.В шестнадцать лет меня вдруг охватила непреодолимая жажда приключения. Не просто какого-нибудь выпендрежа с друзьями на мотоциклах по Волоколамскому шоссе, подальше от Красногорска, а именно приключения — большого, сильного, по-настоящему мужского. Словом, такого, чтобы от одного воспоминания о нем дух захватывало.
На ум чего-нибудь интересного, оригинального не приходило. А обращаться за советом или предложением на этот счет к друзьям — дело заведомо проигрышное: ни Андрюха, ни Леха особым воображением похвастать не могли; для них любое мероприятие — от прогула уроков до тумака от парня покруче — уже являлось не иначе как приключением.
— Давай сарайчик подожжем! — осенило скуластого и узкоплечего Леху. — Во бабка Надька позлится! — И разразился таким гаркающим смехом, будто уже задыхался от дыма пожарища.
— Дурак, — как обычно, словно самому себе, поощрительно улыбнулся остриженный налысо щекастый Андрюха.
— Да чо ты, чо, здорово ведь! — загоготал в ответ тот.
Лехе всегда было свойственно говорить такие глупости — сколько знаю и помню его (все мы с одного двора, пошли в один детский садик, а оттуда с почти одинаковыми рюкзаками двинули в школу). Благо, что завсегда большинство из его глупостей оставались на языке. Более собранный в мыслях и поступках Андрюха тоже не выходил за рамки обычных земных мечтаний. Для него пределом удовольствия оставалось стремление по максимуму оградить себя от ученья, по минимуму — не попасть под горячую руку батяни, а для золотой середины — пофлиртовать с незнакомой девчонкой, коих в нашей округе хоть пруд пруди (рядом стоял кинотеатр, к нему молодежь по пятницам и субботам сплывалась, как рыба на нерест).
Девчонок постоянных ни у Лехи, ни у Андрюхи на то время не было (да вообще никаких!), а у меня завязывались отношения с однокашницей Аленкой Устиновой. Училась она классом младше, любила биологию, домашние цветы и соседских кошек.
— Представь, какая она будет хорошенькая, если ее расчесать, правда ведь? — смеялась девушка, держа в руках очередную свою фаворитку из семейства дворовых кошачьих. При этом ее васильковые глаза смотрели на меня прямо и совсем не весело (видимо, она понимала, что говорит не по делу, и чувствовала себя от этого глупой).
Что же по мне, то, глядя на нее, я вовсе не хотел думать о прихорашивании кошары, беспричинно таращившейся на меня с тигриной злобой. Аленка всегда представлялась мне какой-то светящейся, легкой как облачко: ее пшеничного цвета волосы, вьющиеся от природы, развевались даже при легком ветерке, а фигурка выглядела настолько субтильной, что казалось, будто этот ветерок вот-вот сорвет ее с поверхности земли и унесет как пушинку вдаль.
На «приключение» с ней мне намекали друзья, но от одной только мысли, что девушка неправильно растолкует даже невинное предложение сходить в кино, у меня внутри все съеживалось от стыда и… страха.
— А в кино не хочешь сходить? — ее вопрос застал меня врасплох, губы девушки напряглись в полуулыбке, а глаза сделались сосредоточенными, будто она сама испугалась, что я неверно растолкую ее предложение.
— Конечно! — воскликнул я в тот момент то ли от радости, то ли от чувства избавления. — А какой фильм?
— Узнаешь — скажешь, — она сбросила наземь мяукнувшую кошку, отвела взгляд, делая вид, что о чем-то задумалась, а на самом деле стараясь утаить волнение…
Друзьям о своем первом свидании не обмолвился ни словом, а то засмеяли бы от зависти. Чувствовал себя очень взволнованно, по сто раз придумывал реплики, которыми в ходе общения хотел сразить наповал воображение девушки, но назвать это свидание приключением не мог: что-то внутри меня взывало к ответственности перед этой кудряшкой, пришедшей на помощь в тот момент, когда я вконец растерялся и не знал, что предпринять дальше.
С первой минуты встречи с Аленкой вечером волновался так, что вспотели ладошки, в которых держал плитку шоколада. Ее разломили и поделили поровну (по настоянию Аленки) уже в полупустом (или полуполном) кинотеатре и молча жевали полфильма.
Крутили американский триллер девяностых «Зона высадки» с чернокожим Уэсли Снайпсом в главной роли (узнал для себя потом, пару лет спустя, когда пересматривал фильм). Все шло спокойно, обычно до зевоты: неотрывно глядели на экран и жевали шоколадку. Как вдруг там, в кино, в ходе фильма случился эпизод, взорвавший меня каскадом эмоций и впечатлений. Это фрагмент виртуозного, головокружительного прыжка с парашютом!
В одно мгновение мне стало ясно все: вот оно, мое приключение, вот то, к чему я стремился изнутри, не понимая до сих пор, чего желая, то, о чем я мог только мечтать! Жажда приключения нашла свое удовлетворение, а я теперь загорелся четко сформулированной целью: уподобиться парашютисту — совершить прыжок с высоты птичьего полета!
Я был искренне благодарен Аленке за все: и за выручку, и за этот фильм, мне даже хотелось ее расцеловать, но больше мне хотелось…
— Прыгнуть с парашютом? — спросила она двумя днями позже (мы встретились по дороге в школу, не случайно — я нарочно поджидал ее у подъезда).
— Ты обиделась? — прямо спросил я ее, потому что вчера после фильма я не видел вокруг ничего и никого, настолько был поглощен мыслью о парашюте и прыжке с ним, что несколько раз, задумавшись, опережал девушку…
— Неа! — неожиданно рассмеялась Аленка, и на ее щечке (причем, только на одной — левой) появилась задиристая ямочка. — А друзья твои тоже хотят прыгнуть с парашютом?
— Нет, они не видели фильм.
— А я знаю: струсили!
— Да нет же! Они не могут в эти выходные, у них дела! Да и вообще...
Аленка ничего не ответила, только усмехнулась моей глупой и неудачной попытке спасти друзей от уличения в трусости, покивала головой, мол, знаю я ваши дела, и широко зашагала вперед, давая понять, что разговор окончен. Она ушла, а я остался стоять на месте, понимая, что, солгав, предстал перед ней не в лучшем свете.
Изначально друзья взаправду поддержали мою идею с парашютом, даже выразили желание испытать себя. Но в день прыжков у них неожиданно появились отговорки и веские причины никуда не ехать. Андрюха сказал, что отец велел оставаться и помочь чинить мотоцикл, что-то в нем не то, хотя только вчера исправно вздымал колесами клубы пыли в подворотне соседнего дома. Леха тоже сказался занятым: с матерью уезжал за город, на дачу, грибы собирать. Своим родителям я не обмолвился ни словом, а то не пустили бы тоже.
Словом, поехал я на аэродром один. В условленный час вместе с другими ребятами, кто тоже записался на инструктаж и прыжки, собрались в скверике напротив проходной Красногорского механического завода (ныне ОАО «Красногорский завод им. С. А. Зверева»). Вскорости загрузились в микроавтобус и поехали в Домодедово.
Напряженно я смотрел в окно, на обгоняющие нас автомобили. В середине девяностых такой, как сегодня, автомобильной потенции на МКАДе еще не наблюдалось. Люди привыкали жить по-новому: отоваривались в продуктовых магазинах по талонам, брали кредиты в нескольких банках под поручительство чуть ли не первых встречных, сколачивали казенный капитал под запредельные проценты, чтобы обзавестись новенькими «жигулями», и искренне верили, что наступило долгожданное завтра, когда они стали хозяевами своей жизни. Правда, всего этого я тогда, в свои зеленые шестнадцать, не понимал, осмысление пришло потом — с возрастом и опытом.
На аэродроме нам вкратце, как бы в воздух, прочитали инструктаж, потом чрезвычайно веселонравный инструктор (этакий крепыш с мускулами вместо мозгов) продемонстрировал на тренажере, как следует прыгать с парашютом и правильно применять его в полете. Несколько раз повторил нам, словно каким-то тугодумам, когда следует дергать за кольцо и как приземляться на обе ноги. Одновременно поведал нам пару историй о других смельчаках, которые утонули в озерах, насмерть разбились о землю или порвали животы по самые кишки о сучья деревьев. Рассказывал он об этом тоже весело, но взбодрить кого-нибудь из нас такими подробностями не удалось: у всех у нас на лицах через напряженные улыбки сквозили страх и неуверенность.
Плюнуть на все и вернуться домой? Уж нет! Дома, когда узнают Леха и Андрюха, на смех поднимут. Смеяться не станет только Аленка — ей будет стыдно за меня…
В вертолете все напускное геройство враз улетучилось, стало безумно страшно (никогда теперь не поверю, чтобы люди в первый прыжок с парашютом чувствовали себя уверенными и веселыми!). Все сидели молча, стараясь даже не пересекаться взглядами, впечатление такое, будто всех нас везли в каталажке на эшафот и мы втихую напоследок читали спасительную молитву.
Когда воздушная машина набрала нужную высоту, инструктор с косой улыбочкой открыл дверь в бездну:
— Добро пожаловать! — прокричал во всю мощь своих легких. — В очередь становись!
Я должен был прыгать вторым, но с парнем передо мной случилась истерика (даже веснушки побелели на его круглом лице), и инструктор ласково помог ему покинуть воздушное судно:
— Валяй, Веснушка, приятного полета!
Душераздирающий крик парнишки слился воедино с гулом самолета, взорвав меня изнутри непреодолимым страхом, колючим комком, подкатившим к горлу.
— Не трогай! — рыкнул я на инструктора, который уже намеревался проявить ко мне вежливость наподобие той, которую продемонстрировал минуту назад. — Руки убери, сказал! — я впился в него глазами и так сильно стиснул зубы, что скулы свело от боли. Инструктор отступил, а я прыгнул в устрашающую пустоту, мысленно простившись с жизнью…
С широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами, клокочущим сердцем и бешеным стуком в висках я летел в никуда. Тело мое будто налилось свинцом и, с умопомрачительной скоростью пронзая свистящую пустоту, неслось в пропасть. Скованный животным страхом, я не ощущал ничего, кроме пронзительного чувства обреченности и законченности. Стремительно увеличивающиеся внизу абрисы подсказали, что пора дергать за кольцо. После того как парашют раскрылся и я чуть не задохнулся от мощного притока воздуха в легкие, меня поразила абсолютная тишина, только ровный, едва уловимый шум ветра — именно так звучала тишина, какой я слышал ее в последние мгновения прыжка.
На определенной высоте автоматически раскрылся запасной парашют (его я забыл разблокировать). Приземлился с двумя огромными воздушными шарами прямо на проезжую часть дороги, едва не угодив под взвизгнувшую шинами желтую «шестерку». Уши заложило, и я не слышал, что кричал мне водитель, только когда разложило одно ухо, в него тут ворвалось:
— Все нормально, спрашиваю, сынок?
Слава богу, не чертыхался, что чуть не попал под копыта его железного огнегривого скакуна, а только любопытствовал, здоров ли я, не повредил ли чего ненароком. В ответ показал водителю окей и, шатаясь, принялся наспех собирать парашют, покамест на дороге было пусто.
До точки сбора добирался пешком. Плелся почти два с половиной километра, волоча на себе парашют, который постоянно то разматывался, то съезжал с плеча, и его все время нужно было то подбирать, то собирать, то
Но эта деталь не вписывалась в рамки моего повествования.
Рад знакомству!