Хомячок Лавкрафта

         

 
          В большом доме, величественно возвышавшемся на окраине города VV, жила самая обыкновенная семья: бабушка в стадии глубокой деменции, её глухая племянница с кривоногой дочерью, два мужа этой племянницы, кактус, хомячок и велосипед.
          В доме была обширная библиотека, печи были украшены изразцами.
          Однажды на восточной стене дома появилось зловещее тёмное пятно. С каждым днём оно всё увеличивалось и увеличивалось, пока не заняло почти треть стены.
          Через месяц пятно исчезло.
          Семья жила дружно. Многое случалось в их жизни, но они преодолевали всё с честью.
          В декабре к ним в гости приехала Галина Сморчкова, приятельница русской художницы Марии Шлагбаум-Пуговицыной.
          Кормили её разнообразно. Внучка варила грушевый компот. В обед давали рожки, курицу.
          Разгульно погостив, через месяц Галина уехала.
          Иногда вся семья ходила в лес за хворостом и по грибы. Ведь очень многие люди, идущие в лес, идут туда именно за грибами. Так же поступала и семья. Зачем они собирали грибы – никто не знал. Делались только какие-то смутные предположения. Но всё это оказалось очень далеко от истины.
          Когда над городом VV проносились ураганы, дом служил настоящей крепостью. Приятно было чувствовать себя под его надёжной, бескорыстной защитой. В такие дни, собравшись в домашнем кинотеатре, вся семья с удовольствием смотрела старые фильмы о приключениях и любви. Два мужа племянницы, увлечённые сюжетом, не лузгали семечки, не пили пиво, поп-корн не поглощали. Потому что дух интеллигентности витал в доме с давних времён.
          А в первых числах сентября…
          Что – «в первых числах сентября»?
          В первых числах сентября началась осень.
          Семья стала слушать много музыки.
          Слушали они только Кабалевского, Курляндского и Филановского. Первого слушал велосипед, второго – бабушка, третьего – дочь племянницы.
          Немножко нужно рассказать и о стропилах, на которых держалась крыша большого дома. Стропила были добротные, сделанные ещё Иегуди Зиммермекисом.
          Когда семья слушала музыку Кабалевского, то все умиротворялись. Музыка Кабалевского – особенная музыка. Её ведь просто так не послушаешь.
          Любили в этом доме также выпить и закусить.
          Выпивали часто. Можно даже сказать, каждый день выпивали.
          На почве выпивки бабушка и впала в деменцию. У неё были две акции «Стройпромбанка». Она ими хвасталась перед соседкой Антониной Фёдоровной Мерлин-Кручковской де Буабодран, фрезеровщицей шестого разряда, работавшей на секретном заводе по выпуску титановых кастрюль.
          Происходило это обычно так.
          – Здравствуйте, уважаемая Мерлин-Кручковская де Буабодран! – сладчайшим голосом начинала бабушка. – Каково идут дела вашего синдиката? Хорошо ль расходятся ваши титанические кастрюли?
          На что Антонина Фёдоровна отвечала:
          – Да ты – шпионка! Знаешь, что бывает за госизмену? Вон отсюда!
          – Будет тебе ругаться-то! – миролюбиво отвечала бабушка и присаживалась на кованый сундук в гостиной. – Расскажи-ка лучше, голубушка, что думаешь о творчестве Говарда Филлипса Лавкрафта.
          – Дак чё тут рассказывать? – позадумывалась Аделаида Ферапонтовна. – Познакомилась я с Говардом в деревне нашей, в Клюкино, что в десяти верстах от уездного центра. По всему было видно, что мужчина справный, но общее впечатление портило отношение его к нашему брату негру. Недооценивал он их, негров-то. На чём и погорел.
          – Постой, постой! – прервала бабушка. – Как погорел? В самом деле?
          – А так и погорел! Приходит к нему однажды самый настоящий негр: «Я, – говорит, хочу работать на чешскую разведку!» Прикинь, да? Ну, туда-сюда, мол, сколько платить будете и всякое такое… «Хорошо, – говорит Говард, –  поработай пока волонтёрским образом, а там, если себя зарекомендуешь, возьмём и в штат». Негр заартачился. Да чего, мол, вы мне, что ли, не доверяете, да я на вас жаловаться пойду, найду управу. Короче, Говард ему и врезал: иди, мол, отсюда, тетеря курносая! Негр, понятное дело, обиделся, пошёл и утоп в пруду. Вот почему деревня наша и зовётся Клюкино.
          – Да, матушка, – задумчиво произносила бабушка. – Настоящая ты народная сказительница. Брешешь, как по писаному.
          – Брешу? – угрожающе начинала Аглая Федосовна и хваталась за ближайший торшер. – Это я-то брешу?.. Да я…
          Но бабушка, спрыгнув с сундука, уже  уносилась к себе на шестой этаж.
          Вот такова была степень её деменции.
          В последних числах ноября, когда все уже готовились к встрече Большого Праздника, произошло в доме примечательное событие, о котором сообщили все газеты города VV. Дом собрался посетить с контрольной инспекционной поездкой сам Георгий Кабалевский. Ждали его три дня. Но он не приехал. Прислал взамен себя шеститомное собрание своих сочинений по баллистике, выпущенное на македонском языке. И когда народ уже более-менее успокоился, тут-то он и заявился инкогнито. Сел у гаража, достал трубу и начал выводить демонические рулады в соль диез миноре. При этом периодически он останавливался прямо в середине пассажа, отрывал трубу от губ, столь же демонически хохотал: «Хха-ха!», свирепо вращал глазами и снова подносил трубу к губам, как ни в чём ни бывало продолжая свои экзерсисы.
          «Егорий! Уймись!» – периодически выкрикивала ему с третьего этажа Галина Сморчкова, но Кабалевский был неукротим.
          В конце концов Сморчкова выплеснула вниз из окна ведро помоев, но угодила не на Кабалевского, а на бельё, развешанное на веревках  жительницей первого этажа Гудибрасовой. Гудибрасова в это время задумчиво курила, сидя у окна и сквозь полуприкрытые веки наблюдая за тем, как сохнут её простыни, наволочки и полотенца. Увидев при очередном полуоткрывании век, что висящее под окнами бельё приобрело сомнительной красоты внешний вид, Гудибрасова не сразу определила причину этого нового вида, возникшего у белья. А когда определила, то, хрюкнув, повалилась спать (она работала в ночную смену мороженщицей).
          Тем временем рыжебородый толстяк Кабалевский отбросил трубу и, приставив к носу растопыренные пятерни обеих рук, совсем как его любимый персонаж Буратино, дразнил спавшую покойным сном Гудибрасову. Но та уже ничего не слышала, погрузившись в инобытие, из которого на неё, как мрачная иннсмутская тень, надвигались кот Флобера, попугай Шрёдингера и хомячок Лавкрафта.