копотью,
столбом валящей из гигантских труб Алюминиевого завода частенько в дневное
время, осаждающейся черной на пепел похожей пылью на всем, когда действительно
умолкают детские голоса, когда, наконец, прикручивается динамик с музыкой напротив
нашего дома из ПТУ, когда ласковый
теплый ветер приходит на смену изнурительной жаре, а небо, всегда ясное,
очищенное от облаков словно на щедром прилавке выставляет свои звездные дары… В
этот период, часов в десять, одиннадцать я звала Лену посидеть на лавочке внизу
или походить по двору, охраняемому всеми домами с их ярким светом, струящимся
со всех окон, и где наш балкон, как на ладони. Я могла выходить и со своими
подругами, но гулять с Леной – было трогательно, более глубоко и проникновенно.
Мы выходили, я брала ее под руки, и мы прохаживались. Почти
всегда, тотчас я устремляла свой взгляд к небу.
Моим вечным символом, моей долгой
радостью, моим волнением и тайным предзнаименованием были два ковша, неизменно
висевшие прямо над головой, над балконом. Я начинала говорить невесть что, о
возможных других планетах, о жизни там, я радовалась тому, что это небо есть,
что оно влечет, что оно так духовно и рождает неведанные страсти и непонятые
желания. Оно и уносило меня от действительности, категорически запрещало мне
мыслить обыденным, но рождало чувства любви, патриотизма, великой цели и вновь
и вновь твердило мне о какой-то избранности. Не все слова произносились мною
вслух, ибо и говорить особо было ни к чему, и Бог еще отвел нам в будущем с Леной
столько общих и великих тем, столько совместной радости духовной, к которой еще
ни она, ни я не были готовы.
Каждый должен был пережить свой путь, взрастить свой опыт, отдать свои многие долги, тем
обогатиться и найти общее. Лена слушала меня тихо, позволяла говорить,
соглашалась. Но однажды она мне по секрету рассказала и о своем. Приезд Лены
встревожил сердца многих молодых людей. Даже наш завсегдатай Улхан заметно
оживился и стал являться все чаще,
непременно с пирожными, желая завоевать ее сердце не на шутку. Однако,
не смотря ни на какие знаки внимания кого бы то ни было, Лена была неумолима,
ибо ставила перед собой цель учиться дальше и вечерами частенько просиживала за
учебниками, готовясь к вступительным экзаменам в вуз. И здесь кто-то из друзей
предложил ей познакомиться с приезжим парнем, якобы из Одессы. Этот факт
оказался для Лены решающим. Слово Одесса подействовало безотказно. Так Лена
познакомилась со своим будущим мужем Виктором, который на самом деле был
местным парнем, проживавшим с матерью на квартире, работавшим на заводе
слесарем.
Для Лены период ее свиданий был и сложен и радостен. Виктор был
старше Лены на семь лет. Мое знакомство с ним произошло у нас дома. Это был
высокий, с четкими чертами лица
худощавый молодой человек, по природе своей очень добрый до щедрости, очень
умный, и я бы сказало очень похожий внешне на артиста Олялина. Меня он почти
сразу окрестил русалкой за пепельный цвет волос, которые всегда были распущены
по плечам и которые мне самой казались непривлекательными сосульками. Он хорошо
играл в шахматы, и отец нашел в нем
достойного и незаменимого партнера. Однако на первых порах Виктор не очень охотно
приходил в наш дом, но все более выжидал, когда выйдет Лена, в месте
отдаленном, но достаточно обозримом с балкона. Лена просила меня посмотреть, не
стоит ли Виктор там, у столба. Я любила над ней подшучивать, говоря: «Да нет,
там Виктора нет, - и видя, что она сникла, добавляла, - там Виктора нет, но
стоят два столба…». Лена бросалась к балкону и через шторку, так, чтобы ее не было видно, убеждалась. Время
приготовления к свиданию было для нее
очень долгим. Она долго мастерила свою прическу, белила лицо, что-то делала с
белесыми бровями, отчего они становились чуть ли не жгучими. Однако, никогда не
красила глаза и в завершение звала меня, чтобы я оценила. Вообще, хорошая одежда ей давалась с трудом,
ибо отец настаивал на том, чтобы всю зарплату Лена неизменно вносила в общий
семейный бюджет. Лена, как могла, выкручивалась, утаивала премии, но все же
приобретала и хорошенькие туфельки на шпильках, и шила чудесное платье и не
одно, и покупала чулочки со стрелками, что было очень модно и так, как могла, приукрашивала себя, ибо Виктора она полюбила и
тянулась к нему, никогда с ним не ссорясь, насколько я помню, но восторгаясь
его качествами и его мужским покровительством и вниманием.
Как бы трудно Виктору не было, но он всегда и неизменно водил ее
в Дом офицеров на концерты и другие мероприятия. Лена, возвращаясь со свиданий,
приносила конфеты и уже в постели мне говорила: «Наташа, хочешь конфеты? Возьми
у меня в кармане.». Я непременно брала любимые мной конфеты, всегда отмечая,
что они из дорогих, оставляла и Лене и тихонько спрашивала: «Ну, что? Как у вас
дела?». И Лена в нескольких словах отвечала. И так слово за слово мы могли
проговорить пол ночи, как две сестрички и умиротворенно засыпали, каждая в
своей мечте.
И я тоже подумывала о мальчиках, но как о том, что абсолютно не сбываемо,
что в отношении меня вообще не может быть и речи о любви. Но более близко мне
было то, что называется учеба, внутренний мир человека, и какие-то великие идеи
и устремления, которые никак не были очерчены и витали во мне бесформенно, но
неизменно, как дань далекому будущему,
предчувствием которого я неизменно жила, и даже любовь Лены немного понимала, как
действо приземленное, которое можно обозревать, немного к нему приблизиться
через другого, но никак реально к себе не примерять, ибо это становился Быт, а
я его, как и отец, пыталась всей своей сущностью в этом мире и в этой жизни
избежать.
Завершая эту часть повествования, мне хотелось бы сказать, что
Лене в своей жизни я предаю очень большой значение, как и родителям, ибо этот
образ мне очень по-человечески дорог и значим.
Однако, жизнь у нас Лены была очень и очень тяжела, ибо, если Виктор и скрашивал
ее жизнь, то были и вещи достаточно неприятные. Отец мой скрупулезно следил за
тем, как Лена тратит свои деньги, как ест, как себя проявляет. Он то добрел в
отношении ее, то устраивал беспричинные скандалы, после которых Лена закрывалась
в нашей комнате и отказывалась от еды. Нервные потрясения были такой величины,
что приступы болезни учащались, и было
так, что она кричала от боли не своим голосом, прощаясь с жизнью. Ее губы
белели, взгляд тускнел, и она теряла сознание. Мама клала ее в больницу на обследование, ее
подлечивали, ей чуть-чуть становилось
легче, но операцию на желчный пузырь, где были камни, ей сделали уже после
замужества, после рождения первого ребенка. А пока она страдала, будучи хоть и окруженной родными людьми, но под
гнетом отца с его домогательствами, которым я стала свидетельницей.
Однажды, придя домой со школы, я увидела, как Лена сидит на
кухне, а перед ней стоит отец с расстегнутой ширингой и потрясает перед ней
своим возбужденным членом. Даже на мой приход
он не обратил внимание, требуя от нее подчинения и обещая ей полное
удовлетворение. Слезы Лены мне невозможно передать. Сердце мое разрывалось за
боль, которую причинил ей тот, кто считал себя умным, почти творцом, борющимся
за человечество. В этот день Лена полностью отказалась от еды, стала собирать
свои вещи и скоро переселилась в общежитие. Оттуда и забрал ее Виктор к себе и
вскоре они поженились. Это произошло в 1968 году, а в 1969 году 19 апреля
родился их первенец, мой двоюродный брат Володя, а через три года и Олег, в
1972 году. Они получили сначала двух- а потом трех комнатную квартиру и так
постепенно жизнь Лены налаживалась, операция была сделана, но Виктор начинал
пить. Теперь в праздники мы всегда были вместе, но в своей комнате я вновь
оказалась одна и тоже ненадолго, поскольку устремление к учебе и жажда выехать
в русский город становилась все более ощутимей, ибо это приоткрывало большие
возможности, да и отца я уже не хотела видеть, хотя и без его материальной
поддержки мне было еще не обойтись.
