Класс шестой. Любовь и кровь

У вас была первая любовь? Какую любовь вы считаете первой? В школе, в юности, когда был первый поцелуй? Или когда начали встречаться по-взрослому? Что для вас важно – когда любили вас или когда любили вы?

Я всегда любила сама, и если любили меня, говорила, что это «даже не считаю». В юности было такое понятие. Если случится что-нибудь мимолётное, то так и говорили: я это даже не считаю. По прошествии сорока с лишним лет я вспоминаю один день и один эпизод из школьной жизни, в котором, кажется, есть то, что по глупости «не считалось».

Мы учимся в шестом классе, заканчивается четверть перед мартовскими каникулами. Учительница русского языка Елизавета Альбертовна Барт раздаёт наши тетради для контрольных работ. Мы сидим за первой партой с Серёжей, сыном другой учительницы – по физике. У нас она пока ничего не ведёт. Елизавета нам объявляет:
- Оценки за четверть выставлены, а сейчас откройте свои тетради и сделайте работу над всеми ошибками, которые у вас были. Я скромно поднимаю руку и говорю:
- А у меня все пятёрки, во всей тетради нет ошибок…
Учительница, на мгновение опешив, даёт мне персонально какое-то задание, чтобы не задавалась: не лучше других, смотри-ка, ошибок у неё нет!

Серёжа сидит по правую руку от меня, он что-то пишет, иногда меня спрашивает, я ему охотно подсказываю. Когда мы в этом году писали диктанты, я садилась так, чтобы ему было хорошо видно мою тетрадь: чтобы он списывал, если хочет.
- Зотова, убери свою тетрадь, чтобы он у тебя не списывал! Вот и проверим, кто как усвоил новый материал.
Зотова послушно отворачивается, а сама надевает очки и искоса заглядывает в тетрадь соседа. Он ручкой указывает место в тексте, или слово, вызывающее у него вопрос. Я, завидев у него ошибку, шепчу: - Там «о», правильно, а там - «и», а не «е»! Запятая!

Мы сидим и расслабленно скучаем, последний урок в четверти подходит к концу. Сергей достаёт свой портфель и открывает его. И тут на парте появляется такое сокровище, которому нет цены на всей Земле: огромный пакет фантиков от больших шоколадок по рубль семнадцать! Все в идеальном состоянии! И ещё – Гулливеры! Он торжественно, с достоинством говорит:
- Оля Зотова, ты фантики собираешь, вот, возьми. Я тебе принёс.
- Мне?! – не верю своим глазам!

Такого счастья я не предполагала в жизни вообще никогда! На пакете, в котором когда-то продавался ёлочный дождик – мишура, крупным и размашистым косым почерком написано: «МЕННЫЕ». В середине пакета – большое круглое отверстие, чтобы было видно цвет мишуры при продаже. Я беру пакет, приоткрываю и начинаю разглядывать… И тут звенит звонок. Он успевает проговорить:

- Убери, не показывай никому, у себя дома посмотришь!

Когда начнутся каникулы, я стану бесконечно рассматривать его подарок, поистине - царский! - около сотни превосходных шоколадных обёрток – Москва, Бабаевский шоколад, Ленинград, исторические – Гангутский бой! – и вспоминать, как этот Серёжка однажды на уроке попросил у меня лезвие «Нева», которое всегда носила с собой в пенале, чтобы точить карандаши. Он приложил лезвие к своей руке, к пальцам левой руки, и сказал:
- Сейчас вот так порежу!
Я посмотрела и пожала плечами. Он отдал лезвие и сказал: - Вот, возьми.
С удивлением я увидела у него кровь!
- Ты чё! – громким шёпотом.
- Ничё. Тебе же не жалко!

Было неясно, как правильно отвечать на манипуляции, тем более такие, с участием крови. Поэтому я отвернулась, поджав губы, и думала:
- Вот дурак!

После весенних каникул мы отдалились и общались всё меньше. Со мной тогда посадили за первую парту самую лучшую девочку, с которой мы дружим всю жизнь. Разрешили  в порядке исключения двум девочкам-отличницам вместе сесть, потому что у нас тогда зрение начало падать. А Серёжу видела после школы не более двух раз, каждый из которых запомнился мне надолго, а один-таки значительно напугал, но сейчас не об этом.

Это была детская любовь, благодарность и полное счастье. Первый раз, когда любили меня. Кстати, и выражение придуманное вспомнила: «Моя нежная жизнь».
Даже можно поэтически сказать: «Нежная моя жизнь».