Усечённый куб

пола, каждый шаг дополняя ударом железного посоха. Лицо гиганта было трудно разобрать, оно было покрыто густой бородой, спускавшейся до пола, а вторая половина лица скрыты черной маской. Гигант шумно дышал, грозно раздувая толстые ноздри, правая рука схватилась за символ веры «усеченный куб» на груди, такой же громоздкий и тяжелый, как и посох. Случайные лица, выходившие в этот момент из палат больницы, тут же прятались, не желая встречаться даже взглядом со святым отцом. Гигант прошел до конца коридора и вышел на лестницу, продолжая вбивать свой посох в каждую ступеньку.
Санитар J вышла из морга, торопливо поправляя на себе промокший после долгой мойки тела комбинезон. Ей хотелось быстрее добраться до раздевалки и смыть с себя всё. Она увидела, как кней движется грозная фигура священника, и выругалась еле слышно.  Она покорно встала, ожидая, когда он подойдет к ней.
- Санитар J, - прохрипел святой отец, встав вплотную к ней.
- Да, святой отец, - она учтиво склонила голову. – Что привело вас к нам в дом смерти?
- Твоя душа, санитар J, - ответил он, обдав ее хмельным угаром, Мэй с трудом сдержалась, чтобы не закашлять. – Ты так и не пришла ко мне на исповедь.
- Святой отец, я не пришла потому, что очень много работы, - она подняла на него глаза. – Господь одарил нас в этом году частыми смертями, в этом нет моей вины, святой отец.
- В этом есть твоя вина! – прорычал он. – Ты вторгаешься в святое, в плоть, созданную господом, неподвластную простым смертны, как ты!
- Святой отец, я всего лишь выполняю свою работу, как и все, кто работает в больнице. Вы же знаете, что смерть помогает понять недуг и спасти другую жизнь.
- Замолчи! – рявкнул он. – Твои слова достойны суда! Ты не боишься, что ты и твой инженер J окажетесь в кубе и вас будут судить?! Подумай о душе твоей дочери, она еще так невинна и ее можно спасти!
- Не трогайте мою дочь, - неожиданно твердо сказала Мэй. – а если вы будете так гневаться, то скоро окажетесь на моем столе, и тогда мы посмотрим, сколько в вас святости, а сколько гноя! Как говорится в Великой книге? Тело и душа человека неделимы, как мыслит он, как живет, так и умрет он, а тело его будет примером другим, останется ли оно чистым или превратится в черный гной. Я правильно помню, святой отец?
- Я вижу, как гной сочится из твоего рта, - прошипел святой отец. – Я вижу, как гниет твоя душа!
К ним подошли другие санитары, с опаской глядя на святого отца, склонившегося над Мэй, казалось, что он сейчас набросится на нее, станет грызть горло, как раненый зверь дальних лесов, ошибочно набредший на стада буйволов. Святой отец не шевелился, он застыл, как каменная статуя на площади, борода лежала на полу, голова склонилась в неестественном изгибе всего тела, он был олицетворением клокочущей внутри ярости, застывшей, как застывает кипящая магма, бешенная, вырвавшаяся из вулкана.
- Святой отец, - обратился к нему один из санитаров, он был старше всех и чуть ниже его ростом, выделяясь среди испуганных женщин. – Сегодня же суд, вы не боитесь опоздать на него? Мы все спешим домой, чтобы выполнить свой долг.
Святой отец бросил на него гневный взгляд, в честной схватке ему было бы трудно победить этого санитара, пускай он и был уже стар.
- Я решаю, когда начнется суд, - прохрипел святой отец. – Вы все должны это смотреть – вы все!
Он резко повернулся спиной и зашагал к выходу. Когда он скрылся и звуки его шагов перестали раздаваться гулким эхом на лестнице, все облегченно выдохнули, весело переглянувшись. Мэй стояла на месте и хмурилась, смотря на потолок.
- Что он тебе сказал? – спросил ее седой санитар, ласково беря за руку.
- ДА, Мэй, что тебе сказал этот убийца?! – воскликнули другие.
Мэй услышала, как они все называют ее по имени, а не санитар J, как требовал устав, и расплакалась, упав головой на грудь седого санитара.
- Ну, что ты, девочка, - гладил он ее по голове. – Мы тебя ему не отдадим, не переживай.
- Он говорил о душе Лиз, - сквозь слезы прошептала Мэй.
- О Лиз? – переспросил санитар. – Вот это действительно плохо.
- Тебе надо уехать на дальние земли, - предложила одна девушка, Мэй плохо знала ее, она работала у них всего пару недель, приехав с дальних пастбищ. – мой брат ушел со своей семьей туда, там вас никто не тронет, они боятся туда идти.
- Да, точно! – подхватили другие. – Этот убийца все время лезет к тебе, добром это не кончится!
- Тебе надо поговорить с инженером J, - сказал санитар. – Роб умный человек, он решит, как надо делать.
Мэй дернулась и отошла от него, оглядев всех красными от слез глазами. Она сделала глубокий вдох и быстро выдохнула, сбивая с себя дурноту переживаний.
- Мы должны судить святого отца, - твердо сказала Мэй. – Он преступник!
- Да! – подтвердили несколько женщин, а седой санитар утвердительно кивнул.
- Но кто это будет делать? – спросил он Мэй. – Мы сильны лишь в речах. Если сегодня капитана D казнят, то для нас нет спасения, и святой отец победит.
- Не казнят, вот увидите! Он проиграет! Проиграет! – с жаром воскликнула Мэй.

Во всех домах одновременно зажегся свет, кто-то ждал этого, заранее приготовившись, сидя у черного экрана, но для большинства жителей города это было неожиданным, несмотря на то, что каждый знал – сегодня будет суд над капитаном D. Люди вернулись в дома, спустились вниз из спален, и сели возле медленно разгоравшегося экрана, глава семейства нервно сжимал в руках пульт для голосования, который уже мигал красной лампой. Вокруг воцарилось безмолвие, будто бы даже сама природа затихла, ожидая справедливого вердикта общины, и только оглушительный вой красной лампы на пульте безмолвно разрывал воздух.
Экран высветил огромное стеклянное здание, выполненное в виде куба. Камера проехалась по периметру здания, каждая стена, каждая грань куба горела ярко, слепя глаза неистовым огненным светом. Большая часть города благоговейно охнула, склони голову к груди от вида этого величия духа пророка, другие же закрыли глаза, напряжено ожидая начало симфонии «Правды».
Музыка ударила резко, куб вспыхнул тысячами искр. Переливы волн мелодии, простой и требовательной к слушателю, сменялись нарастающим громом басов, подавляющих волю слушателей, заставлявших открыть глаза и смотреть, смотреть на экран, через боль, чувствуя, как все тело до ногтей пронизывает ожидание чего-то страшного и торжественного.
Музыка стихла также резко, как и началась, в голове еще стоял гул симфонии, а на экране исчез горящий куб, и зрителю открылась небольшая ярко освещенная площадь, на которой был только эшафот, выстроенный из грубых досок, с громоздкой, почерневшей от времени поперечной балкой, установленной на огромных бревнах. К балке был приделан цепной механизм, напоминавший допотопную лебедку, балка возвышалась над эшафотом, гремя цепью, было видно, как ветер врывался внутрь куба, заставляя лебедку болтаться, как переспелый фрукт осенью на дереве. За эшафотом висел огромный на всю стену экран, он был чёрен и молчаливо глядел на зрителей, на нем все должны были увидеть справедливое решение.
Три человека в черных длинных одеждах вывели капитана D и подняли его на эшафот, затем они поднялись сами, один соскользнул вниз ног, когда взбирался, со всего размаху ударившись головой о грязный подмосток. Капитан D покорно стоял на месте, ожидая своей участи. Трое в черных одеждах стали суетливо тянуть цепь, один снял с капитана D рубашку, оставив его стоять на ветру обнаженным по пояс. Капитан был больше и сильнее них, его атлетичная фигура с огромными руками и широкими плечами возвышалась над эшафотом. Он смотрел прямо перед собой, в сторону от камеры, те, кто его привели, были на полголовы ниже его и, казалось боялись его. Один из них что-то сказал капитану, он кивнул, и на ноги капитана D надели железные кандалы с цепью. Закончив работу, все трое встали перед капитаном, закрыв его от камеры, они долго что-то говорили ему, капитан кивал головой, в конце этого разговора, он похлопал каждого по плечу, и черные конвоиры быстро спрыгнули вниз, пряча лица под полами капюшонов. Конвоиры назначались всегда случайно, и каждый мог им стать, об этом могли знать лишь его семья, женщины никогда не выбирались, но все знали, что желающие бы нашлись. Кто-то стыдился этой роли, кто-то просто хотел умолчать, не определившись, но были такие, кто гордился ролью конвоира, в тайне надеясь, что когда-нибудь святой отец доверит им и роль палача.. К несчастью этих справедливых граждан их никогда не выбрали повторно.
Камера показала крупным планом капитана D. Он смотрел теперь себе под ноги, дрожа от холода. Широкая грудь усеянная седыми волосами часто дышала, было видно, что он волнуется. Камера отъехала назад, раздался гулкий шум тяжелых шагов. Святой отец быстро шел к эшафоту, в его движениях виделась сила и даже легкость. Он ускорялся и с одного прыжка запрыгнул на высокий помост эшафота, не зацепив полой сутаны грязных досок, он словно воспарил над помостом. Эшафот затрясся от его веса. Капитан D был не ниже святого отца, они были даже похожи, оба высокие гиганты, лучшие из рода. Святой отец поднял вверх руку, призывая всех к вниманию.
Его голос, усиленный десятком динамиков, загремел внутри стеклянного куба. Он говорил о чести, о защите рода, об опасностях, подстерегавших их на каждом углу. Он говорил, что их планета враждебна к ним, что они должны бороться против врагов, бороться против врага внутри себя,  итолько сплоченность, непоколебимая воля каждого, выраставшая в единую великую силу, способную сломить любого врага, способную защититьих настоящее, их будущее – именно эта сила защитила всех в прошлом, заставила природу подчиниться, а врагов отступить. Он говорил много, жадно, беря слова не из писания, строя фразы, забивавшие в головы его мысль словно огромные гвозди, он говорил сам, импровизируя, играя, живя, он царствовал.
Экран за эшафотом медленно разгорался, выводя два столбика, показывающих настроение граждан, формируясь простой программой подсчета голосов. Еще не был задан вопрос, еще не была закончена обвинительная речь, а граждане уже активно голосовали. Святой отец не видел результатов, он никогда не смотрел назад, точно зная, что уже две трети были на его стороне, всегда, чтобы не случилось – это и была его сила, великая. Единая. Он обратился к ней, благодаря ее, воспевая ее, а потом повернулся к одной трети противника. Он не обвинял их, не уговаривал, он жалел их, призывал взглянуть внутрь себя, найти там свое истинное предназначение, данное людям пророком, спасшее людей отгибели. Через час воззваний, обвинений, призывов, святой отец перешел к сути дела. Он обвинил капитана D в том, что он привез к ним из черного мира дочь дьявола, которая погубит всех, ввергнет их род в пучину, уничтожит! Столбики за его спиной нервно дергались, люди сомневались, семьи спорили, открывая новое друг в друге.
Никогда раньше не было такого суда. Всегда дело было простое и понятное каждому: убийца, насильник, вор. Не было жалости к преступникам, их вина была понятна и редко требовала действительных доказательств, но капитана D многие знали и не верили, что он виновен. Не верили и боялись, что ошибаются, по нескольку раз за минуту меняя свое решение, ища помощи у близких,