Над базой отдыха плавно проплывали серебряные позывные «Маяка». Над летними домиками, над верхушками сосен, над зданием клуба и водокачкой, над полянами с высокой травой и старыми финскими фундаментами они плыли как мыльные пузыри, ударялись в окна – и все знали, что наступил вечер.
У одного домика собралось трое мальчишек лет девяти. Двое сидели на ступеньках крыльца, а один только что подошёл.
– Что делаете? – спросил подошедший Женька, мальчик светловолосый и упитанный, с высокими изогнутыми бровями.
– О, Джони-пончик! – воскликнул курносый Серёжка. – Давай с нами комаров ловить.
– Зачем?
– Ты что, не знаешь? За килограмм сушёных комаров в аптеке десять рублей дают.
– Десять рублей?! Правда что ли? – удивился Женька, и его высокие дугообразные брови приподнялись ещё выше.
– Я тоже не знал. Из них там лекарство делают, – сказал Серёжка, и, шмыгнув носом, добавил: – от насморка.
– Это ж, сколько мороженного можно купить? – стал прикидывать Женька. – На рубль – пять, а на десять… пятьдесят штук получается.
На ступеньке возле ног мальчишек валялось несколько убитых комаров. Женька сел на ступеньку рядом со вторым мальчиком, которого называли Петрухой, и выставил руки вперёд, повернув их ладонями вверх, как будто загорал. Он оглядел своих соседей и сказал:
– Мы с Серёжей больше наловим.
– Это почему? – спросил Петруха.
– Потому что мы в шортах, а ты в трениках. У тебя места меньше, где комарам удобнее кусать.
Темноволосый, худощавый, Петруха был на самом деле Коля Петров, но, из-за фамилии, Серёжка дал ему прозвище, на которое тот не обижался. Он развязал шнурки на кедах, чтобы вытащить из-под пяток лямки треников, не дававшие штанинам задираться, и закатал штанины до колен.
Комаров было мало. Изредка ребята хлопали себя по голым ногам и рукам, по лбу и щекам, и скидывали убитых комаров в одну кучку, приговаривая: «О, ещё один комарик! А вот ещё один!»
Через некоторое время Женька засомневался в этой затее и, повертев перед глазами убитого комара, сказал:
– Вообще-то, нам их долго ловить придётся. Они же такие маленькие, а если их высушить – совсем ничего весить не будут.
В этот момент открылась дверь, и на крыльце появился Серёжкин отец.
– Так, что тут за аплодисменты! – спросил он громко. – Ну-ка, брысь!
Ребята сошли с крыльца.
– Серёга, одевай рубаху, и иди гуляй.
– Сейчас, комаров соберу…
– Давай быстрее, «комаров».
Серёжка смахнул со ступеньки в ладонь кучку насекомых и забежал в дом. Через пару минут он вышел в тёмной фланелевой рубашке, которую называл ковбойской из-за клетчатого рисунка. На крыльце отец вручил ему наручные часы с оторванным ремешком и трещиной на стекле.
– Чтобы в девять был дома. Всё беги, – сказал он и вернулся в дом.
Серёжка взял часы за оставшийся ремешок, поднял над головой, и, крикнув «у кого часы – тот и главный», побежал по дороге между домиками. Женька рванул за ним, а Колька замешкался, пока заправлял обратно штанины, и услышал в Серёжкином доме звук закрывающейся на ключ двери и женский смешок. Потом обнажённые женские руки просунулись через кружевные занавески и закрыли окно.
Колька догнал друзей на поляне посередине базы возле большого серого валуна.
– Почему это ты главный? – спросил он Серёжку.
–Да, почему, если у тебя часы, ты главный? – поддержал его Женька.
– Да потому что часы командирские, – ответил Серёжка, прищурив правый глаз и довольно улыбаясь.
Он стоял, опершись о камень спиной, лицом к вечернему солнцу, наклонив голову немного на бок. На его лице Колька разглядел россыпь едва заметных веснушек.
– Дай посмотреть, – попросил он Серёжку, и, взяв часы, приложил их к уху, – ого, тикают!
– Конечно, тикают. Я что должен время по сломанным часам узнавать, по-твоему?
– Дайте мне, дайте мне, – сказал Женька, и, получив часы, стал их рассматривать. – Ракета, – прочитал он медленно и хмыкнул. – Обыкновенные часы. Никакие не командирские. Если бы они были командирские, наверно было бы написано или звёздочка была бы нарисована.
– А ну, дай сюда, – рассердился Серёжка и вырвал часы у Женьки. – Если мой отец командир, то и все часы у него командирские, даже если бы были настенные с кукушкой. И вообще у него всё командирское: и кружка, и ложка, и перочинный ножик. Что тут непонятного?
Женька пожал плечами.
– Ну, что будем делать, куда пойдём? – спросил Колька.
– Эх, хорошо бы на залив, костёрчик разжечь, картошечку испечь, – сказал Женька. – Только моя мама не пойдёт.
– Мои тоже наверно не пойдут, скажут «в другой раз сходим», – сказал Колька.
– Так давайте пойдём сами, без родителей, – предложил Серёжка. – Что мы сами пойти не можем?
– Меня одного мама не пустит, – промычал Женька.
– Меня тоже не отпустят, – грустно сказал Колька.
– Та-ак… ну, мне отпрашиваться уже не надо, – задумчиво протянул Серёжка, поигрывая часами, и прохаживаясь взад-вперёд. – Придумал! – Он остановился и, потряхивая часами перед лицом, начал объяснять: – Джон, ты иди к маме, а ты, Петруха, к своим родителям, и скажите, что я с отцом иду на залив жечь костёр. Попросите, чтобы вас отпустили. Наверняка получится. Да, возьмите картошку и спички. Встречаемся у цистерны.
Подходя к своему домику, Колька услышал раздражённый голос отца:
– Всё, хватит! Всё, я сказал! Не знаешь – так молчи лучше! Вечно спорит!
Колька обернулся, опасаясь, что ребята услышат, но их не было видно. Вжав голову в плечи, он робко вошёл в домик.
– Мам, можно я…там Серёжа с его папой и Женька… на залив… картошку печь… можно я с ними?
Мама сидела слева от двери на скамье за маленьким столиком, подперев голову рукой. Справа от входной двери находилась газовая плита, а прямо – дверь в комнату.
– Иди, сынок, только не долго, ты же знаешь, я буду волноваться. Завтра на Кирпу пойдём, – сказала она ласково. – Если папа не передумает. – Добавила она громче, повернув голову в сторону комнаты.
– Папа не передумает! – раздался голос отца. – Папа не-пе-ре-ду-ма-ет! – Отец вышел из комнаты и остановился в дверях. – Сын, сегодня ложимся пораньше, поэтому долго не гуляй. Завтра встаём с первыми петухами.
– Где ты тут петухов услышал? – вздохнула мама.
– Это фигурально! Выражение такое! Понимаешь? – сказал отец, тряся собранными в щепоть пальцами. – К каждому слову придирается! – буркнул он уже из комнаты.
– Мам, а я слышал петухов, у местных, – сказал Колька, взяв один из спичечных коробков возле плиты и повернувшись к выходу.
– Вот! Вот! – сказал отец, снова выйдя из комнаты и показывая ладонью на сына. – Тебе ребёнок говорит! Есть петухи! Есть! Это же ты ничего не слышишь! Ты меня на расстоянии метра не можешь услышать! – громко говорил он, ударяя себя в грудь. – Тринадцать лет, тринадцать лет я пытаюсь добиться, чтобы ты меня хоть раз услышала! Ты же слышишь только свою маму, эту прекрасную женщину из Сыктывкара!
– Иди, сынок, – мама легонько подтолкнула Кольку, и он выбежал на улицу.
Блестящая цистерна из оцинкованной стали, похожая на огромную шайбу, принимала воду от водокачки и раздавала её по сети проложенных прямо по земле труб во все уголки базы отдыха. Между однотипными дощатыми домиками, отличавшимися только цветом, то здесь – то там стояли краны для набора воды с деревянной подставкой для ведра.
– Ну что, отпустили? – спросил Серёжка, когда Колька подошёл к цистерне.
– Угу, – Колька кивнул головой.
– Я ж говорил, что получится.
Колька достал из коробка спичку, чиркнул ею и, пока она не разгорелась, быстро приставил к стенке цистерны. Сера зашипела и погасла, а спичка прилипла и, когда он убрал руку, осталась торчать, показывая в сторону его домика.
– Ого, как! – удивился Серёжка.
– Будет указатель дороги домой, – сказал Колька. – Я таких указателей по всей дороге понаставлю, а на обратном пути буду смотреть, куда идти.
Ребята постояли минут десять, ожидая своего товарища, но Женька не появился.
– Что-то он долго, – сказал Колька. – Может, его мама не отпустила?
– Пойдём, проверим, – сказал Серёжка и побежал к Женькиному домику.
Колька пошёл следом. Когда он подошёл к домику, Серёжка спрыгнул со стоявшего перед домиком валуна и сообщил:
– Плохо дело. Джона посадили.
– Как это, посадили?
– Ужинать. Вон он давится.
Ребята залезли на валун, цепляясь за ветки стоявшей рядом коренастой сосны, и Колька увидел в открытом окне без занавесок сидящего за столом Женьку. Женька ел суп.
– Женька, ну ты скоро? – закричали ребята. – Давай быстрее!
Женька поднимал брови, которые, кажется, не умели хмуриться, а только удивляться, показывал рукой на тарелку и пожимал плечами.
На крыльцо вышла Женькина мама.
– Куда это вы его зовёте? – спросила она. – Здравствуй, Серёжа, здравствуй, Коля. Куда собрались?
– Здрасте, – поздоровались ребята с валуна.
– Так мы это… на берег идём… с отцом, картошку печь. Вон Колю отпустили. Мы ждали, ждали. Отец уже вперёд ушёл. А нас послал за Женей, поторопить… если он пойдёт, – объяснил Серёжка.
– Евгений, а ты что ничего не говоришь? – спросила мама у Женьки.
– Да я собирался, – замялся Женька. – Мам, а можно я второе не буду?
– А где вы будете на берегу? – обратилась она к Серёжке.
– У большого камня.
– Ну, ладно, Евгений, иди, только оттуда никуда не уходи, я за тобой приду.
Серёжка радостно потряс кулаком в воздухе. Мальчишки спрыгнули с валуна и стали за ним ждать Женьку. Когда он подошёл, Серёжка спросил полушёпотом:
– Ты что ничего не сказал?
– Я хотел, но… сказать неправду маме…
– Ты что, не мог честно соврать?! – рассердился Серёжка. – Сейчас бы она всё поняла из-за тебя!
Женька пожал плечами.
– Картошку взял?
Женька показал тряпичную сумку. Ребята заглянули внутрь. В ней было несколько чистых картофелин и жестяная фляга голубого цвета с белой пластмассовой крышкой и вмятиной посередине.
– Надо воды набрать, – сказал Женька.
Друзья подошли к уличному крану, и Женька стал набирать воду.
– Хорошая фляжка, – сказал, Колька, – много воды поместится.
– Да, – подтвердил Женька. – Раньше в неё ещё больше помещалось, пока я не встал на неё ногой.
– А зачем ты на неё встал? – удивился Колька.
– Ну, я хотел проверить, выдержит она меня или нет. Вот, она и продавилась.
– Ха-ха! Проверил! – засмеялся Серёжка.
– Зато теперь её держать удобнее, – ответил Женька, – вмятина как будто специально для руки.
Набрав воды, мальчишки пошли на берег. Колька по дороге, ставил свои указатели из спичек: на стене склада, на мусорном баке,
