свои. Тщетно. Ужас нарастал и ширился во мне.
Саша приоткрыл глаза. Они потеряли синеву.
Вот как море перед штормом, когда уже бежит по поверхности его нешуточная рябь,
и тучи свинцовые нависли над былой гладью. Ведь исчезает неведомо куда синева
при этом? Та же вода вроде, только другая совсем. Иначе мне трудно объяснить
то, что я видела, а вот это описание достаточно зримо для меня, надеюсь, и для
вас тоже.
– Уходи, – продавил муж с трудом сквозь
стиснутые зубы.
Легко сказать, когда он вцепился в мои
запястья, и сжимал хватку. Больно, конечно, но пуще того, страшно!
Он пытался сказать что-то еще. Но не мог,
сводило губы. Я видела, как он пытался, и стала выдирать свои руки, и извиваться,
и даже пробовала укусить, чтоб разжать кольцо.
Саша (или не он, а Бьорн?) не отпускал
меня.
А потом вдруг стал смеяться. Судорога,
видно, прошла. Но какой это был смех! И все
оскорбления от мужа, и боль, физическая и душевная, все то, от чего страдала в
эти дни… все это ожило в звуках для меня! Он взял верх, и наслаждение от осознания
своего превосходства отразил в своем смехе.
– Ну вот, попалась, птичка. Сама прыгнула
в силок, а всего-то выпустил на пару минут соперничка!
Не стоит умирать там, где стоишь. По
крайней мере, пробуй не умереть. Используй все, что может быть дано тебе для
спасения. Мою иную личность, княжну Руянскую, научил этому Белогор. Кто учил
Марину Кузьмину?
Мой выпад коленом в область мужнина паха
достиг цели. Руки его разжались, а сам он сложился вдвое, не в силах даже слова
сказать. Я бросилась бежать, увлекая за собой уже поднявшуюся на ноги Варвару…
