На тихоокеанской волне. отрывок четвертый

20. Самозваный наставник и путаная сеть.

- Как, Лёш, короба не бьются? – непременно осведомлялся Валера, когда заиндевелый Уздечкин выбирался из трюма чуть отогреться на упаковке.

- Да не, нормально всё.

Валера удовлетворенно шевелил острыми тараканьими усами.

- Я, когда трюмным на «Крылове» работал, говорил упаковщикам, чтоб они каждый час мне время на коробке писали.

- А зачем?

- Ну, чтоб я ориентировался. И за два часа до конца вахты я начинал верхние ряды закладывать: чтоб сменщик вышел, и пока еще не проснулся полностью, не разогрелся, не пришлось ему сразу наверх кидать.

«Эко дело, – подумал про себя Уздечкин, - еще и упаковщиков на лишнюю безделицу отвлекать: пиши ему каждый час, да не забудь, да не опоздай! У них же, небось, и своей работы хватает».

Однако, поразмыслив в трюмном своём одиночестве, увидел в том разумное зерно. И хоть и нехотя, но взял это правило себе за железное – «бить верха», чтоб вышедшему сменщику в первый час вахты работу облегчить – пока тот еще не проснулся толком, к работе настоящей не размялся, не «прочухался». Намотал Уздечкин то на ус на всю свою трюмную жизнь, и честно потом соблюдать старался. Но упаковщиков для того не «напрягал» - к чему? Настоящий трюмный сам время чувствовать должен! Ориентируясь, в крайнем случае, по примерному количеству коробов уложенных, или по лампочке, что сверху тускло светит - как по часам солнечным.

Остер и тонок трюмный юмор!..

Как говорил недружелюбный Уздечкину Коля Ковбаса: «О, вот отмороженный из трюма вылез». – «Какой же я отмороженный?» - «А какой ты? Отмороженный и есть – все трюмные мозги там отмораживают!».

Валера, впрочем, тоже дружил с Уздечкиным так – через незримый шлагбаум. Потому что, Уздечкин был молодым еще человеком, а молодежь Валера хаял под одну гребёнку:

- Что за молодежь! Работать никто не хочет! Только из родителей тянуть…

Или:

- Что за молодёжь! Смотрят на этих черных на рынке! Как собрались бы, да как ввалили бы…

Непримиримый был борец!

- Сталина на всех надо, Сталина! Он бы всех этих воров-демократов к ногтю прижал! А то – только торгуют кругом! Кооператоры эти – чего они производят? Только купи-продай, цветами торговать, да шашлыки жарить!

Надо сказать, что к такой пропаганде Валеры каютные его товарищи вполне привыкли, и воспринимали бухтение, как трескотню радио, или музыку магнитофона. Возможно, уже и тревожились, когда он смолкал за вязанием своей «пУтанки». Да – Валера на безрыбье, когда разбредались все по своим каютам, времени не терял. Подхватив иглицу в руки, вязал он из почти невидимой лески сеть – путанку. Стоя у двери – десятки (если не сотни) метров этой самой путанки, были намотаны на крючки одежных вешалок, притороченных на боку шкафчика – рундука.

Залив, что ли, он этой сетью перекрыть хотел?

- Я рыбалку люблю! – лихо разрезая воздух иглицей, вздыхал Валера. – С удочкой посидеть – святое дело! Каждые выходные на велосипеде езжу.

Да не с одними, получалось, удочками: путанкой-то браконьерствовать, получается, тоже не гнушался.

Эх, Сталина надо на всех таких, Сталина!..

Валера тоже был не моряк изначально – недавно сравнительно в моря подался. А так работал в «Энергосвете» - монтёром. Бригадирствовал под конец даже. Многое рассказывал о тех славных своих трудовых буднях..

- Ремонтируем с вышки фонарь в переулке Колоскова – около парка Калинина. А там дома обкомовские – место-то хорошее, тихое, и центр города, опять же. Вот, волга черная подъехала, и шофёр давай сигналить – дорогу мы им вышкой перегородили, а тут бонза партийный на обед приехал: пройти десять шагов до дома никак нельзя!  «Ну чего ты сигналишь – детский садик рядом, тихий час – дети спят!». А ему по фигу – сигналит. «А ну, сигналь, сигналь!». Пока не сделали, не уехали. Так и прождал обкомовец – задницу с переднего сидения до дома дойти не поднял.

Пролетарского был мышления Валера!

- Был у нас вахтер – отставной вояка, полковник. Как-то мы на сверхурочной работе до самого вечера задержались, а ему тут – хоккей по телевизору: наши с чехами играли.  И потому решил он нас в душевую не пустить: дома, мол, уже помоетесь. А я ногу в дверь поставил: «Пока люди не помоются, домой никто не пойдёт». На следующий день, с самого утра, вызывает всю бригаду директор. Зашли в кабинет, расселись. «Я даже слушать не буду, что вы там сейчас будете говорить!» - «А зачем позвал тогда, если слушать не будешь?».

Работал Валера и на судне на совесть, с неравнодушным сердцем, и с каким-то даже постоянным надрывом: «Я берегу так пахал!..»

На что дерзкий очкарик Володя резонно, в общем, говорил – остепенял не в меру радеющего за дело старшего товарища:

- Филат, Ф-филат!.. Ну, ты на берегу пахал – так ты и тут па-аши: мы-то при чем?

Что за молодежь!..

21. Мочалка, «гугли-гугли» и мутный замысел.

- Бесит иной раз меня этот лоток трюмный – памятник конструкторской дурости. Зачем, вот, изобретать велосипед? Ну, не можешь ты чего-то толкового придумать – ну, передери ты один в один систему трюмных лотков у тех немцев, как на «супере»!

- А премию тогда им за что получать? - хмыкал Сергей на дежурное возмущение (просто, надо было что-то в досужей каютной беседе говорить) Уздечкина.

Серёга вязал мочалку. Рыбы им пока еще не было, отчего и распустил их рыбмастер («До трала!») по каютам. Володя – трюмный сменщик Уздечкина, как всегда по любой возможности лежал в нижней своей койке, почесывая брюшко после ужина («Пусть жирок завяжется»).  Сам же Уздечкин еще спать не ложился.

- А ты чего каждый ряд обрезаешь? Давай, я тебе покажу, как сразу на нижний переходить.

Уздечкина в прошлом рейсе знатно обучал вязанию мочалки (непременнейшее умение для настоящего матроса!) Витя Седой, что был в этом деле докой, и связал тех великое множество. Вот только, надо было уже Уздечкину самому приниматься за морское рукоделие – чтоб руки хитрую круговерть иглицы не позабыли, - а нужного пропилена, что делился бы хорошо на тонкие волокна, не было.

Серёга, вот, где-то надыбал.

- Да, я так привык – мне так удобней. Провязал рядок, обрезал – отдохнул, вроде, привязал опять, и по новой: не устаешь!

- Чего-то рубашка у тебя такая тонкая получается, - осторожно спрашивал Уздечкин – благодушный настрой Сергея к тому благоволил.

- Растянется… Вот, если рыбы на вахте не будет, я всю рубашку сегодня свяжу!

«Серёга…У него непростой характер, - еще в первом рейсе говорил о теперешнем каютном соседе сосед тогдашний – мудрый Григорьевич, - Он – человек настроения. Надо сначала глянуть, в каком  расположении духа, а уж потом решать, с какого бока подойти».

- Магнитофон надо как-то у мельника взять, - вздохнул Уздечкин, - хоть музон послушать…

- Знаешь, как у меня сын, когда только говорить учился, магнитофон – и музыку вообще -  называл?.. Гугли-гугли! А конфету – «тетя»: «Тетя! Дай, дай, дай!».

Уздечкин рассмеялся по-доброму.

- Вообще, чего-то скучно! – заговорщицки прищурился между тем Сергей. – Пора уже мутную ставить.

- Да, где дрожжей взять? Из поваров я никого не знаю.

- Не боись, - подмигнул Сергей, - чего-нибудь придумаем!

А Уздечкин немедленно «шевелить мозгой» по тому вопросу начал. Сам-то он был не любителем выпить (тем более – тошнотворно – сладкой, противной от дрожжевого привкуса, бражки). Но, товарища уважить было бы надо!.. А вот и Саня, что работал с Сергеем на аппарате, как-то в каютной посиделке рецепт и всю технологию изготовления бездрожжевого пойла подсказал: «И получается через три недели – как вино сухое… Только, воздух из пакета надо весь выжать – чтоб было вину, куда играть – пакету надуваться».

Серёга-то тот рецепт мимо ушей пропустил равнодушно: три недели ожидания для горячей такой натуры – смеётесь! А вот Уздечкин на ус намотал – мало ли, вдруг пригодится…

Не удалось Серёге рубашку связать – загудели к одиннадцати часам вечера лебедки на промысловой палубе, и через сорок минут трал с двадцатью пятью тоннами еще бьющей хвостами ставриды был на борту. Ушли из каюты в цех Сергей с Володей трюмным, и тогда только Уздечкин махом сиганул на верхнюю свою койку, уже четко утвердив в голове план дальнейших винодельческих поползновений.

22. Процесс виноделья.

С трюмным своим сменщиком («врагом») Володей Уздечкин, честно говоря, ладил не очень – даром, что и жили-то они в одной каюте. Нетерпимому и категоричному по своей молодости Уздечкину казалось, что сплошь и рядом Володя (что был на десять лет старше) делает всё не так, как надо. Возможно, где-то так и случалось – все-таки, впервые Владимир трюмным работал. Один раз и вовсе – оставил такой узкий – в один лишь короб длиной – проход (да еще боковой!) между рядами, что Уздечкину добрую половину вахты пришлось буквально протискиваться боком с каждой коробкой: ну, можно же было сменщику головой элементарно подумать!

Тоже был Владимир (что по числу рейсов с Уздечкиным вровень шел) тоже в тридцать с лишним в море подался.

- На «Ладе» в Тольятти работал. Машины собирал.

- А чего в море пойти решил?

- Да, - отшучивался Володя, - машину целую по запчастям и деталям с завода вынес, прикопал, теперь, вот, справка о зарплате нужна – что деньги большие в море зарабатывал.

Может, и была в том доля правды – не слишком открытым был трюмный сменщик Уздечкина. И Серёга его тоже сразу – не то, что невзлюбил, но в свои, как Уздечкина, пока не принял.

Зря, может, они так! Просто – в себе человек: разве не бывает?..

Уздечкин же, закусив удила на серьезное дело, развил между вахтами бурную деятельность.  После обеда подошел-таки к длинноволосому и усатому, достаточно молодому повару (дружбану Лёши любера по какому-то рейсу, и Лёша же сказал Уздечкину, что шеф – «афганец») и выпросил кружку риса. После полдника, когда открывал «жулик» провизионную кладовую, взял на ларёк аж три килограмма сахара. А вечером тайно вечером умыкнул с салона команды ведро с компотом.

Компота, правда, не хватило – пришлось добавлять в тройной полиэтиленовый мешок для рыбных брикетов остывшей кипяченой воды. Но, оно и лучше – чтоб температура начальная выше была, чтоб рис забродил. Сыпанул туда же сахар и рис. Выдавив из каждого мешка воздух, завязал последовательно каждый мешок в отдельности, и бережно уложил в пустой короб, перевязав на манер других коробов с резаной бумагой. И, не поленившись, по-пластунски пролез в самый дальний конец стеллажа, и задвинул драгоценную коробку в дальний угол – никто случайно не доберётся.

Дело было слажено – теперь оставалось только на двадцать один день о коробке со зреющим сухим вином забыть!

Саня, что «подогнал» сей рецепт, правда, указывал на мукомольный, пятидесятилитровый, крепкий мешок. Но Уздечкин не то, чтобы побаивался пышного усача мукомола (да-да, и этот был с усами – мода такая царила на рыболовном флоте, что ли!), но был с ним в «контрасах». И поэтому просить не стал, а попробовать взять втихомолку самому – а ну как столкнёшься с «мельником» нос к носу с мешком в руках тем разнесчастным – украденным, получалось бы: шума не оберёшься! Так что, в мешки для брикетов рыбных (что были ёмкостью ровно в пять раз меньше) решил Уздечкин вино, как в меха, залить.

Не для себя, ведь, гоношился – для