ловил и приносил нам с мамой и бабушкой мышек. Мы варили из них суп и тем спасались.
— Суп из мышей? — не поверил Антон. — Это же нельзя есть, ба!
— Оказалось, можно. И если бы не эти мыши, я бы умерла.
— А где сейчас этот кот?
— Это было давно, он уже умер.
— А у кошек девять жизней, — отозвалась Ева, продолжая делать куличики. Евгения Александровна подумала и улыбнулась:
— Когда я выросла, у меня родились дети, мальчик и девочка. Это твой и Евин дедушка Федор, и бабушка Полины, баба Соня. Потом у них родились ваши родители: твоя и Евина мама Маша, и папа Поли, Илья. Вместе со мной и моей мамой, вашей прапрабабушкой Людой, это и есть те девять жизней кота Васи, которые он спас… Ну-ка, Антоша, помоги бабушке, дай руку.
Евгения Александровна опустилась возле могилы на колени, передала Антону книгу и морщинистой рукой стерла грязь с таблички, обнажая надпись:
«Василий Бугров.
1941 — 1950».