холодным тоном. – Вот, собрались три дурака помечтать о любви. Ты, я да он.
Кивнул на Кореша. Тот очумело поглядывал на нас. Куда-то пропала со стола икона. Вместо неё на одиночной ножке, поддерживаемой Корешом, подрагивало, словно колеблемый ветром флюгер, некое подобие транспаранта не то из картона, не то из вырезанного неровным квадратом грязно-запылённого плотного листа бумаги. Я рассмотрел грубо намалёванную чёрным лаком надпись: «Смерти не». Видимо, не успели дописать букву «т».
– Любовь – это миф! – продолжая разглагольствовать, всё так же в упор смотрел на меня, вероятно, как и я, когда-то несостоявшийся пастырь. – Мне там в полной мере... Уме-е-ют они разъяснить!.. Хочешь, познакомлю?.. Обращайся! Да ты не дрейфь! Растолкуют, и будешь свободен, как я.
От внезапно пронзившей догадки меня сначала пробрало от страха. Помутнело в голове. Но потом как-то всё прояснилось, а в мозгу и груди обнадёживающе застучало: «Марго!.. Это он – он всё подстроил!»
– Вова?! – Вскричал я, начиная закипать от поднявшегося вдруг возмущения. – Это же ты… Что ты с ней сотворил?!
– Парень, о чём ты? – с деланным недоумением насмешливо произнёс Вова.
Почему-то я уже не сомневался. Хоть внешне он совсем не походил на Вову из сарайки, но по каким-то едва уловимым чертам, оттенкам интонаций я угадывал некую схожесть.
Между тем, перестав смеяться и встав в позу наставника, не то Вова, не то шут его знает кто заговорил было этаким назидательным тоном:
– Во-первых, никакого Вовы здесь нет и в помине не было…
– Вова жил, Вова жив, Вова будет жить! – визгливо перебил вдруг Кореш и затрясся в истерическом смехе.
Зачем-то запрыгнув на стол, он явно над чем-то потешался, вовсю хохоча и размахивая транспарантом. Вид у него уже был каким-то растрёпанным. Теперь на плакате мелькала надпись: «Смотри не». И тут же я ощутил, как моё тело начало содрогаться. Словно в трансе, затрясся и мой собеседник. Он тоже принялся хохотать. Кореш спрыгнул и стал весело скакать по сцене. Перевоплотившийся неизвестно в кого Вова крепко ухватил меня за руку и вприпрыжку вбежал по ступенькам на сцену, увлекши меня, словно какой-то воздушный предмет, так, что я внезапно оказался наверху даже не прикоснувшись к ступенькам. В этот миг пробегавший мимо нас Кореш проворно сцепился своей рукой с рукой моего вероломного вожатого, и вместе они поскакали, волоча меня за собой. Не без труда удержав равновесие, чтобы не оказаться протащенным по нечистому, пыльному полу, едва успев вскочить на ноги и скорей инстинктивно, однако совершенно безуспешно попытавшись сопротивляться столь непредвиденному движению, я сначала с невольной покорностью засеменил, заплетаясь нога за ногу, вслед за уносящим меня куда-то вихрем, но тут же, с неожиданной лёгкостью отбросив все недоумения, всецело предался вдруг переставшему казаться нелепым кружению и самозабвенно припустился вскачь, уже гармонично влившись в этот безумный поток. При этом Кореш безостановочно выкрикивал, срываясь на визг и чуть не задыхаясь от хохота:
– Вова жил, Вова жив, Вова будет жить!
Лысоватый в робе, сначала не очень попадая в такт, но вскоре подстроившись под сбивчивый тон сотоварища, впрочем, почти без усилий перейдя на могущественный баритон и ловко переняв инициативу, так же непрестанно хохоча, но всё-таки уже солируя, сумел сгладить истерические нотки Кореша и выровнять его необузданные восклицания. Скоро всё это перестало походить на сумбурное коловращение, а превратилось в равномерное кружение трёх плотно сплетшихся руками танцоров, уверенно исполняющих какой-то популярный ритмичный танец, участники которого, включая и меня, уже не скандировали одни и те же слова, а складно распевали их под заданную солистом мелодию:
– Вова-а жи-ил! Вова-а жи-ив! Вова-а бу-у-удет жи-ить!
Мы одновременно спрыгнули со сцены и, ногами раскидав по сторонам стулья, некоторое время продолжали кружиться по залу. Я первым выбился из круга и навзничь повалился на пол, не в силах отдышаться. При этом я долго не мог сдержаться от извергавшегося из меня изнуряющего хохота. Рядом тут же рухнули и Кореш с товарищем. Немного успокоившись и отдышавшись, мы наперебой заговорили каждый о своём. Слова лились из нас столь же безудержно, как смех:
– Смысл происходящего, – то басовито, то заливаясь в визгливом хохоте, бормотал себе под нос субъект в запылённой робе, – вовсе не зависит от самого происходящего… Вот потеха-то, а?.. Но потешней всего то, что мы говорим с серьёзной рожей… Вот, например, посмотрите на рожу этого попика!.. Ха-а-а!..
– Наркотики – блеф… Точнее, блев… Бе-е-е!.. Блевотина!.. Ха-а-а! – разглагольствовал, видимо, сильно удовлетворённый собственной шуткой проповедник в грязном костюме и со скомканной шляпой, неизвестно откуда снова появившейся в его руках. – Телевизор, там… Компьютер… Кадила… Фимиамы…
– Я по-о-нял! – перебил я Кореша, о чём-то догадавшись. – Ведь это ты и есть мой… Этот самый… Как его?.. Куратор… Во!.. Ха-а-а!
– А когда говорим несерьёзно, – продолжал поучать не то враг, не то переставший быть оным приятель Кореша, – то это совсем ничто… Ха-а-а… Пустое место!
– Пустое место – это то, во что ты превратил мою жизнь… Ха-а-а… Вова – Вова… Волга – Волга-а… – Несмотря на не вполне адекватное состояние, мне казалось, что я единственный из трёх дураков оставался в полном и незамутнённом сознании, так как думал, что только в моих словах сохранялась хоть какая-то логика, и я старался напрягать внимание, чтобы всячески удерживая самообладание и вроде бы не поддаваясь обволакивавшей нас дурашливости поменьше говорить и побольше слушать, стараясь лишь отвечать на вопросы, как будто всплывавшие из нашей хаотичной беседы. Однако при этом, не в силах сдержаться, то и дело принимался затягивать песню про Волгу из какого-то старого фильма, которую товарищи непременно всякий раз дружно подхватывали, причём безнадёжно упираясь в оборванное окончание первой строки:
– Мать родна… Родна… Родна…
– Одна… – несколько раз перебивал песню тип, смахивавший не то на зека, не то на инока.
В очередной раз его всё-таки прорвало:
– Одна… Не!.. Одно! Одно лишь слово настоящее! И в нём только правда. Но это слово все давно позабыли… Вот он твердит себе, как зануда, – хотел, видно, посмотреть на Кореша, но вперился в меня, – Иисус, Иисус!.. Да хоть тыщу раз произнеси… Ха-а-а!.. Во!.. Будет одно лишь – ха-ха… Смех да и только!
Мне же почему-то именно в этот момент показалось, что я безошибочно узнал в лысом типе Вову. И я захотел взять его за грудки и вытрясти из него всю правду. Но, сделав неуверенное движение, всего лишь вызвал непонимание с его стороны. Тот крепко обнял меня и заговорил уже как-то по-иному:
– Да у тебя хоть есть какое-нибудь человеческое имя?.. А то всё – Кореш да Кореш… Не надоело? Вот меня, к примеру, Владимиром кличут… Ну… Когда-то, то есть... Давным-давно... А знаешь – в чью честь?! В честь поэта Маяковского… Папка-то у меня был – так… Дрянь вшивая… Ой! Ой! Ой!.. Простите! Простите! Я больше не буду! Это не я! Это он!
И только я хотел восторжествовать – ведь он сам проговорился, и следовательно я вовсе не Вова, – как вдруг назвавшийся настоящим Вовой заметался в моих объятиях, грубо меня отшвырнул и ещё сильнее запричитал:
– Из-за тебя! Из-за тебя всё это! Теперь меня заметут!.. Точняк, заметут! Разжалобил ты меня здесь своим Иисусом… А я лишь хотел тебе слово сказать… И вспомнил бы, вспомнил – зуб даю!.. Меня этому слову – там… Там научили… А ты… Да ты знаешь, какой у меня папка?!. Да ты в подмётки ему не годишься – ни со своими стишками про Иисуса, ни с герычем – херычем!.. Прости!.. Ну прости же!.. Вот!.. Идут… Уже идут… Иду-у-ут!!!.
Вова вскочил на ноги. Затем, покачиваясь и то и дело встревоженно всматриваясь куда-то вверх, обречённо побрёл к выходу. Я хотел подняться и пойти за ним – вдруг почувствовал, что нет у меня другого пути для того чтобы понять, кто ж я сам и где нахожусь. Но подняться уже не смог. Перед глазами плыло и кружилось. Из последних сил я оглянулся на Кореша, но вместо Кореша на полу валялся тюфяк – тот самый грязный матрас из сарайки в горах.
«Что же это?! – в отчаянии подумал я, прежде чем отключиться. – Они ушли. А я?»
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
