смогу закончить картину.
Девушка закусила губу почти до крови.
"Вырваться от него и убежать отсюда. Скорее убежать" - промелькнула в голове благодатная мысль. Но вместо этого, сама себе удивляясь, опять, словно со стороны, она увидела себя, медленно снимающую с плеч лямки сарафана. Через несколько мгновений он, мягко шурша, упал на пол. Сквозь полуоткрытое окно лился теплый солнечный свет, но обнаженную Машеньку, стоявшая посередине мастерской, била какая-то непонятная дрожь. Николай Петрович почти час писал за мольбертом, и она устала стоять неподвижно.
- Ты вся дрожишь, - произнес он, приблизившись к ней.
- Вы закончили? Я могу одеться? - робко спросила Маша, чувствуя жуткую неловкость и усталость.
Но вместо ответа неожиданно почувствовала руки Николая Петровича на своей груди. Он сильно сжал ее, одновременно целуя девушку в губы.
- Ты такая красивая, Машенька... - услышала она его горячий хриплый шепот. - Чистая, нежная... Ты - моя Персефона.
- Отпустите меня!
Машенька пыталась сопротивляться, становясь почему-то все слабее и слабее в объятиях художника. К своему ужасу она почувствовала, что в чем-то они ей даже приятны. Ее губы, словно сами собой, полуоткрылись и отвечали на его поцелуи.
А руки обвили его шею, когда он подхватил ее, словно невесомую пушинку и понес на диван, стоявший у стены.
***
С этого дня у Машеньки началась странная, словно двойная жизнь. То ли жизнь, то ли сон. Она еще не поняла какой - сладкий или страшный, горький, преступный... знала только одно, что просыпаться ей не хотелось.
Почти каждый день украдкой приходила она в мастерскую к Николаю Петровичу. И он рисовал ее. А часто они занимались любовью сразу же, жадно и исступленно. Словно это был последний день их жизни и все могло закончиться, оборваться, как невероятно натянутая прежде струна...
- Я не хочу тебя терять, Машенька, - тихо сказал ей Николай Петрович однажды, когда она лежала, обнаженная, в его сильных руках.
- Не хочу терять тебя, Маша, - повторил он, целуя тонкую голубую жилку на ее виске. - Если бы я мог увезти тебя с собой, в Петербург.
- Ты уезжаешь? - с тревогой спросила Машенька, приподнимаясь и заглядывая ему в глаза. - Когда?
- Через десять дней, - ответил Николай Петрович. - Там будет работа и... я не могу жить в деревне, в этой глуши все время, пойми.
Машенька молча слушала, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
- Возьми меня с собой, - попросила она. И голос ее прозвучал жалобно и как-то совсем по детски. - Я... я люблю тебя.
Николай Петрович молчал, только гладил ее рассыпавшиеся по спине темные волосы.
***
Через десять дней Николай Петрович уехал в Петербург. Он обещал Машеньке писать письма, хотя, она сразу поняла, что писать он не станет. А еще через две недели она поняла, что беременна. Сон закончился. А пробуждение оказалось совершенно не таким, каким Машенька себе представляла...
Небо было темным и беззвездным, вода - обжигающе ледяной. Все-таки стояла уже середина сентября. Почему-то сейчас, заходя в речную воду, Машенька неожиданно вспомнила миф о Персефоне, рассказанный Николаем Петровичем. И в царство Аида легко возвращаться, когда тебя ждут. Ждут и любят. А если - нет?..
Машенька зашла в воду по горло, потом все дальше, и дальше...
И тяжелые темные волны сомкнулись над ней.
