- Н-н-ну?.. - лениво задрала голову Тома, не оставляя при этом попытки раскурить волглую сигарету, которая сморщилась от влаги, от чего потеряла свою форму.
- То-о-ом, - просительно продолжил Коська, не обращая внимания на то, что та, к кому он обращался, отнеслась к его словам с явной насмешкой, - а ты мне поможешь задачку по химии решить?
- Ага! Счаз! - прикусив нижнюю губу, ответила Тома и снова принялась безуспешно чиркать спичками.
- Ну, То-о-о-ом… - умоляющие нотки в голосе Коськи достигли своего апогея, - тебе трудно, что ли?
- Трудно, - буркнула Тома, раздосадованная тем, что у неё ничего не получалось, - ты у нас в отличниках вроде числишься, вот и решай сам.
И она со злостью бросила на землю сигарету, так и не позволившую себя раскурить.
Коська какое-то время постоял на балконе в надежде на то, что Тома всё-таки переменит своё настроение и, вложив последние жалобные нотки в голос, и в следующую минуту увидев, что знаток кислот, оксидов и щелочей поднялся со скамейки и собирается уйти, закричал так, что у него самого зазвенело в ушах:
- То-о-о-ом!!!
Тома остановилась и, привычно сощурив глаза, снова подняла голову, удостоив Коську самым презрительным взглядом, на который только она была способна. Поднеся ладонь к глазам, она второй раз посмотрела на балкон, на котором виднелась долговязая фигура, затем повернулась и пошла по тротуару, отшвыривая носками кроссовок пожелтевшие листья. Весь её вид, засунутые в карманы брюк руки, небрежная походка выдавали полное равнодушие к Коськиным просьбам.
Невысокая и тоненькая, она не выглядела на свои пятнадцать лет. Доведись рослому Коське встать с ней рядом, она и подавно смотрелась бы чуть ли не ребёнком. В своих затёртых вельветовых брюках и сине-зелёных кроссовках, совершенно не подходящих к коричневым штанам, которые если и могли претендовать на благородный вид, то очень давно, она больше походила на мальчика. Только волосы, длина которых после того, как они отрастали, выдавали в ней представительницу слабого пола. Но даже, несмотря на это, со стороны её вполне можно было бы принять за угловатого в своих движениях паренька подросткового возраста.
Поведение Томы было под стать её стилю одежды. В то время как её одноклассницы, которые стыдливо и осторожно курили за гаражами, следя за тем, чтобы их не разоблачили за таким далеко не девичьим занятием, Тома, не стесняясь, могла в открытую закурить, сидя во дворе на своей излюбленной скамейке. Угрозы пожаловаться матери с отцом проносились мимо её ушей, не задерживаясь, потому что Тома всегда ценила личную свободу превыше всего, а родители, которые это поняли, с некоторых пор перестали пытаться призвать свою дочь хоть как-то изменить образ жизни. Рано вступившие во взрослую жизнь, они, как и многие в их маленьком городке считали, что шестнадцать лет, которые вот-вот должны были исполниться Томе - это возраст, когда слишком часто давать советы уже не требуется.
- Перемелется – мукá будет, - говорил отец, в то время как его недалёкая жена поддакивала:
- Мы в её возрасте тоже, если вспомнить, тоже не подарками были.
По правде говоря, вот так, в открытую, Тома курила нечасто. Да и втихаря тоже. Поэтому пачки сигарет ей, как правило, хватало надолго. Курение для неё было не потребностью, а скорее – самым обычным желанием показать себя. Этаким процессом. И если курильщикам «со стажем» без выкуренной сигареты становилось дискомфортно, Тома никогда не испытывала ничего подобного. Тем не менее, оторваться от ставших привычными «Столичных» она не спешила. Ей нравилось представлять себя со стороны, когда она держала в одной руке зажигалку или коробок, а в другой дымящуюся сигарету.
На делавших ей замечания ворчливых и безобидных старушек, Тома не обращала ровно никакого внимания. Зато когда располневшая после рождения двойняшек соседка Настасья Павловна, которую Тома про себя называла «толсторожей свиноматкой» попыталась прогнать её с любимой дворовой скамейки, недовольно заметив, что дым от сигарет вредит не столько самой курильщице, сколько людям, её окружающим, она услышала про себя столько нового и интересного, что, не привыкшая лезть за словом в карман, в этот раз она только вытаращила свои узенькие, действительно чем-то напоминавшие поросячьи, глаза. А пятнадцатилетняя девица, нисколько не смутившись, добавила к своему высказыванию ещё пару непечатных выражений и, смерив остолбеневшую дородную соседку оценивающим взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, пообещала надеть той на голову помойное ведро, если она «ещё хотя бы раз сунет свой нос не в своё дело».
После этого случая скамейка получила негласное название «Томкиного трона», и на ней редко можно было увидеть кого-либо из проживающих в доме людей.
***
Жизнь у Томы была, как она сама говорила, «сплошным перекосом и недоразумением», и, как ни крути, доля правды в этих словах всё-таки имелась. Настроение не придающей значения чужим словам Томы имело обыкновение метаться в разные стороны. Будучи только что добродушно-весёлым, оно на за считанные секунды могло перемениться и занять противоположную позицию. Язык, обращавшийся с ласковыми словами к щенку, лакающему молоко из блюдца, мог в мгновение ока превратиться в пулемёт, который начинал строчить выходящие за рамки приличия выражения, если владелице этого самого языка вдруг что-то не понравилось. Правда, бывало и наоборот: если, например, Тома «закипала», но в этот момент где-то начинала звучать тихая мелодия, к ней на удивление быстро возвращалось спокойствие. На недовольном лице появлялась и замирала улыбка, и скоро уже ничто не могло выдать в ней той взрывной личности, которой она была несколько минут назад.
Несмотря на то, что Тома самой первой в классе включила в свой лексикон обсценную лексику, которая то и дело вклинивалась в речь, успеваемость в школе у неё всегда была достаточно неплохой. В трудные темы по алгебре и геометрии она «въезжала», словно кавалерист на лихом коне. С физикой дело обстояло похуже, но зато химия… Химия для Томы была царицей и богиней. Годом раньше, когда эта наука только-только появилась в расписании наравне с другими предметами, Тому настолько увлекло её изучение, что одноклассники быстро остались позади. В то время, как они, словно новорожденные котята, тыкались в обозначения химических элементов и постоянно путали названия водорода и ртути, которые по-латински звучали, как «гидрогениум» и «гидраргирум», сообразительная Тома слёту освоила валентность и быстро разобралась, в чём состоит разница между ковалентной полярной и ковалентной неполярной связью.
Всё это было хорошо, но только до той поры, пока Тома не обнаружила, что различие между ней и теми, кто учился с ней в одном классе, состояло не только в том, что некоторые науки ей даются, а им – нет. Когда девочки потихонечку стали превращаться в миловидных барышень и нравиться мальчикам, Тома продолжала оставаться «гадким утёнком». Чтобы превратиться из утёнка в прекрасного лебедя, надо было приложить хоть какие-то усилия, но Тома была так же далека от этих мыслей, как непьющему человеку не приходит в голову проявить интерес к тому, сколько градусов содержат в себе ром, виски или бренди. Привыкшая ходить во внеурочное время в брюках и кроссовках, она не собиралась расставаться со своими привычками и принципами. В классе над ней потихонечку стали посмеиваться, а учитывая то, что природа поленилась наградить девушку выдающейся внешностью, клички, не отличающиеся доброжелательностью, то и дело цеплялись к ней, словно репейник к одежде.
Впрочем, Тома быстро справилась с обидчицами, накостыляв в один прекрасный день двоим из них так, что её родителей вызвали в школу. Впервые за восемь лет учёбы. А когда после этого случая самая красивая девочка в классе – Наташа Карапетян стояла в компании мальчишек, и внезапно скосила на проходившую мимо Тому глаза, после чего словно мимоходом назвала её «цветком мусорной свалки», Тома, которую родители всё-таки убедили, что пускать кулаки в ход не всегда хорошо и прилично, сменила тактику поведения.
На первой же контрольной по химии, она не дала списать никому, кто сидел вместе с ней на одном варианте. Не повезло даже Коське, который жил с ней в одном доме и считался другом детства. Итог такого протеста на следующий же день не замедлил дать о себе знать в классном журнале. Одна-единственная пятёрка горделиво и немного насмешливо – словно в присущей только Томе манере – поглядывала со страницы журнала на всех желающих заглянуть в него. Было там, правда, и несколько четвёрок и троек, но они, словно чувствуя, что находятся в меньшинстве, незаметно затерялись среди целой армии неудовлетворительных оценок, что возымело куда большее действие на одноклассников, чем заплаканные лица двух девочек, которым Тома прилюдно навешала хороших тумаков.
Не совещаясь, весь класс пришёл к выводу, что раз контрольных впереди ещё будет много, стало быть, ссориться с хорошо разбиравшейся в тонкостях химии Томой, резона не было никакого. После этого случая её стали называть только по имени и никак больше: видимо, та страничка с отметками из классного журнала произвела неизгладимое впечатление на неокрепшее подростковое восприятие жизни.
***
Кроме этого, Тома училась в музыкальной школе по классу фортепиано. Кто бы мог подумать об этом, если бы увидел её в тот день, когда она лихо дала отпор Настасье Павловне, пустив в ход целый арсенал бранно-базарных слов! Очевидно, это было ещё одним «перекосом» в жизни Томы. Если бы на одну чашу весов условно можно было положить овладение музыкой, а на другую поместить чертовски-несносную натуру, которая нет-нет, да покуривала, выражалась непристойными словами и имела ещё тысячу и одну отрицательную черту характера, весы просто сломались бы с горя. Потому что привести в состояние равновесия кардинально противоположные вещи было бы неподвластно даже железным весам. Однако факт оставался фактом.
Давно, когда Тома ходила ещё в первый класс, родители записали её в музыкальную школу только по той причине, что доставшееся им в наследство старое чёрное пианино простаивало уже который год без дела, добросовестно собирая пыль на свою, бывшую когда-то лакированной, поверхность. «Не захочет учиться – бросить никогда не поздно», - рассудили они. Но Тома, которую отличали такие качества, как упорство и упрямство (в хорошем смысле этого слова) занятий не бросила. Более того, она достигла неплохих результатов в исполнении. Не особо утруждая себя гаммами и быстро набившими оскомину этюдами Карла Черни, которые были похожи один на другой, как оловянные солдатики из картонной коробки, она выбирала для себя только то, что ей нравилось. К четвертому классу настолько бойко играла итальянскую польку Рахманинова, что даже её учительница, отложив ручку, смотрела на бегающие по чёрным и белым клавишам тоненькие пальчики с нескрываемым
