противоречит Писанию, – ответила она.
– Ладно, будь по-вашему, – охотно согласился Игнаций. – У всех, у кого есть домашние алтари, в центре – распятие, а у нас будут Христос с близкими на небесах – пусть люди удивляются!.. Ну, а по краям?
– Сцены из земной жизни Иисуса. Скажем, свадьба в Кане Галилейской и остальное, – ответил Мариус.
– Ага! Как в церкви! – воскликнул Игнаций. – Что же, это можно… А ты чего вздрагиваешь? – спросил он Инессу.
– Ничего, знобит, – повела она плечами.
– В такой тёплый день? Уж не простыла ли ты? Пойди к матушке, пусть она даст тебе вина с имбирём и лимоном, – встревожился Игнаций.
– Я здорова, отец, – ответила Инесса. – Так, пустяки.
– Она здорова, – подтвердил Мариус. – Посмотрите, какие у неё румяные щёки, какие алые губы, как блестят глаза, – можете не беспокоиться, ваша дочь в полном здравии.
– Тоже мне, лекарь! – презрительно фыркнул Игнаций. – Хотя, по правде говоря, я и им не доверяю ни на грош… Нет, ты, всё-таки, выпей вина и ляг в постель; иди, не спорь со мной! – упрямо повторил он, обращаясь к Инессе. – Ну а ты приступай к работе, – приказал Игнаций, повернувшись к Мариусу. – Помни, если не закончишь алтарь к зимнему Николе, вычту деньги из твоего вознаграждения.
***
Инесса провела в постели три дня, отец и мать не разрешали ей вставать. На четвёртый день она, поднявшись по обыкновению до восхода солнца, помолилась и поспешила в алтарную комнату. Мариус был уже здесь; он покрывал доски, предназначенные для алтарных изображений, какой-то едко пахнущей жидкостью.
– Доброе утро, мадонна. Вы, как я вижу, ранняя птичка: подобно жаворонку просыпаетесь с первыми лучами солнца, – сказал он. – Пришли посмотреть на мою работу? Смотреть пока нечего – готовлю доски под роспись. Это не интересное, но очень важное дело: если не приготовить доски как следует, изображение может потускнеть со временем или, ещё хуже, потемнеть так, что не разберёшь, что тут написано.
– Но вы уже знаете, что напишете? – спросила она. – Кроме свадьбы в Кане Галилейской…
– Вы спрашиваете по велению отца? Он боится, как бы я не написал чего-нибудь лишнего? – усмехнулся Мариус.
Инесса невольно рассмеялась:
– Да, он так и сказал! Но я спросила, потому что мне самой хочется узнать.
– Тогда ответьте: почему вы вздрогнули, когда я упомянул о свадьбе в Галилее? – спросил Мариус.
– Мне кажется, этот один из лучших моментов в жизни Иисуса – счастливых моментов. Ему так мало счастья выпало в земной жизни, – удивляясь своей смелости, ответила Инесса.
– Верно, – кивнул Мариус, – его жизнь уж никак не назовёшь счастливой. Однако были в ней и другие кое-какие радости – любовь, например.
– Любовь? – Инесса снова вздрогнула. – Какая любовь?
Мариус слегка улыбнулся:
– Я имею в виду Марию Магдалину. А вы о чём подумали?
– Разве это правда? – вместо ответа спросила Инесса. – Священник объяснял нам, что Магдалина была обращённая Христом грешница – и только.
– Насчёт обращённой грешницы ваш священник прав, но истинная правда заключается в том, что Магдалина была женой Иисуса, – сказал Мариус. – Мне доводилось бывать во Франции, куда бежала Магдалина со своими сыном и дочерью, детьми Иисуса, после конца его земной жизни; туда же его ученики переправили свекровь Магдалины, Пресвятую Деву. Там до сих пор втайне показывают могилы обеих, а Пресвятая Дева пользуется в этой стране особым почитанием – в честь неё выстроены главные соборы Франции, в которых хранятся её вещи, ставшие реликвиями. В Шартре вы даже можете увидеть её покров, в котором она рожала Иисуса.
– Я слышала об этих реликвиях, но… – замялась Инесса.
– Но не осмеливаетесь поверить? – закончил за неё Мариус. – Отчего? Вам известно, конечно, что жизнь Иисуса покрыта многими тайнами, – или есть иная причина того, что вы не хотите верить в его земную любовь?
Инесса смутилась, боясь, что он разглядит то, что было в её душе.
– Так что же вы собираетесь написать на досках по краям? – перевела она разговор на прежнюю тему.
Мариус улыбнулся и отвёл взгляд.
– С левой стороны будут эпизоды детства и юности Иисуса, – стал он рассказывать. – Самые простые эпизоды: на первой картине Мария кормит новорожденного Иисуса грудью; на второй – Мария и Иосиф купают младенца Иисуса, а он смеётся и поджимает ножки. Далее – Иисус, уже научившийся сидеть, играется в колыбели, а мать умиляется, глядя на него. А вот он, подросший, шалит на улице с мальчишками, а на следующей картине Мария шлёпает его за шалости.
Ещё далее – Иисус в плотницкой мастерской помогает отцу, подает ему рубанок и слушает наставления, а на следующей картине отрок Иисус проповедует в храме, и седобородые старцы с Писанием в руках, учёные-книжники, священники – все стоят вокруг мальчика и внимательно его слушают.
Наконец, он прощается с родными и уходит в мир для проповеди своего учения; собралась вся семья: отец с матерью, дед с бабкой, тётки – в общем, все кто будут потом вместе с Христом на небесах. Иосиф опечален Мария плачет – она знает, что должно свершиться предначертанное, сына её ждёт великая судьба, но она предчувствует и страшную участь, которая ему уготована. Иисус просит у неё прощения, ему жаль расставаться с матерью, но он не может по-другому.
– В нашей церкви ничего этого нет, – сказала Инесса. – Единственный эпизод детства Иисуса – это он, совсем маленький, сидит на коленях матери, но у него лицо взрослого человека и он очень серьёзен, а Мария как-то странно улыбается и смотрит куда-то вдаль.
– Это наследие былых времён, когда изображать Спасителя и его семейство можно было лишь по строгим канонам, – кивнул Мариус. – Сейчас, слава Богу, правила смягчились, и мы можем показать Иисуса-человека. В этом же ключе я напишу картины из последних лет его жизни; эти картины будут на досках по правую сторону.
На первой из картин Христос начинает проповедовать на рыночной площади в Коразиме, но на него не обращают внимания, все заняты своими делами. Единственные его слушатели – это блаженный с лицом идиота, удивлённо вытаращивший глаза, да компания молодых повес, которые смеются над Христом.
На другой картине он с Петром и Андреем, – которые, как известно, были рыбаками, принявшими учение Христа, – жарит рыбу на берегу Галилейского озера. Берег пустынен и тёмен, никого вокруг нет, лишь эти трое сидят у костра и беседуют.
Дальше он ведёт за собой по улице толпу оборванцев и калек; они невероятно грязны, одеты в рубище и покрыты язвами – к тому же, ругаются и спорят между собой. Городские жители с отвращением сторонятся их, а один почтенный старец укоряет Христа за то, что тот привёл в город этот сброд.
Ещё на одной картине Христа ругают уже в его родном городе, в Назарете, где никто не верит, что он пророк, а тем более, сын божий. Горожане пришли на его проповедь как на представление; они хохочут над его словами и подталкивают друг друга локтями, показывая на него.
На следующей картине будет та самая свадьбе в Кане, что так нравится вам. Здесь он отдыхает от всех забот и огорчений: пьёт, ест и веселится. На фреске в вашей церкви он изображён милым и приветливым, таким он будет и у меня, но я покажу ещё его слегка пьяным, а гостей – даже очень пьяными, и оттого-то они в особом восторге от чуда с превращением воды в вино! А что же, свадьба есть свадьба, чего нам стесняться?
Вино будет и на картине Тайной вечери – в Писании ведь прямо сказано, что оно там было. Дело происходит на захудалом постоялом дворе; Христос с учениками сидит за деревянным столом грубой работы, на котором лежит дешёвая снедь, и стоят простые глиняные кувшины с вином. Рядом собрались местные пьяницы, учуявшие дармовую выпивку, а под столом бродячие собаки готовы подхватить упавший кусок.
Разговор с Пилатом я тоже покажу, но пока не знаю, каким образом. Ясно одно, здесь будут представлены два мира, Пилат из одного, а Христос – из другого. В первом – богатство, власть, роскошь, довольство собой и презрение к низшим; во втором – бедность и бесправие, но видна высшая духовная сила.
Последней картиной будет распятие – страшные муки человека, которого большими железными гвоздями прибивают к кресту. Лицо Иисуса обезображено от боли, голова запрокинута вверх, рот ощерился, губы покрыты кровавой пеной. Солдаты, которые распинают его, не обращают на это никакого внимания: они просто выполняют приказ…
– Где же счастье? – сдерживая слёзы, спросила Инесса. – Вы говорили, что он был счастлив.
– В этом-то во всём и было его счастье, – сказал Мариус, – но вы, конечно, имеете в виду любовь? Я не осмелюсь написать любовную сцену здесь, на алтаре – могу представить, что сказал бы ваш отец, увидев её. Однако когда-нибудь я напишу эту сцену на отдельном полотне, и это будет не обращение грешницы, о, нет! Любовь, великая земная любовь станет смыслом и содержанием картины. Правда, мне понадобится натурщица для образа Магдалины – прекрасная, совершенная, жаждущая любви и всецело отдающаяся ей. Где мне найти такую женщину? – он посмотрел на Инессу.
– Не знаю, – смутилась она. – Мне кажется, вы переходите границы приличия.
Мариус засмеялся:
– Поэты, художники и сумасшедшие – одного поля ягоды, так что будьте снисходительны. Но мы заговорились, а мне надо работать, извините… Вы не обидитесь, если я продолжу возиться со своими досками?
– Это я должна просить прощения за то, что отвлекаю вас, – возразила Инесса. – Я ухожу.
***
На следующий день она сказала отцу и матери, что хочет какое-то время пожить в монастыре. Они не удивились: готовясь к постригу, Инесса уже не раз так делала.
Монастырская жизнь с богослужениями и трудами заставляла забыть всё мирское, и это было отрадно Инессе. Для того чтобы ещё больше отдалиться от мирских мыслей, она почти совсем лишила себя сна, читая по ночам священные книги, а днём с особым рвением выполняла поручаемую ей работу, дабы изнурить плоть.
Монахини с удивлением наблюдали за Инессой; большинство из них хвалили её, но были и те, кто осуждали, говоря, что эта послушница либо сильно согрешила в миру, либо хочет показать всем, какая она святая. Впрочем, подобные слова тоже были грехом, и аббатиса наложила епитимью на болтуний.
Сама она с интересом присматривалась к Инессе, пока не решила, что настало время для откровенного разговора. Приведя её в свою келью, мать-настоятельница плотно затворила дверь, перекрестилась на распятие, висевшее над простой деревянной кроватью, знаком предложила Инессе сесть на скамью у стены, и уселась рядом.
– Милая моя дочь, сколько лет я знаю тебя и радуюсь на тебя, и горжусь тобою, – начала она. – Когда ты решила принять постриг в нашем монастыре, это был праздник для меня: вот дщерь человеческая, которая во всех отношениях достойна служить Господу, сказала я себе! Чего греха таить, многие попадают к нам от безысходности, или отчаяния, или иных земных причин, но в душе этой отроковицы горит священный огонь, она отмечена божьей благодатью: путь служения Богу – её истинный путь, думала я… Да что там! Признаюсь, в мыслях своих я заходила так далеко, что уже видела, как отходя в мир иной, тебе вверяю обитель нашу, ибо к тому времени – если Господь не призовёт меня раньше, – ты будешь пользоваться
