С этими мыслями он вышел на главную улицу деревни. И увидел ту разницу, которая была не видна ему вначале: деревянные тротуары центральной улицы, которые он видел сегодня же, но в 1957 году, были заметно новее; вместо ветвистых берёз и высоких вётел росли ещё невысокие берёзки и старые вётлы кое-где были спилены, а из их пней тянулись молодые деревца.
От здания сельсовета навстречу ему шли люди, кто парами, кто по трое-четверо под руки, вдалеке играла гармонь, и не одна.
Какой же точно год?
- Дядь, а ты чё на сходе не был, что ли? - Спрашивал его, и смотрел с хитроватым прищуром, неизвестно откуда появившийся белобрысый пацан, примерно лет шести-семи.
- Нет. А что за сход? Я только приехал.
- Да про покосы и про войну. А, на чём приехал?
- На машине сначала, а потом с трассы пешком пришёл. А ты что сам-то не там?
- Да я к бабушке своей уже сбегал. Рассказал ей про всё, чё там было. Она старенькая, сама не ходит, а знать хочет, что где, да как.
- А что там было? Я тоже хочу знать.
- Ды-к, война же была с фашистами, потом побили мы их, наших деревенских дядей вспоминали! Потом про сенокос говорили.
- А, тебе-то, сколько лет, орёл!
- Мне-то? Я уже большой. Шесть мне, скоро семь будет. А ты воевал? Папку моего сразу не отпускали на войну, мамка говорит, что весной он ушел, а я родился. Папка у меня герой, он знаешь, как воевал! У него и медали есть, целых три!
- А, ну понятно. А ты, чей будешь-то? - хотел спросить Владимир, но оголец быстро побежал навстречу идущим колхозникам, видимо там были его родители. "Надо же, сколько народа много на собрания раньше ходило, такое ощущение, что вся деревня здесь собралась. Так, если пацану шесть, а он родился весной после начала войны, и это собрание было о покосе и войне, то значит, получается, что сегодня точно может быть 22 июня 1948 года, наверное! Не может же арифмометр врать, три раза совпало, то почему бы и сейчас не совпасть. И в этой массе людей сейчас можно будет встретить некоторых своих родственников, но гораздо моложе, чем я их знал в своём времени. У меня перед ними одно преимущество: я их знаю по фотографиям, как они выглядели, немного знаю, как жили, чем занимались, а они про меня ничего не знают! Многих уже нет давно, жаль, конечно, но, всё же, очень интересно на них посмотреть молодых. Видимо с годами мы становимся больше терпимее к перенесённым потерям близких и родственников, и главное это то, что у меня нет ощущения того, что я чужой в этом времени! Вот, что интересно! И я обязательно должен узнать с кем дед встретился сегодня, кто его спас и о ком он писал в своём дневнике. Ну, не обо мне же явно! А ещё, если мне удастся с ним встретиться, а я постараюсь с ним встретиться, то надо будет немного расспросить про войну что-нибудь рассказать. Времени, конечно, я накрутил маловато, чтобы многое успеть узнать. Ну, да ладно, что есть, то есть".
Проходившие мимо люди здоровались с ним как со старым знакомым - это было не удивительно: так было всегда, сколько он себя помнил - люди просто здоровались, желая этого или не желая, так было принято. Он тоже, думая о своём, автоматически отвечал на их приветствия, и с интересом рассматривал их лица. Молодых он не узнавал - в его "сегодня" они уже были либо очень старые, либо их уже не было, а пожилых, если сегодня сорок восьмой, он и тем более не мог помнить, а уж про то, чтобы знать и говорить нечего. Из размышлений его вывел громкий голос с лёгкой хрипотцой:
- О, свояк, смотри-ка! Никак это мой спаситель! Сколько лет, сколько зим! Либо я ошибаюсь, либо это вот он, мой старый знакомый друг-партизан!
Владимир оглянулся по сторонам, не сразу понимая, к кому кто обращается, и о ком говорят.
К нему подходили двое. Это было так неожиданно, но он узнал обоих: один - это был дед Леонтий, его лицо хорошо помнилось по фотографиям, а второй - дед Саша Григорьев, свояк деда. Владимир много лет знал его. Но он был тогда уже старым, а сейчас перед ним стоял ещё молодой и бравый военный в форме сотрудника МГБ.
"Деды!?!.. Ничего себе! Всю жизнь с детства мечтал, засыпая увидеть деда!.. На, тебе! И это уже не смешно! Это вообще - нонсенс! Хотя, сегодня происходящее вообще за рамками понимания! А, посему, будем посмотреть, что там мне ещё сегодняшние "временные выкрутасы" преподнесут! Меня здесь раньше не было, ну просто не могло быть! А дед меня узнал. Это вообще ерунда какая-то получается. Если так получается, значит пусть и дальше получается и бояться не будем, а по сему идём на пролом по событиям и глядим, что нам ещё сны-яви поднесут. Теперь уже и не важно, что и кто это всё преподносит. Однозначно то, что этого не должно было быть, но есть, а значит - "плывём" дальше!"
Два бравых "деда" стояли перед ним, и точно было то, что они не были галлюцинацией или голограммами!
"Деды!? - подумал Владимир. - Да, какие же они деды? Они же на все двадцать, а то и тридцать лет, меня моложе! Да, зря я сюда попасть надумал! Перегнул палку, как отец сказал бы. Интересно, а почему дед меня другом-партизаном назвал?.. Неужели, тот о ком написано в его тетрадке - это я? И, каким это образом я мог быть там, в 44-м!? Там у него ни про какого партизана ничего не было написано. А почему я - партизан? Неужели я и там ещё побывал, в смысле смогу побывать? Каким, интересно, образом? Да, дела! И дед смотрит на меня, как на старого знакомого, чуть ли никак на родственника! А, что, я и так ему родной, только ни он и ни я друг друга не видели никогда. Бли-и-и-н, ситуация!.. Они меня знать не могут. Я - кто? Приезжий, и всё! Только вот дед Саша меня точно расшифрует - он же чекист, с тридцатых годов! А у меня никаких документов с собой нет, только несколько трёхрублёвок, да пару червонцев! А ну, как начнёт про войну расспрашивать! Что врать-то буду? Не был, не знаю, не помню, контузия. О, точно! Контузия это то, что нужно: можно на потерю памяти списать... Ладно, деваться некуда - идём в "бурелом"!
- А ты, вроде бы, этот...ну, тот... запамятовал малость. После контузии с головой проблемы и непонятки... Подожди-ка... Леонтий, вроде!
- Точно! Леонтий - я! Вот встреча так встреча. Надо же как? Я же тогда думал, что всё - хана мне. А он меня из той воронки вытащил...- Леонтий повернулся, говоря Григорьеву. Потом опять Владимиру: А я тебя частенько, потом, в госпитале вспоминал. Не ты бы, то всё. Не жилец бы был, и сгнили бы мои косточки в ленинградских болотах! Ну, рад, как я рад! Очень рад тебя встретить! Какими путями-дорогами?
- Да, вот, по рабочим делам. Командировочным.
- Это хорошо! Пойдём за встречу по стаканчику пропустим! Вот - встреча так встреча!
Дед Григорьев внимательно слушал и смотрел то на деда Леонтия, то на Владимира:
- А каким ветерком, командировочным, тебя, товарищ, не знаю как по имени, в наши края-то занесло из-под Ленинграда?
- Владимир я. А вот ветерок-то попутный был до Барнаула вначале, а потом уж до деревни вашей...
- Вот, энкавэдэшник чёртов! Чего пристал к человеку с допросами, он мне жизнь спас, а ты тут свои дознания устраиваешь! Пошлите, братцы, в чайную, там и поговорим спокойно за жизнь.
В чайной было также светло и уютно как в том недавнем пятьдесят седьмом: те же столики, показалось даже, что и накрыты они теми же белыми скатертями, и только в открытое окно чуть-чуть заглядывала верхушкой ещё молоденькая берёзка. Войдя, они расположились за столиком возле окна. "Надо же, дед тоже возле окна столик выбрал!"
Владимир чувствовал себя здесь лишним, одно дело он побывал в своём детстве, хотя, и то тоже было аномалией, но совсем другое дело сидеть вот здесь, рядом с дедом, которого он знал только по фотографиям и коротким рассказам родственников.
Из кухни к ним вышла молоденькая официантка, та самая, из пятьдесят седьмого года, только сейчас она была стройнее и моложе. "Так вот почему она на меня так внимательно смотрела тогда. Или потом! Невероятно, но получается, что она меня увидела сегодня, и поэтому "потом, тогда" присматривалась вспоминая. Не, так не бывает!"
- Здрасте! Что будете заказывать, дядя Лёня?
- Давай-ка нам, дочка, для начала графинчик водочки с капусткой и огурчиками, а потом можно и картошечки поджаристой с лучком! Сегодня у меня прямо праздник, свояк на днях прибыл, а тут вот и однополчанина встретил! Давай-давай, дочка, графинчик, ну и кваску можно тоже.
Владимир смотрел на дедов, а мысли вихрем проносились в голове: "Зачем я здесь оказался, зачем? Правильно жена говорила, не надо было экспериментировать! Неправильно это, неправильно!"
- Владимир, э-э... как тебя по отчеству?
- Георгиевич.
- А, а у меня сын, Георгий. Но мы его Генкой зовём. Так ловчее. Я ведь тогда и имени-то твоего не спросил. А отходили мы тогда, Иваныч, после боя на запасные позиции, и снаряд бахнул прямо рядом возле нас троих. Я, аккурат, с другого краю оказался, а двоих мужиков сразу, наповал. Я ещё их потрогал, а потом всё. Очнулся в воронке, ни рук, ни ног не чувствую, глаза еле открываются. Всё серо и в голове гул, во рту сухо, и как сейчас помню, мысли откуда-то издалека и как-то медленно так ползут в голове: "Всё, думаю, отжил". Пашу с Маруськой вспомнил. А потом такая боль в ноге до самой макушки прострелила, а кричать не могу, голоса нет. После как сквозь сон чувствую, что, как будто, по земле меня кто волокёт. И боли, вроде, нет. А пить охота. Дай говорю тому, кто волокёт меня, как мешок, воды глоток. А вот он-то этот и был как раз, кто меня тащил. Да ведь не воды тогда дал-то мне, а спирту. Глаза-то у меня сразу и открылись, и так чисто на небе было, ни тучки, ни облачка и ясность в голове появилась. И жить