Обручение Даши

его скудости. "Семь гривен всего! Подлец Кузьма так и не дал ничего! Ну, авось Ельчевский угостит: даром, что ли, я прошлый раз битый час излагал ему принципы рациональной эстетики! Небось он теперь во всех салонах изумляет дам своим умом и познаниями!"

Несмотря на то, что Аркадий давно уже шагал торопливо, ему было холодно. Плохонький обед из кухмистерской, съеденный несколько часов назад, голода не насытил. Воспоминания о полуобещаниях, данных Даше, упорно возвращались на ум. Настроение духа Аркадия решительно портилось. Наконец, открылись более освещенные центральные улицы и приветливо замигал газ у входа в "Венецик".

"Вот пристань, к которой я стремлюсь теперь! - почти вслух произнес Аркадий с трагическим выражением лица (он охотно играл роли и наедине). -

Вот куда привела жизнь меня, мечтавшего о триумфах и овациях! Не по розам лежит путь человека, который смеет мыслить самостоятельно!"

VI

По обыкновению при свете лампадки, Кузьма писал свой "Журнал или дневник". На этот раз он подробно описывал свою попытку научиться танцам.

Так как он писал французскими буквами, то мог не бояться, что его записки попадут в руки отца.

"Выпросил-таки у папеньки, - писал Кузьма, - 15 рублей, чтобы учиться танцевать. Спервоначалу нипочем не хотел давать, все твердил: "Нам, оно, не к лицу". Спасибо, маменька подсобила. Теперь, говорит, везде танцуют, вот у Семипятого, на что первейший купец, в дому танцы бывают. Дал. "Отвяжись", -

говорит.

Я пошел искать учителя. В "Ведомостях" было объявление: "Учитель бальных танцев Вишневский. Средне-Кисловский переулок, дом Архипова". Искал, искал, насилу нашел дом. "Где, спрашиваю, танцевальный учитель здесь живет?" - "А это, говорит, нужно идти прямо, потом заворотить на другой двор, и прямо упретесь в крыльцо". Насилу разыскал крыльцо, взобрался по лестнице, чуть не упал: темно и склизко. Попал в кухню, дальше прошел в залу; там один ученик уже учится, скрипач играет, а учитель показывает. Меня спрашивают: "Что вам угодно?" - "Мне, говорю, надобно танцам выучиться". -

"Это можно, говорит, какие же вы хотите танцы?" - "А сколько вы берете, чтобы выучить вальсу?" - "Пять рублей. У меня все равно: французская кадриль, лансье, полька, мазурка тромбле, галоп, одинаково пять рублей за каждый". - "Мне, говорю, к четвергу нужно". - "Можно и к четвергу. Сегодня вторник, так в два дня очень можно выучиться. Можно и в три часа, ежели хорошенько показать". - "А меньше пяти рублей нельзя никак?" - "Да вы разочтите: скрипачу нужно три рубля дать, себе за труды и на расходы всего два рубля"...

С такою же обстоятельностью описывал Кузьма и весь свой разговор с танцевальным учителем и свой первый урок. Ему все казалось, что учитель смеется над неловкостью его движений, и описание урока несколько раз прерывалось восклицаниями: "Да где же мне было хорошие манеры приобрести!"

или "Какая уж у меня грация, коли целый день над конторкой сидишь!" За описанием урока неожиданно последовали стихи, под которыми была поставлена подпись: "Сочинял Козим Руссаков, 12 октября 1862 года."

Ты предо мною показалась, Как будто чудная мечта, И сердцу в этот миг казалось, Что засияла красота.

Ты не была подобна многим, Тем детям ложной суеты, Но ты смотрела взором строгим, Как гений смотрит с высоты.

Во втором стихе Кузьма сначала написал "райская мечта", а в последнем -

"ангел смотрит", но потом тщательно зачеркнул эти выражения и заменил другими: "рай" и "ангел" - глупые предрассудки.

Тихонько отворилась дверь, и вошла Даша.

- Не помешаю, Кузя?

- Ничего. Поговорить хочешь?

- Надо-ть, Кузя.

Однако заговорить сразу о своем деле Даша не решилась и, помолчав, спросила:

- А вот тетя Маргарита намедни рассказывала, будто какой-то колдун показывал государю мертвых. Как ты думаешь, правда это?

- Все это враки, Даша, никаких колдунов не бывает.

- Она говорила, будто государю хотелось посмотреть своих предков, и велел вызвать отца своего Николая Павловича. Колдун вызвал, и тот будто дотронулся до щеки государя. Потом пожелал видеть Екатерину, и та погрозила ему пальцем. Еще после Петра Первого. Колдун говорит, что хоть и можно, но очень трудно. И такой он показался страшный, что государь упал в обморок.

- Напрасно ты слушаешь, Даша, всякие глупости. Опять наступило молчание. Кузьма был недоволен, что Даша помешала ему писать. У нее же все не хватало духу начать речь о том, за чем собственно она и пришла.

- Я теперь, Кузя, - сказала Даша, - читаю роман, Зотова сочинение:

"Цын-Киу-Тонг, или три добрые дела духа тьмы", - очень интересно.

- Тоже небось Маргарита принесла? Все ты вздор читаешь. Я же давал тебе дельные книжки!

- Да что ты, Кузя: то - "глупость", то - "вздор". Уж будто все тебя дурее. Скучные они, твои дельные книжки-то.

- Скучные потому, что в тебе нет потребности развивать себя.

Замолчали в третий раз. Кузьма уже готов был сказать Даше, чтобы она не мешала ему заниматься делом, как вдруг она заговорила:

- Я, Кузя, хочу из дому уйти.

- Как уйти из дому? Куда же ты уйдешь? Потупясь, Даша стала сбивчиво объяснять свое решение.

В ее словах были отголоски проповеди Аркадия, которую она поняла как-то по-своему, собственные измышления в духе прочитанных ею романов и искреннее чувство тоски и страха за свое будущее. Несколько раз во время речи Даша принималась всхлипывать, так как, по уверению тетеньки, "глаза у нее были на мокром месте". Кузьма слушал сумрачно.

- Как я подумаю, братик, - говорила Даша, - что быть мне за этим самым Гужским, так у меня душа перевертывается. Ведь он меня бить будет. Опять же у него дети. Почему я такая несчастная? Аркадий так меня стыдил, пересказать нельзя. Он мне говорит: "Приходи ко мне, и мы начнем новую жизнь. Я, говорит, без тебя был несчастен и очень тебя люблю". Правда, Кузя, так и сказал. У меня даже дух захватило. Оно, конечно, боязно: как же супротив дяденьки и без благословения? Да Аркадий пообещал в деревне повенчаться.

Теперича я и думаю, как лучше. Все равно один конец, так лучше попытать. А?

Скажи, Кузя?

- Прежде всего, - рассудительно сказал Кузьма, - постарайся говорить правильно. Что это за "теперича", "супротив", "боязно"; надо говорить:

"теперь", "против", "страшно. За твои слова мне перед другими бывает стыдно.

- Эх, Кузя! До слов ли мне, когда впору руки на себя наложить.

Тетенька говорила, что на той неделе быть смотринам. Неволят меня за старика, а ежели я Аркадия пламенно люблю?

Вопрос был серьезный. Кузьма встал и начал ходить по комнате. Разговор шел вполголоса, чтобы не разбудить родителей, и; так же, полушепотом, Кузьма стал спрашивать Дашу.

- Аркадий сказал, что любит тебя? Звал уйти к нему?

- Вот тебе крест, братик!

- Подумай, Даша, какая ты ему пара? Он - образованный, личность видающаяся, у него высшие стремления. Можешь ли ты сознательно разделять его взгляды, быть сотрудницей в его работах, поддерживать его? Не окажешься ли ты для него лишним бременем? Может быть, он из благородства хочет помочь тебе. Хорошо ли. пользоваться таким великодушным порывом души?

Когда при Даше говорили "страшные" слова, она всегда начинала в ответ плакать. Так и теперь она отозвалась сквозь слезы:

- Ведь я его люблю, Кузя! Ужасно буду любить! Усы у него - просто прелесть!

Кузьма втайне был очень польщен тем, что Аркадий, перед которым он все же благоговел, избрал Дашу. Привыкнув к ней с детства, Кузьма ценил в ней душу искреннюю, легко увлекающуюся, не лишенную своеобразной поэзии. Но вместе е тем Кузьма считая своим долгом оберечь своего друга от неосторожного порыва, внушенного, может быть, излишним благородством.

Долго Кузьма полушепотом уговаривал Дашу не спешить с исполнением своего решения.

- Ежели тебе так невыносимо идти замуж за Гужского, почему ты не сказала этого папеньке прямо?

- Сробела я, Кузя, очень. И то: дяденька - мой благодетель: веем я им обязана. Да и сам знаешь: как ему перечить? Скажет: уходи на все четыре стороны.

- Полно, Даша, папенька вовсе не такой самодур. Он покричит, но поймет твои чувства. А ежели и прогнал бы, так ведь все равно- ты собираешься-

уйти. Можно уйти и не к Аркадию. Живут другие девушки своим трудом. И я тебе помогу, чем возможно...

- Не дело ты говоришь! - с сердцем возразила Даша. - Другие - те, может, ученые: уроки дают. А я толком и шить не умею. А тебе из чего мне помогать? Зачастую сам рубля не допросишься. Или мне Аркадию довериться, или в Москву-реку головой. Так-то, Кузя!

Долгое совещание закончилось тем, что Кузьма обещался сам переговорить с Аркадием. Надо было, однако, с переговорами спешить, так как сваха тоже настаивала на скором ответе. "Честным пирком, да за свадебку", - говорила она, намекая, что Гужский твердо порешил жениться: будете дело оттягивать, так он и другую невесту найдет.

Даша ушла от Кузьмы несколько успокоенной. После ее ухода Кузьма долго еще шагал по комнате. Он мечтал о том, что Даша станет женой Аркадия. В их доме будут собираться умные люди, студенты, актеры, может быть, писатели.

Будут говорить об умных вещах, о литературе, о театре, о политике. Кузьма будет там свой человек. Он к этому обществу привыкнет, перестанет смущаться... В конце концов ведь у него есть дельные мысли: нашлось бы, что сказать другим. Среди гостей будет иногда и Фаина...

В мечтах Кузьма начал сочинять длинную речь, которую ему, может быть, придется произнести на одном из таких вечеров. Положим, заговорят об Островском. Кузьма много над ним думал, читал Добролюбова... Кузьма тщательно подбирал слова своей будущей речи, становился в подходящие позы

("позиции", указанные танцевальным учителем), пытался угадать возможные возражения и свои находчивые ответы на них, - все так, словно эту речь ему предстояло произнести завтра...

Поймав самого себя на таком странном занятии, Кузьма тут же мысленно обозвал себя дураком, опять сел за свой "Журнал" и, в наказание себе, Написал новые стихи: Я пожелал известным быть, Писать и прозой и стихами, Умно пред всеми говорить И барышень дивить речами: Что вот-де человек какой, Умно и говорит и пишет, А нравом скромный и простой, Не денег, а лишь славы ищет. Но мне ль ученых изумлять, Есть без меня поэтов много: Мне бечевой лишь торговать Да подводить в счетах итоги!

Под этими стихами Кузьма подписал: "Сочинено экспромтом, Козим Руссаков, того же дня и года".

VII

Кузьма боялся прийти к Фаине Васильевне слишком рано, так как слышал, что в "хорошем обществе" собираются поздно. Другие гости этого правила не соблюдали, и Кузьма, позвонив у дверей часов в 9, был одним из последних.

Маленькая квартирка, где жила Фаина со своей теткой, занимавшейся шитьем на магазины, была переполнена. В единственной большой комнате, где все и расположились, было душно, накурено, шумно. Гости - по большей части студенты и молодые девушки, жившие самостоятельно (одни учились акушерству, другие служили в магазинах и т. д.), - разбились на группы, пили чай стакан за стаканом и спорили ожесточенно.

- Спасибо, что пришли, - бросила Кузьме Фаина мимоходом, - здесь есть и ваши