здесь были бы слишком незрелы.
Также, раз речь ранее коснулась
реинкарнации, то следует подумать: Но кто учит детей? и о том, кто это,
школьные учителя?…Кто они, эти солидные и уважаемые люди? Стоит ли об этом
знать и об этом помнить? Во всяком случае, знать надо, ибо знания эти совершенные и
говорят о преемственности опыта и знаний не только в пределах одной жизни, что
поневоле строит отношения подчиненности и ограничение общения, но выводит
далеко за пределы временных обозримых отрезков. Чтобы понять, о чем речь, достаточно посмотреть мыслью на
тот временной отрезок, который возвращает назад на десять, пятнадцать лет, за
пределы сегодняшнего возраста детей. Отбросим мыслью десять-пятнадцать лет. И
тогда взгляду предстает другая картина. Нынешние дети – это в совокупности зрелые люди, люди преклонного возраста, или
достаточно юные. Десять-пятнадцать лет назад наши дети были в этом мире, но в
другой жизни, в других телах, в большинстве своем уже не молодые, опытные,
каждый со своим характером и положением. А те, кто сегодня их учителя, – тогда
были дети или подростки и были поучаемы и наставляемы теми, кто теперь дети…
Годы прошли, и те дети стали наставниками и учителями, а наставники,
родители, учителя, ученые, писатели, домохозяйки, бабушки и дедушки, оставив
тела, стали детьми… Что из этого
следует? Что один Бог знает, кто выше, богаче, разумнее с материальной или
духовной точки зрения… И потому учителя бывают очень часто неправы, как и
ученики идут далее своих учителей, даже если каждый пока в своей возрастной
категории…
То же относится и к родителям
и детям, старикам и внукам… Роли неизменно меняются, со сменой тел, отдаются
долги. Но если один сегодня ведет другого, как учитель, значит, ему есть что
сказать и передать, и есть те, кто именно таким путем может брать и не иначе. И
есть те, кто, неразумные и непонятливые сегодня, завтра станут лидерами, ибо
Один Бог знает, что хранится в багаже каждого, и когда Бог намерен это показать
всем, как и его обладателю, или как развить задатки или через какие еще тернии
провести, чтобы сделать беспристрастным и независимым от мнений других, как и
материальных предпочтений и благ.
Существуют целые духовные
познания, ведущие в этом направлении, называемом путем освобождения, отрешения,
непривязанности. Однако, условностям материального мира следует подчиняться
всем, ибо, если на сегодняшний день человек тебя учит, его следует
почитать, как учителя, но всегда не
плохо допускать и самому учителю, что претендовать на особое почтение или ум не
следует, ибо Один Бог знает, кто умнее и выше по своей ступени самосознания.
Также ученик должен понимать, что все роли относительны. Этот элемент
совершенных знаний можно применять также к родителям и детям, начальнику и
подчиненным, но понимая, что всех на данный период по своим местам расставил
Сам Бог, а значит есть каждому, что отсюда извлечь и что сказать, ибо
неравномерность развития в человеческом обществе создает возможность отдавать
то, что в избытке и принимать то, чего не достает и этим процессом Управляет,
расставляя всех по местам в условии подчиненности Сам Бог, Мнению Которого
доверять необходимо.
Ранее, разговор об
отрешенности я завела не случайно, ибо, иначе, не будет понятно, почему я никак
не могла найти долгий контакт с другими людьми, начиная с детского возраста и до
седых волос, во всех ситуациях, где мне приходилось быть с людьми
продолжительное время по роду моей учебы или работы. Если не находилось чисто
делового общения, то я замолкала, ибо все, что требует просто материальный разговор,
становилось для меня крайне неинтересно.
Отрешенность бывает разного
вида, в разных направлениях. Она исчерпывает все виды отношений и
привязанностей, все вкусы и наслаждения, касаясь и речи и поступков. С
отрешенностью угасает интерес к речи, где есть осуждения, где есть низкая
нравственность, где разговор идет об одежде, моде, еде, отдыхе, украшениях,
взаимоотношениях полов…
Очень долгие аскезы и
религиозный путь, также преданное служение, исполнение религиозных принципов
выводят человека на эту дорогу отрешенности, отзываясь и пробиваясь в нем
малыми росточками уже в теле ребенка и подчас насильственными и невежественными
методами со стороны родителей, не ведающих, что творят (а творят они худым
благое), охраняемым Богом, как той ценности, которую нельзя терять, но закрепить
и преумножить. Что самому ребенку неведомо, и все вокруг себя он воспринимает с
недоумением и слезами, не зная, что так обретает свою свободу, к которой
осознанно шел в предыдущих воплощениях и что другой себе путь в прошлом и не пожелал бы.
Однако, маленький человек, не зная в себе своих качеств, как эхо прошлого,
и не понимающий события, которые это эхо
делают звучным и реальным, устремляясь к общению с себе подобными, разбивается
о свои собственные уже не совсем материальные качества, которые, по сути, уже
имеют другое предназначение. Но надо еще вырасти. А потому ребенок, познавая
себя, ищет свои пути, пока Бог не поможет, указав тот путь, где он будет свой,
и будет понятно, что и откуда в нем и надолго ли и хорошо это или плохо, ибо
материальный мир этому дать оценку не может и часто отводит этого человека в
теле отрешенного в свою меру ребенка к неразумным, пока нравственные качества
этого человека не покажут обратное, если это даст Бог.
После этого немаловажного
отступления о детях, учителях и отрешенности, возвращаясь вновь к событиям тех дней, я хотела бы описать
наших соседей, друзей, знакомых, поскольку среди этих людей мне предстояло жить
в общей сложности около девяти лет.
В доме в основном жили семьи
трех национальностей: русские, армяне и азербайджанцы. Под нами жила очень
старая мусульманка Фатима со своими уже достаточно взрослыми детьми. Почти
всегда она сидела во дворе на крае бордюра, подложив под себя круглую подушку,
и торговала семечками. Это была очень беспокойная старушка, она почти не
владела русским языком и когда кричала, то ее старческий хриплый голос потрясал
весь дом, где русские слова она употребляла столь искаженными, что никак и
приблизительно невозможно было понять, что же ей надо. А надо было ей то, чтобы
ее не заливали. Но как было не заливать, когда наши соседи сверху, многодетная
армянская семья, постоянно стирала и, как правило, заливала нас в день по
нескольку раз, ибо на третьем этаже вода шла с перебоями, а следить за пустым
открытым краном – никто на себя эту обязанность видно брать не хотел. Фатима
сначала тарабанила, жутко крича, к нам в дверь, била что есть сил нагой, а
потом поднималась на следующий этаж, потрясая всех своими вечными проклятиями.
Это было небольшое неудобство, однако не мы были чаще всего источниками этих
неприятностей, но иногда ее крики к нам были точно по адресу. Напротив нас по
площадке жила Аида, смуглая красивая полноватая азербайджанка со своим мужем.
Эта пара не беспокоила нас ничем, но мама недолюбливала Аиду, поскольку та
работала паспортисткой и за любые дела,
связанные с паспортом и всякого рода справками требовала неизменную мзду в
сумме трех рублей. Мама, как и позже отец, давать не торопились, а потому
находились в ее немилости, от которой, по сути, родители никак не страдали. И в
третьей квартире на нашей площадке жила средних лет мусульманка со своим мужем,
которая абсолютно не знала русский язык, но всячески показывала свое
расположение к нашей семье и кое-как мы с ними могли изъясняться. Муж этой
женщины не мог иметь детей, а потому они взяли на воспитание маленькую
племянницу со стороны мужа и отдавали ей все свое тепло и любовь. Она никогда и
нигде не работала, а он то и дело шел домой с полными сумками, и почти каждый
вечер или утро резал курицу во дворе и еще трепыхающуюся нес за лапы домой,
поливая всю дорогу вплоть до своей двери алой куриной кровью. На третьем этаже
над ними жила русская семья из трех
человек. Это действительно была несчастная семья. Тоня, так звали женщину,
невыразимо любила своего маленького сынишку и опекала его даже будучи абсолютно
пьяной, а пила она каждый день. Она выходила в подъезд и сипло, почти истошно
звала сынишку, и плакала, и причитала, что опять напилась, и все гладила и
гладила его по головке, называя родненьким Игоречком, и просила у него прощения
и звала домой, чтобы накормить. Но еды у них частенько не было, ибо и муж,
будучи моложе ее на десять лет, пил не менее ее, бил ее, выгонял, или посылал
раздобыть хоть трояк. Она шла неизменно
к нам и мама никогда ей не отказывала, ибо Тоня просить умела, да и мама ее
жалела. Но так случилось, что муж ее попал на заводе в аварию и был буквально
перемелен, как мясорубкой, а она через год умерла от сердца в одночасье,
ребенка же забрали родственники. Были также две мусульманские семьи с верхних
этажей, которые очень часто приходили к нам набирать воду, поскольку вода редко
поднималась выше третьего этажа, да и то с перебоями. Эти семьи были нашими
лучшими друзьями и очень часто помогали нам или просто приходили в гости.
Однако из всех, кто к нам благосклонно относился, я запомнила двоих и еще одну
молодую интеллигентную семейную пару художников, закончивших Кировабадский
педагогический институт. Но долгим, бессменным и верным другом был Улхан.
Это был неженатый
молодой и очень разумный и добрый
человек лет двадцати пяти, родственник двух азербайджанских семей, с которыми
мы и дружили. Его привела к нам приверженность к самой квартире в том смысле,
что до нас он дружил с живущей здесь до нас семьей. В равной степени это
относится и к тете Броне, женщине лет шестидесяти пяти из соседнего дома. Это
были наши завсегдатаи, которым наша семья всегда открывала двери и кормили
всем, что ели сами. Тетя Броня, была олицетворение неугомонной жизни в
миниатюре, русский дух, ум, опыт, суждения, со всем ее прошлым и настоящим. А
Алик был и друг, и легкий в общении
человек, олицетворение чистоты и добродетели, и простоты и душевности, и в
некотором роде жених, ибо у мамы были две сестры и обе не замужем, но об этом в
свое время. Я же из всех своих друзей, которыми был полон двор, как-то в
основном остановилась на Людмиле Святошенко и Татьяне Пазукас, которые
оставались для меня моими подругами вплоть до того времени, когда судьба стала
нас разводить каждого по своим причинам и в связи с учебой и другими планами в
другие города.
Также, дворовые события хоть
и имели место, но они не были столь болезненными для меня, ибо азербайджанские
и армянские дети во дворе как-то отличались в основном большей мягкостью или
снисходительностью, больше также замыкались друг на друге и в разговоре были
просты и немногословны, поскольку не все достаточно хорошо владели русской
речью. Однако между ними были и свои отношения, свидетелем которых мне
приходилось быть.
Двор жил своей обычной
жизнью, однако к такому образу жизни и понимания следовало еще привыкнуть. Мне
приходилось видеть драку двух мусульманок. Зрелище достаточно
