«Дорогая Маша! - начиналось оно с типичного обращения. - Наступила осень, и в нашем саду назрело столько яблок, что я поначалу испугался, что не смогу их все переработать». Дальше шёл рассказ о том, как мужчина собственноручно варил варенье, крутил компоты, сушил и замораживал яблочные дольки. А случайно наткнувшись в журнале на интересный рецепт, даже ухитрился в домашних условиях изготовить яблочный мармелад! При этом, судя по строчкам, он успевал следить за детьми, регулярно провожал и встречал их из школы, стирал, готовил обеды – в общем, проявил себя образцовым папашей и хозяином дома. В конце письма он написал: «Так что не переживай, дорогая Маша, дети ухожены, накормлены и математику я у них проверяю каждый день. Тех запасов, которые я сделал в этом году, хватит и на следующий. А там уж и твой срок закончится, два с половиной года – это недолго. Не переживай».
- Надо же, подумалось Ольге, - «не переживай» целых два раза написал! Значит, действительно любит и ценит свою Машу. И ждёт, и дети у него не брошенные. И стихоплётством пустопорожним не занимается, не то, что эти писатели из других исправительных учреждений. Сразу видно - человек дельный! Все бы мужья такими были…
Осужденную Маслову Ольга хорошо изучить ещё не успела. Знала только, что это была спокойная, неконфликтная женщина, которая при разговоре с другими осужденными улыбалась мало. Работала она в цехе по вязке сеток для овощных магазинов, в отстающих не числилась, но и норму перевыполнять не стремилась. Когда Ольга со стороны смотрела на Марию Маслову, то ей вспоминались записи из институтских лекций по психологии, и она считала, что Мария была типичной представительницей флегматичного темперамента.
Однажды попалось в руки Ольги и другое письмо. В нём дочка писала своей маме о том, как они ездили в Италию. К письму прилагалась яркая цветная фотография девочки лет двенадцати-тринадцати, которая была одета в синий блестящий костюм. Она стояла на коньках, видимо на площадке, где тренируются фигуристы. На обратной стороне ровным круглым почерком было написано: «Италия, 1992 год».
Письмо предназначалось осужденной Васильевой Галине, которая отбывала в колонии уже третий срок. Забирая конверт из рук начальницы отряда, и лишь мельком взглянув на фотографию, Галина довольно равнодушно бросила: «Хоть бы что новенькое было, а то опять в Италию ездили». И, поймав удивлённый взгляд Ольги, которая ни разу в жизни не была за границей, пояснила: «Да они всей группой туда каждый год ездят». Продолжая недоуменно смотреть в спину уходящей Васильевой, Ольга подумала о том, что девочка с фотографии даже не представляет себе, насколько безразлично её матери, была ли её дочка в Италии или в какой-то другой стране. И на то, то они заняли второе место, соревнуясь с фигуристами из городов-побратимов, судя по всему, мамаша даже не обратит внимания.
Позднее, рассказывая об этом своей наставнице Татьяне Ивановне, Ольга услышала в ответ: «А что ты хочешь? Эта Васильева – типичная «кукушка». Нарожала детей – а воспитывать государство должно. Она ведь из двух предыдущих своих ходок ещё по ребёнку принесла! Родила их на зоне – и чтобы улучшенные условия получить – для отвода глаз нянчилась с ними. А как вернулась домой – опять за старое взялась: вино, мужики, лёгкая жизнь…
- Так от кого она забеременеть ухитрилась? – с не проходящим недоумением в голосе спросила наставницу Ольга.
- А ты бестолковая? Не понимаешь? – в свою очередь удивилась Татьяна Ивановна, - была бы кошка – а кот всегда найдётся! Из гражданских же, наверное, кто-то на нашу красавицу и покусился. Ведь далеко не все в нашей системе носят военную форму и понимают, что такое офицерская честь. Полным-полно вольнонаёмных, которым эта честь – что называется, «по барабану»! Да и проверок они не так боятся, как те, что носят офицерские погоны. Да и кто проверять-то их будет? Сделал дело – и нырк в кусты, заметать следы…
- Так нельзя же, - ахнула Ольга, которая мало того, что была потрясена услышанным, вдобавок к этому, совсем не считала Васильеву красавицей.
- Льзя или нельзя, - развела Татьяна Ивановна руками, - а факт налицо: ещё двое ребятишек ряды детдомовцев пополнили.
- О каком таком детдоме идёт речь? – не отступала Ольга, - они вон в Италию ездят! Разве наши детдома настолько богаты, что детей в Италию отправляют?
- Ну, те последние ни в какую Италию не ездят. Только девчонке старшей повезло, - урезонила Ольгу Татьяна Ивановна, - её какой-то тренер на катке, куда они всем детдомом кататься ходили, заприметил. И в школу спортивную определил. Вот за счёт этой спортшколы она и ездит. - С понедельника по пятницу, - продолжала она, - она, видимо, прямо при школе и живёт, а на выходные дни в детдом возвращается.
«Вот это да! - думала Ольга, представляя себе, как, наверное, тяжело, из спортивной школы, где тренируются обычные «домашние» дети, на выходные ехать опять в детдом. А уж из Италии, наверное, как тяжело! Васильевой что – у ней хоть какой-никакой «и стол, и дом» здесь в колонии есть. А вот ребёнку-то каково… Да и задумывается ли эта самая Васильева о детях своих?
- Погоди ещё, - донеслось до её ушей, когда она выходила от своей наставницы, она отсюда тоже с ребёночком выйдет. Она в мае официально с каким-то мужиком зарегистрировалась. Прямо здесь. Теперь родит и снова получит более мягкие условия. Это мы уже проходили! А выйдет отсюда - и вновь примется куролесить. Достукается в очередной раз, что её родительских прав на ребёнка лишат – и поминай, как деточку звали. По крайней мере, мамаша о нём точно не вспомнит!
О том, что этому ребёнку повезёт меньше, чем остальным, Ольге думать не хотелось. Срок Васильевой на этот раз определили целых семь лет, а в колонии с ребёнком можно пребывать только до трёх. Дальнейшая перспектива судьбы малыша вырисовывалась Ольге весьма неопределённо.
«Да что думать об этом? - оборвала она сама свои мысли, - может, никто ещё у этой Васильевой и не родится…
И, заставляя себя не думать о «кукушке» из её отряда, Ольга стала осторожно спускаться со второго этажа по каменной лестнице.
***
Со стороны осуждённых было на зоне три деяния, которые подпадали под понятие «особо тяжкое нарушение режима содержания».
Первым таким деянием считалась попытка побега из исправительно-трудового учреждения. Колония охранялась круглосуточно. Ночью забор и близлежащее пространство освещалось мощными фонарями. Дежурившие на вышке вооруженные солдаты сменялись каждые три часа. Около штрафного изолятора, здание которого располагалось ближе всего к выходу, был возведён дополнительный бетонный забор, поверх которого была натянута двойная решётка из колючек. И всё-таки до Ольги дошла информация, что за последние два года несколько попыток «незаметно исчезнуть» из колонии предпринимались.
Вторым грубым нарушением были азартные игры, проще говоря – карты. И было неважно, были ли женщины пойманы за игрой в «очко», «буру» или «терц» или у кого-то просто находили колоду, чаще всего изрядно потрёпанную, с изображением валетов и тузов всех мастей – финал как за саму игру, так и за хранение предмета, повлекшего нарушение режима, всегда был один – помещение в штрафной изолятор, причём сразу на максимальное время – десять суток. Попасть в штрафной изолятор за карточную игру даже на женской зоне считалось делом более, чем зазорным, поэтому играющих всегда охраняли свои же, так называемые «сторожевые» осужденные. Такие «охранницы» знали своё дело очень тонко, и при любом, даже не имеющим под собой опасности, случае, карты исчезали из виду, словно по волшебству.
Грубость в адрес любого сотрудника колонии так же являлась серьёзным поводом для применения наказания к осужденным. Угодить в штрафной изолятор можно было за употребление непечатных слов в адрес даже вольнонаёмных работников. Надо ли говорить, насколько суровее был штраф, если осужденная женщина просто повысила бы голос на человека в форме! Такую, даже не задумываясь, моментально отправили бы «отдыхать» в ШИЗО. А если осужденная и после этого продолжала вести себя неподобающим образом по отношению к сотрудникам оперчасти или отдела воспитательной работы, тут её судьбу решал уже сам начальник колонии – Антипов Анатолий Петрович.
Надо сказать, что человеком он считался в высшей мере справедливым, и уж если накладывал наказание, то – можно было не сомневаться – осужденная его заслужила в полной мере! Чаще всего Анатолий Петрович отправлял «возмутительницу спокойствия» в помещение камерного типа. Нахождение там исчислялось уже не сутками, а месяцами, поэтому в каземат с кирпичными стенами, с маленькой решёткой вместо окна и ведром, заменяющим туалет, которое стояло прямо у входа, лучше было не попадать.
Была и ещё одна вещь, которая к грубым нарушениям режима не относилась, и официально «преступлением» в исправительно-трудовом учреждении не считалась. Тем не менее, за такие действия так же можно было угодить в куда более суровые условия пребывания, чем нахождение в обычном спальном корпусе, и этими действиями были… любовные отношения. Лишённые мужского внимания и ласки, женщины на зоне иногда заводили любовные отношения с себе подобными. Причём, влюблялись они страстно, глядя друг на дружку с нежностью и вожделением. И не успевала такая «пара» образоваться, как сразу было видно, кто в ней доминирует и является «мужчиной», а кто – «женщиной». Последние старались сделать подолы своих платьев подлиннее, а так же применяли косметику, пользоваться которой в исправительно-трудовом учреждении не запрещалось. Да и речь у них была обычной, «женской», либо они придавали своему голосу какие-то особенно мягкие и проникновенные тона, в то время как «мужики» в юбках говорили нарочито грубо, при разговоре часто кашляли и сплёвывали сквозь зубы. Любовными утехами однополые пары обычно занимались, как это и бывает, по ночам. Но иногда отношения, которые были не опасны для организма, потому что не влекли за собой беременности, случались и в дневное время. Правда, летом эти страсти разгорались не в спальных корпусах, а совершенно в других местах. В частности, на территории рабочей зоны росли кусты акации, причём росли довольно буйно, чем летом иногда и пользовались «влюблёшки», укрываясь в рабочее время в этих зарослях. Зимой же «свидания» пар проходили обычно в складских комнатах, где хранились пожитки осужденных. Места там было мало, но, видимо, горевшим страстью друг к другу женщинам, хватало этой маленькой площади два на два метра, куда скидывались телогрейки, образуя своеобразное «ложе». При этом ночная дежурная запирала предающихся блуду осужденных на замок, ключ от которого вешала себе на шею. Если какой-нибудь Ивановой или Петровой приходило в голову проникнуть ночью на склад, чтобы, например, взять тёплый свитер или дополнительное покрывало, то короткий ответ: «Туда нельзя» - говорил сам за себя. При этом ночная дежурная показывала некий
Хорошо написано.