Штаб главнокомандующего Добровольческой армии генерала Корнилова. Ферма на берегу Кубани, с неё прекрасно просматриваются окраина Екатеринодара. В комнате генерала стоит стул у стены, перед ним стол с картой города, узкая кровать, на полу настелена солома, где сидят генералы Добровольческой армии. Все усталые после боёв за город, настроение подавленное, в успех никто не верит. Генерал Марков пригрелся в углу на соломе, его стала одолевать дрёма, он с ней боролся, но она его явно одолевала. По очереди встают генералы и докладывают о положении дел на своих участках фронта.
Корнилов хмуро слушал доклады генералов. Он и так знал, что обстановка архи тяжёлая. Население города не подняло восстание против большевиков, как надеялись, казаки уходят в родные станицы, не веря в победу, даже среди офицеров Добровольческой армии появились дезертиры и что в Екатеринодар прорвались несколько поездов с революционными матросами. Положение отчаянное. Доклады генералов только уточнили данные. Но, прийти из Новочеркасска к Екатеринодару, преодолев все трудности зимнего похода и не достичь основной цели – взятие города. Это было немыслимо! Город находиться в центре казачьих земель (Кубань, Дон, Терек, Астрахань), рядом Крым и Новороссия. На Юге России создать альтернативу Советам. Пусть на севере народ наестся советской власти до отвала, проще будет дойти до Петрограда. В августе прошлого года это не удалось, к сожалению, хотя и было ближе. А его обвиняют, что он развязал большевикам руки. И что надо было делать? Сидеть и смотреть на этого ничтожество – Керенского? По крайней мере, он попытался спасти Россию. А там уж как получилось! Пути Господни неисповедимы. Но не всё ещё потеряно. Обладая ресурсами Юга – главным образом зерном, многое можно достичь. Союзники по Антанте даром ничего не дадут. А хлеб можно обменять на оружие. Главное – не торопится, не спешить, всё делать основательно. Но главное, главное, это взять Екатеринодар. Без него всё это пустые мечты. И он произнёс твёрдо и непреклонно:
– Я не вижу другого выхода, господа, как атаковать город. Завтра на рассвете, по всему фронту.
Тон генерала не предусматривал возражений. Большинство были с ним не согласны, но пришлось уступить.
Генерал Алексеев предложил дать людям день отдыха, а решительный штурм Екатеринодара отложить на послезавтра. Старший по возрасту (ему шестьдесят) и по званию равный только Корнилову (оба генералы от инфантерии), Алексеев в Добровольческой армии заведовал гражданскими и финансовыми делами, был, так сказать, прообразом будущего правительства России. Его искренне уважали и слушались. Хотя несколькими днями ранее, отдавая приказ о взятии Екатеринодара, Корнилов ни кого не спрашивал и совещания не созывал, был твёрд и уверен в успехе. А сейчас, после ряда неудач, он вынужденно согласился с Алексеевым:
– Хорошо, будем брать Екатеринодар послезавтра. Отступать –
означает медленную смерть Добровольческой армии, её агонию. В конце концов, господа, лучше уж героическая смерть в бою с честью и славой, чем жизнь затравленного животного.
Совещание завершилось, генералы начали расходиться. Деникин остался.
– Лавр Георгиевич, почему вы так настаиваете на штурме Екатеринодара?
– Выхода другого нет, Антон Иванович. Наша цель ещё с Новочеркасска была взять Екатеринодар. Не взятие его, я считаю, это смерть Белого Движения. После этого только пулю в лоб пустить останется.
– Самоубийство – всегда слабость, – возразил Деникин, – вспомните Каледина. Эго самоубийство тогда произвело очень удручающее впечатление. Если вы так поступите, Лавр Георгиевич, кто выведет армию? Она вся погибнет.
На жёлтом монгольском лице Корнилова появилась подобие улыбки:
– Уверен, послезавтра Екатеринодар будет наш.
Генералы стояли у фермы, курили самокрутки из махорки. Солдатские самокрутки и русские генералы вещи, конечно, не совместимые, но, что делать? Папиросы они не видели уже пять месяцев, с ноября прошлого года.
– Зачем вы, Михаил Васильевич, – сказал Алексееву генерал Марков, – предложили Корнилову день отдыха? Если уж решились на самоубийство, то чего ждать? Завтра поутру все бы и пошли на смерть. Ожидание смерти – самая жестокая из пыток.
– Я искренне считаю, Сергей Леонидович, – ответил Алексеев, – что людям нужен отдых, нужно прийти в себя, подготовиться к последнему бою. И, к тому же, я старше вас всех и по званию и по возрасту, и смею вас уверить, на основании собственного опыта, что если Господь воспротивиться штурму, то штурма не будет.
– Ну, если только подготовиться к последнему штурму. И с чего бы ему не быть, штурму-то?
– Вот уж не знаю, голубчик, не знаю.
Из здания фермы вышел Деникин:
– Его высокопревосходительство приглашает генералов Казановича и Романовского к себе на курицу с хлебом.
– Иван Павлович, – обратился Деникин отдельно к Романовскому, – у главнокомандующего очень мрачное настроение, грозится себе пулю в лоб пустить. Вы приглядите за ним.
– Пустое, – отмахнулся Романовский, – Лавр Георгиевич, сильный человек, пулю в лоб он себе не пустит ни при каких обстоятельствах.
– Господа, мне показалось, что на лице Корнилова печать смерти – сказал генерал Богаевский.
– Это вы, Лермонтова, Михаила Юрьевича начитались, – возразил ему Марков. – Перед атакой я у солдат, ни какой печати на лице не замечал. За несколько минут до смерти у тяжело раненных, да видно. А так нет.
Генералы Казанович и Романовский направились на ужин к Корнилову, остальные разошлись по своим полкам, а Алексеев в станицу Елизаветинскую, где его ждала жена.
Придя в свой полк – двести человек – Марков сказал спокойным голосом:
– Послезавтра, нет уже завтра, – посмотрев на карманные часы, поправил сам себя, – мы идём на штурм города. Екатеринодар мы не возьмём и все погибнем. Приготовьте и оденьте чистое бельё. Перед Господом, по русскому обычаю, предстают во всём чистом.
На ужине у Корнилова Казанович рассказывал о своём вчерашнем прорыве к центру Екатеринодара. Со смехом рассказывал, как они из города уходили, сообразив, что их никто не поддержит, смешавшись с красными, делились с ними махоркой и какие изумлённые были лица большевиков, когда увидели, что люди Казановича, назвавшиеся «Красным Кавказским отрядом», прихватив по дороге несколько повозок с боеприпасами, уходит к белым. Когда они сообразили и поняли в чём дело, было уже поздно. Потом Казанович и Корнилов вспоминали свою молодость в Туркестане.
В это время Минька Колосов снял с папахи белую полоску и прицепил красную. Он смело шёл по окраине города, встречным красным патрулям небрежно бросил:
– Веди к Автономову али к Сорокину.
– А ты кто таков? – задал законный вопрос старший патрульный.
– А ты веди, куда сказали, начальство разберётся.
Внешне Минька был плюгавенький тщедушный мужичок, но внутри дьявольски хитрый. Патрульные решили, что вред от него не большой, если что. Повели.
Сорокин, руководитель всеми красными войсками на Кубани, Миньке обрадовался:
– А, вернулся, – и патрульным: – Спасибо, товарищи, свободны.
– Ну, рассказывай, разведчик, что разведал?
– На ферме у реки их штаб. Если накроем, то всё! Кранты белякам!
– Добро, утром покажешь.
Утром шарили биноклем по берегу Кубани.
– Ни черта ничего не понятно! Где она, эта ферма? Всё сливается. Деревья мешаются.
– Вон она крыша эта вроде, – показал рукой Минька.
– Вроде! Вроде Володи! Где? – ворчал Сорокин.
– Да вон же! Крыша серая. Вон дымок. Точно! Там кухня полевая.
Сорокин повернулся к артиллеристам:
– Засекли? Орудия сюда! Наводи.
Корнилов лёг спать в два часа, а в пять уже был на ногах. Первым делом зашёл в сарай, где находилось тело полковника Неженцева, погибшим при попытке поднять казаков в атаку. Лоб у Неженцева рассечён пулей. Но эта пуля его не убила. Он поднялся, успел крикнуть: «Корниловцы, вперёд!», как вторая пуля убила его наповал.
Корнилов постоял у тела, покачал головой:
– Эх, Митрофан, Митрофан… Как же так? Какая потеря.
Пошёл к себе. У фермы дымила походная кухня, рядом два казака чистили пулемёт. Остановился.
– Это что такое? – сказал, показав на кухню.
Выскочил штабной офицер:
– Это что такое? – заорал на кухарей. – Штаб демаскируете! Вон!
Кухня начала отъезжать. Пронзительный свист, взрыв. Убило одного казака, чистивший пулемёт, второму оторвало ногу. Он дико заорал. Из фермы выскочила сестра милосердия, бросилась к казаку.
– Перевяжите его и в сарай, – распорядился Корнилов и вошёл на ферму, – и доктора сюда!
В коридоре встретил Деникина:
– Антон Иванович, я вчера проявил слабость.
– Ничего страшного. Мы все устали, Лавр Георгиевич. Бывает.
Деникин вышел на воздух. В голубом небе сияло весеннее солнце, блестела зелёная молодая травка. Истошно в сарае орал раненный казак. Антон Иванович спустился с обрыва, лёг на траву. Тепло, хорошо, весна. Тридцать первое марта у белых и тринадцатое апреля у красных. В воздухе рвались гранаты красных. «Откуда узнали?» – подумалось. «Нет, это опасно, надо уводить Лавра». Деникин поднялся, направился к ферме.
Корнилову принесли завтрак – стакан чая и кусок белого хлеба. Генерал поблагодарил адъютанта Ходжиева, склонился над картой.
– Нет, Екатеринодар надо брать, другого выхода нет.
Тут за его спиной раздался взрыв, Корнилова подбросило вверх, к потолку.
Первым в комнату ворвался Хаджиев: «О, аллах!», за ним Богаевский.
Корнилов лежал на полу весь в белой пыли, на левом виске струйка крови, правая нога в крови. Подоспевший фельдшер перетянул жгутом ногу, главнокомандующего вынесли на улицу. Он, не приходя в сознание, умер на руках Ходжиева, Деникина, Романовского. Богаевский сложил ему руки на груди крестом и вложил в них крестик из воска, слепленный им машинально на вчерашнем военном совете.
Деникин, как заместитель Корнилова решил взять командование Добровольческой армии на себя. Но необходима была поддержка Алексеева. Весь поход Деникин пробыл в обозе – не нашлось подразделения армии, достойной его командования, а идти в бой рядовым считал ниже своего достоинства. Он считал себя хорошим полководцем, и, надо признаться, был прав в этом. Но армия его не знала. И во главе хотела бы Маркова. Конечно, до выборов командира в Добровольческой армии не дошли, не Красная, всё таки, да и там от выборности стали отказываться. Но, глас народа – глас Божий, и этот глас надо было учитывать. Сообщая Алексееву о смерти Корнилова в Елизаветинскую, он придал сообщению форму сухого рапорта:
«Доношу до Вашего сведения, что в 7 часов 20 минут в помещении штаба был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через десять минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии.
31 марта 1918 года. 7 часов 40 мину.
Генерал-лейтенант А.И. Деникин»
Алексеев примчался из Елизаветинской как можно быстрее и на совете решили назначить Деникина на должность главнокомандующего армии. Приказ написали, но как его надо подписывать? Формально, Алексеев не занимал в Добровольческой армии никакой должности. Романовский со свойственной ему грубой и прямолинейной манере
