— Ну-ну, — нахмурился Сократ. – Однако это никак не опровергает истину о том, что все течет и изменяется.
— Позвольте, — возразил я. – Разве мы не знаем о таком, что в этом мире не меняется? Там, откуда я пришел, вы, Сократ, тем-то и известны, что занимались поиском «абсолютных сущностей». Очевидно, речь идет об истинах, которые лежат в основе природы. Нам даже известно, что ваш ученик, Платон, разрабатывает идею о происхождении идей. Согласно этой идеи, якобы существуют идеальные образы разных вещей, которые придумывает Демиург.
— Я же говорю, шалопай, — ухмыльнулся Сократ. – Зачем же Демиургу придумывать идеи вещей, если можно придумать такую идею, благодаря которой вещи будут сами порождать идеи и новые вещи. Плох тот моряк, который придумав парус, вместо того, чтобы держать его в руках, не придумал мачту.
— Совершенно верно, — одобрил я догадливость философа. – Тем не менее, идеи, благодаря которым существует этот мир и все в нем, действительно существуют. Одни из них называются законами природы, другие – истинами, а третьи проявляются в самых разных вещах и явлениях, как эйдосы. Как вы понимаете, все эти идеи неизменны, иначе мир не мог бы существовать. Так что, Гераклит мне друг, но истина дороже.
— Не хочешь ли ты сказать, добрейший Моголь, что мудрость заключается в том, чтобы знать все эти идеи? – хитро прищурился Сократ, явно готовя мне западню.
— Увы, — подмигнул я ему. – Нет, нам, конечно, не помешает знание законов природы. Например, мы можем знать, что камень всегда падает отвесно вниз, отвечая закону тяготения. Но мы знаем и истину, которая гласит: «Многознание не научает уму».
— Погоди, погоди, Моголь, — нацелил Сократ на меня взгляд, исполненный сарказма. – Кажется, я понимаю, куда ты клонишь. Если использовать диалектику Гераклита, то противоположностью знаниям является незнание. И если многознание не научает уму, значит, уму научает незнание многого. Не так ли?
Громкие усмешки со всех сторон послужили признаком одобрения ловкого хода Сократа.
— А что? Мысль не такая уж и нелепая, — ответил я, чем заставил свидетелей беседы обратиться в слух. – Вот, вы, например, Сократ, слывете мудрецом, но при этом утверждаете, что знаете то, что ничего не знаете. И это правильно. Ведь известно, что чем больше человек знает, тем больше загадок, к которым он прикоснулся. А вот, чтобы разгадать эти загадки, как раз и нужен ум. Тогда что же научает уму?
Толпа болельщиков притихла, ожидая фиаско Сократа. Но улыбка мудреца, выдавала его готовность ринуться в расставленную мной ловушку.
— Тебя послушать, Моголь, так выходит, настоящим мудрецом следует признать осла.
К реакции публики я был готов и потому без всякого смущения возразил.
— Конечно, с точки зрения человека осел глуп. Но наверняка и с точки зрения осла человек далеко не мудр. Впрочем, если вы заметили, Сократ, я не сказал, что незнание научает уму. Это вы так решили. Притом вы же сами заметили важную тонкость, говоря, вместо «незнания вообще», «незнания многого», что подразумевает некие знания, которые, возможно, как раз способны научать уму. Таким образом, и это вполне очевидно, уму научает и знание, и незнание. Ведь и вы, когда утверждаете, будто ничего не знаете, имеете в виду, определенное знание по поводу своего незнания.
Насладившись растерянностью в лицах группы поддержки моего оппонента, я продолжил:
— Значит, вы согласны, Сократ, с истиной, что прогрессия знаний ведет к прогрессии незнания?
— Я согласен с этим хотя бы потому, что признание этой истины мне выгодно, — нашелся Сократ. – Ведь эта истина – лучший аргумент в пользу того, что я не должен был обращаться в суд по поводу моего конфликта с тем ослом. Дело в том, что подлинная справедливость возможна лишь тогда, когда известно все об этом человеке, его история жизни, его образ мысли, слабые и сильные стороны его характера, какие вопросы вызвали его гнев и почему…? Словом, всех знаний для справедливого решения потребуется такое множество, что их просто невозможно знать. При этом всякое новое знание обернется новыми загадками и вопросами. Но это означает, что перед нами откроется та бесконечность познания, которая определит невозможность справедливого решения. Следовательно, как бы я ни желал справедливости, которой ты, Моголь, столь озаботился, я должен смериться с ее невозможностью, и, следовательно, я поступил правильно, просто назвав этого человека ослом.
Переждав ликование зевак по поводу удачного хода Сократа, я спокойно продолжил нашу полемику.
— Вы совершенно правы, Сократ, когда говорите, что для подлинной справедливости желательна исчерпывающая правда о всех обстоятельствах дела. Но правда бесконечна. Одна правда порождает необходимость пояснения с помощью другой правды, а из этой правды выясняется новая правда и так далее. Это похоже на то, как из ветки куста появляется новое ответвление, а из него следующее. И единственный способ прервать это бесконечное развитие правды – это сказать неполную правду, а иначе говоря, солгать. Ведь вы же солгали, назвав человека ослом. На самом деле он не осел. То есть, между заведомо ложным решением суда по причине невозможности исследования всех знаний о том человеке и ложью о природе этого человека вы выбрали самую простую и грубую ложь. Не так ли? Но какая ложь из двух приведенных предпочтительна и более приличествует мудрецу, решившему с ее помощью отрицать несправедливый закон?
— Наверное, та, в которой больше правды или истины, — предположил Сократ.
— Так правды или истины? – потребовал я уточнения.
— Хм. Тут, пожалуй, необходимо знать, что ты разумеешь под правдой, а что под истиной? — возразил Сократ. — Ведь для большинства из присутствующих оба эти слова означают примерно одно и то же. Да и я, грешным делом, полагаю, что без знания правды мы не можем знать истину, но можем говорить правду об истине и истинную правду. С учетом же той правды, которую ты сообщил нам, говоря о своем возрасте, твои представления о правде могут отличаться от моих.
Последнее замечание Сократа было отмечено в публике волной усмешек.
— Да, — согласился я. – Правда и в самом деле может казаться невероятной. Не зря же иные мудрецы говорят: «Все — правда и все — ложь». Особенно, ложна правда изреченная. А все это потому, что правда относительна. Она часто зависит от точки зрения, и у каждого своя. У человека одна правда, у осла другая. То, что правда сегодня, завтра уже может быть неправдой. В том числе и правда об истине. Поэтому правда всегда неполна, как и всякое знание, и оттого обычно содержит в себе червоточинку лжи в виде сомнения. С ложью ее роднит еще и то, что в подлинной лжи присутствует доля правды. Без этого ложь ничтожна. Будучи столь противоречивой, правда, как раз и является предметом диалектики, где отрицание осложняется новым отрицанием. Такое отрицание одной правды с помощью другой может привести к полному ее уничтожению. И так бы оно и происходило, если бы не истина, которая постоянно исправляет ложь путем своих явлений. Потому-то Гераклит и говорит: «Истина настигает лжецов и лжесвидетелей»
Я сделал паузу, чтобы оценить впечатление, произведенное моим монологом на слушателей, и благодаря выражению их лиц убедился в истинности утверждения, что правду каждый понимает по-своему.
— Но прежде чем, говорить об истине, — продолжил я. – Я бы хотел напомнить вашу знаменитую притчу о пещере. Это та пещера, где ее обитатель так прикован к своему месту, что видит только тени предметов и событий у ее входа.
В сопении Сократа мне послышалось не столько досады на проделки Платона, сколько гордости по поводу известности его диалога с братом Платона, Главконом.
— Так вот, — излагал я далее. – Помнится, вы предположили, что если дать такому человеку возможность увидеть при свете солнца все то, что порождало тени и странные звуки в пещере, то «он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?» Это ваши слова. Однако, постепенно, говорите вы далее, человек начинает понимать, что внешний мир лучше мира его пещеры. А происходит это, по вашему мнению, благодаря тому, что человеческому разуму доступна идея блага. Она, утверждаете вы, — причина всего правильного и прекрасного. Она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение. И вот полагая, что человек предпочтет истинный мир мнимому миру пещеры, вы делаете вывод, что в душе человека есть некая способность к познанию истины. Не так ли?
— Ну, примерно так, — согласился Сократ.
[justify] — И знаете, вы правы. В душе человека, действительно, есть способность к познанию истины. Но этот ваш вывод – как раз тот случай, когда из сомнительных посылов, делается правильное умозаключение. Так бывает, когда при решении задачи вы знаете верный ответ и подгоняете под него ход решения. С чего, например вы взяли, что человек предпочтет привычному миру пещеры, подлинный мир? Ведь если устранить физические неудобства от оков и ограничений в движениях головой, то уютная пещера с ровным климатом и приятными соседями может показаться раем по сравнению с пространством, где существует рабство, насилие, нищета, войны и множество прочих неприятностей, связанных с борьбой за выживание. К тому же, увидев реальный мир, где также существуют тени от предметов, человек из пещеры, может решить, что все предметы являются порождением теней. Поэтому, чтобы дать ему «правильные» представления, необходим учитель или толкователь, который приведет его «разумение» в порядок. Вооружение души идеей блага, вовсе не устраняет необходимость разъяснения младенцу, что есть что, хотя бы на примерах. Младенцы же, воспитанные волками, уже не становятся людьми. А люди, разве они едины в представлении о благе? Обжора почитает за благо насытиться вкусной пищей и испытывает чувство сравнимое со счастьем, когда ест аппетитную еду. Но есть ли благо результат его обжорства? И сколько бы мудрецы ни твердили ему о благе в виде добродетели умеренности, он все равно предпочтет их болтовне, хороший обед. Впрочем, вы и сами говорили, что иные блага имеют свою теневую сторону. Так что, человеку из пещеры очень многое придется объяснить, и еще неизвестно поймет ли он? Притом, кто может поручиться, что тот мудрец, который возьмется его просветить, сам знает правду, и что его правда согласуется с истиной? Возьметесь ли вы, Сократ, порекомендовать тому человеку в качестве учителя, например, Протагора, в беседе с которым вы говорили о силе знаний и пришли к выводу, что правде и совести невозможно было бы научить, не будь они
