одежда, которую можно было брать в магазинах в том
количестве, сколько членов в семье, домашняя утварь. Также человек был обеспечен
постоянной медицинской помощью. Взятки, правящая иерархия отменялись и
утверждалось управление на местах самими жильцами города, как любая другая
работа. Проповедовался, по сути, здоровый образ жизни, справедливость, от
каждого по способностям и каждому по труду, жилью, работе… при условии равного
распределения благ.
На самом деле, не ведая того, отец весьма приближенно описал
бытие на духовном плане, но материальный многоступенчатый по своему развитию
мир в эти врата ввести невозможно, ибо такой путь уравнивания есть путь смерти
и не потому, что в материальном мире возможны природные катаклизмы, которые
могут увлечь под воду или под землю такие города легко, но и нельзя сбросить со
счетов, что все действительно стоят на разных ступенях материального и
духовного развития, и именно кармические
реакции решают вопросы о бедности и богатстве, о славе и бесславии, успехе и
поражении. Именно эти неравенства, четко проявляющиеся в каждый отрезок
времени, вступая в противоборство, обеспечивают преодоление, путь борьбы, что и
обуславливает развитие и человека и человечества.
Именно неравенства, кажущаяся несправедливость, устремление к
благам есть стимул к жизни, к самопроявлению, к извлечению опыта, к развитию качеств. И никакой насильственный
путь не может примирить человека с поголовным равенством, но только религиозный
путь, посредством которого человек начинает идти путем отречения и не привязанности,
имея перед собою единственный стимул, единственную причину – это достижение
Всевышнего. Все другие пути, предлагаемые всякого рода философами, есть лишь приложение их проясняющегося
сознания к вещам материальным и в этом плане безответны, поскольку и не по
адресу.
Но в отрочестве, столкнувшись с этими пониманиями, я
почувствовала в них большую чистоту, ощутила к ним и большее доверие, ибо они
затронули во мне что-то и из моих личных качеств, которые я бы назвала и
элементом аскетизма, и справедливости, и нестяжательства, и охраны природы, и
возможностью саморазвития, что и на тот период я ценила очень высоко, ибо это
был процесс внутренний, духовный, наслаждающий и во имя других, ибо непременно
в итоге имело цель благостную и утешающую.
Вот, как Пушкин говаривал: «Ай да Пушкин, ай да молодец!», так и
отец нахваливал себя неустанно, ибо каждый день осенялся мыслью, и записывал
тотчас, боясь потерять хоть единое слово, которое было по его убеждению как
нельзя кстати, точнее не скажешь, ибо в мастерстве донести, точно и убедительно
высказаться он находил и успех, и радость.
В который уже раз он писал в разные города, включая и Москву,
посылал свои труды в Министерство архитектуры и градостроительства, настойчиво
требовал ответ, и к нему действительно приходили в достаточно лаконичной форме
отписки, указывающие на две или более существенных причин, по которым его
предложение реализовать не возможно, и
это как-будто придавало ему новые силы, и он разбивал в пух и прах новыми доводами
любые отговорки, тем расширяя поле своей деятельности и неизменно в этом
процессе вовлекая меня в разговор, в правку ошибок и за поддержкой, как хоть мало-мальски понимающего человека в этом
вопросе, которым он находил меня.
Однако, ставя свой труд высоко и через него обожествляя себя,
отец не забывал и о том, чтобы содержать семью, ругаться с мамой, издеваться надо
мной, в результате чего наши разговоры затихали надолго, и мне ничего уже
больше не хотелось, ибо и великие мысли на благо всем не шли ему на пользу так
скоро, как бы хотелось, и он все еще и неслабо служил орудием моего воспитания,
слез, печалей, как и долгих, а порою неутешительных раздумий.
Надо сказать, что летом 1966 года умер от рака шеи мой дед
Гаврил, мамин отец. Лена, его младшая дочь, жившая при нем, как раз закончила
одиннадцатый класс, и надо было ехать маме в деревню Гедеримово Одесской
области, чтобы похоронить отца и как-то решить вопрос с домом и Леной,
поскольку оставаться в деревне она не могла. Не сразу, но только к зиме нашлись
покупатели, дом был продан за шестьсот рублей, деньги были поделены между тремя
сестрами, и Лена выразила желание ехать
вместе с моей мамой в Кировабад, ибо, будучи восемнадцати лет, была пуглива,
печальна, очень серьезна, не избалованна и была привязана всем сердцем к
старшей сестре, не желая никакой самостоятельности, никакой Одессы, хотя до нее
было рукой подать, хотя могла жить на
квартире или у тети Любы и учиться дальше, на что Лена смотрела с большой
надеждой. Но Лена решила ехать с сестрой
в Кировабад и так неожиданно для всех решила, по сути, свою судьбу, как и
прочно вошла в мою, став моей тетечкой Леночкой, которая заменила мне сестру, и судьба которой была куда тяжелее моей, а
религиозность со временем – куда более высокой.
На самом деле теперь я знаю, что желание ехать с мамой в
Кировабад и стать таким образом частью моей судьбы дал ей Бог, ибо нас Бог
соединил не только судьбами, но и Самим Собой, ибо первый, с кем Бог заговорил
много лет спустя в Ростове на Дону, была
она. Я же ходила вокруг и спрашивала: «Лена, спроси у Бога, а Он меня знает? Я правильно живу или нет? А со
мной Бог так заговорит?». «Знает Бог
тебя, знает», - отвечала Лена, и это было несказанной радостью, ибо ниже себя я
никого не понимала, как и недостойней, чтобы меня знал Сам Бог, да еще и
говорил обо мне. Леночка стала моей предтечей на пути к долгому диалогу с Богом
и передавала мне такие вещи, которые изумляли меня своей достоверностью.
Воистину, я преклонялась перед ней, перед той, с которой Говорит
Бог, всегда искренне считая ее святой, ибо и не знала за ней никаких дурных
качеств, но жизнь в старании, в исполнении долга, жизнь в многотерпении, жизнь
в нужде и в добром внутреннем состоянии.
Когда Бог заговорил со мной,
и я ее хотела в чем-то убедить, я говорила: «Ну, спроси Иисуса, Он тебе
Скажет, что я говорю правду». Она становилась на колени, поклонялась Богу, внимала
Его ответу и потом говорила: «Воистину, ты правду сказала». Она была первая,
кому я начинала читать свои стихи, и в
ней первой нашла великую поддержку, ибо человеку мало Бога в нем и
Божественного Мнения. Он устроен так, чтобы Бог объяснял и поддерживал его
через других людей, тем более религиозных. Все это через многие годы, о чем я
еще поведаю. Однако, на тот период, по молодости мы не сразу прониклись друг
другом, ибо обе были тогда не религиозны, и, хоть каждая по-своему была бита
жизнью, были еще духовно слабы, характерны,
и неумелы. Однако, все по порядку.
Лена приехала в Кировабад с мамой, поскольку и слушать не хотела, чтобы ехать в
Одессу и как-то устроиться там. Приезд Лены был принят всеми нами естественно.
Она была среднего роста, в очках, с мягким и в то же время строговатым лицом, с
русой косой и очень приятным голосом. Но более меня привлек чемодан, набитый
книгами. Я почти с порога стала пытать Лену, что там за книги и была
удовлетворена, ибо там была классика русской литературы - «Война и мир», «Поднятая целина», «Тихий Дон»,
Пушкин, Лермонтов, Маяковский, также много учебников и справочников, а также
пособий по химии, поскольку Лена очень любила химию и надеялась поступить в
институт. Лена была поселена со мной. Со временем родители перетащили к нам в
комнату одесский диван из залы, а себе купили новый. Это была единственная
существенная обновка за все годы, что мы прожили в Кировабаде. Очень скоро Лена
устроилась в химическую лабораторию на Алюминиевый завод лаборантом. Итак, стали
мы жить вчетвером. Однако, и это было недолго. Отношения с Леной мне было
строить непросто, поскольку она была очень характерная, и не очень шла на
контакт моего уровня, т.к. нас отделяли шесть лет, что в тот период было
существенно. Я еще толком не испытывала к Лене никаких особых родственных
чувств, но с ней тянуло время от времени общаться, хотя иногда между нами были
и маленькие скандальчики и потасовки, где победительницей я не была, но
выпивала свою дозу побежденной и выполняла в итоге то, что она требовала или
через ее уговоры, или как-то смягчившись сама.
А дело было в том, что
длинные свои волосы она никак не могла промыть жесткой местной водой. Ей крайне
была необходима или дождевая вода, или из речки Гянджинки, до которой было
минут двадцать ходьбы от нашего дома. Когда подходило время мыть голову,
начинался процесс моей обработки. Она требовала, просила, настаивала, чтобы я
взяла ведро и пошла за водой. Я отнекивалась долго, почти умоляла ее сделать
это самой, но в итоге сдавалась и плелась к едва журчащей речке, захламленной
мусором, всякого рода отходами, находила более менее подходящий участок и
тащилась домой к великой ее радости, ибо
за собой Лена тщательно смотрела и слегка вьющиеся богатые волосы, будучи
чистыми и блестящими, ее красили, тем радуя ее и теша ее самолюбие. Когда шел
дождь именно мне приходилось, опять же, тащиться к водосточной трубе и набирать ей
воду. Поскольку это опять же вменялось мне, как небольшая обязанность. Но если
это я еще как-то могла стерпеть, то мытье посуды и уборку комнат мне хотелось
делить с ней, что называется, поровну,
что иногда заканчивалось для меня в прямом смысле плачевно. И все же отношения
с Леной были более дружескими, и за все время мы может быть подрались раза два
или три.
Лена на тот период была очень нервной и характерной девушкой,
поскольку уже в семь или восемь лет осталась с отцом, без материнской ласки,
без женской руки в доме. Отец Гаврил приводил то одну, то другую хозяйку в дом,
но никто не заменил Лене мать, и в
большинстве своем все хозяйство поддерживалось ею и отцом без чьей-либо помощи.
Очень часто ей приходилось голодать, тащиться на рынок и продавать те продукты,
которые и самим бы пошли на пользу.
Школа требовала учебники, дополнительную литературу, школьную форму, тетради,
ручки… Все это доставалось за счет скудного хозяйства и за счет своего желудка.
Десятый и одиннадцатый класс ей приходилось заканчивать в Затишье, где ей было
предоставлено общежитие, и где она, как могла, перебивалась, будучи старательной,
исполнительной и ответственной к учебе, имея тайную, но утвердившуюся в ней
мысль поступить в институт и так получить высшее образование. Но судьба
распорядилась по-своему.
Лена была с рождения очень больным человеком. Постоянные боли в
области желудка, печени иногда переходили в приступы, где от боли она теряла
сознание. Рожденная из больного тела, она своей жизнью привнесла в него еще больше
болезней, хотя внешне казалась цветущей, хорошо сложенной и приятной в общении.
Она становилась человеком, с которым я могла начинать говорить о себе. Я
начинала тянуться к ней с радостью и болью, поскольку ей не всегда было до
меня, моих размышлений, хотя слушать она умела, может быть, думая о своем.
Кто бы знал, как прекрасны
в Азербайджане вечера. Когда воздух чист и не разбавлен заводской
