«А дождь идёт, а дождь идёт…»

Молодой задорный дождь весело прыгал по московским улицам, постепенно набирая силу. И уже где-то на юго-западе столицы заматерел и превратился в настоящий ливень.
Баба Ганя ёжилась, втягивала голову в плечи, чтобы струи дождя не попадали за воротник старенькой одежонки. Да только куда там! Ничего не помогало. «Хоть бы кто-нибудь зонтик выкинул, что ли», - подумала женщина. И тут, словно по заказу, порыв ветра вывернул зонт в руках импозантного мужчины. Он чертыхнулся, но был уже близко от своей машины, и ещё вполне приличный зонт полетел в урну. Баба Ганя изловчилась, поймала вожделённый предмет, в котором всего-то пара спиц сломалась, но под ломаным зонтом уже сверху не капало. Зато под ногами хлюпало и чавкало, старые башмаки, видать, скоро развалятся.
Но баба Ганя не унывала. Ливни она с детства делила на три разные ипостаси: добрые, злые и обыкновенные. Дело в том, что все знаковые события в её жизни, так или иначе, были связаны с дождями.  Злые виделись ей чёрными, они вызывали тревогу и предчувствие беды. Зато добрые казались светлыми и дарили надежду.
Сегодняшний, хоть и сильный, был светлым, и настроение улучшилось: раз дождь добрый, значит, что-то в её жизни изменится к лучшему. Очень давно она не ощущала надежды на перемены в судьбе. Все дожди были какими-то серыми и нудными.
По дороге баба Ганя вспоминала свои знаковые ливни. Добрых было больше, чем злых, но злые оказывались сильнее, и боль оставалась надолго.

Тогда ливень был просто ужасным, и в первый раз маленькая Ганя почувствовала, какой он злой. А потом рыдала бабушка, соседки гладили её по голове и жалели, было много еды, а портреты родителей почему-то перевязали чёрной ленточкой и занавесили все зеркала в доме. Ганя заплакала и стала требовать маму, а бабушка прошептала ей на ушко: «Всё образуется, кроха, мама и папа будут смотреть на тебя с облачка». И всюду витало пугающее слово «авиакатастрофа». То был очень страшный злой дождь.
А когда исполнилось ей восемнадцать, пролился самый добрый  ливень. Ганна жила в Жданове, в частном секторе, у бабушки. Родительскую квартиру на улице Зелинского они сдавали, пока девочка училась в школе – на то и жили. После окончания школы Ганя пошла работать курьером на «Азовсталь» и переехала к себе. Она никак не могла решить, кем хочет стать по жизни, потому как нравилось ей петь, а музыкального образования не было. Но зато пела она так, что никого песня равнодушным не оставляла.
Тогда, на День металлурга, в парке на летней площадке был концерт художественной самодеятельности. Ганна пела «Нiч яка мiсячна» и полностью отдавалась песне. А когда взглянула в зал,  с удивлением увидела: зрители-то все разбежались - июльский дождь так разыгрался, что потоки воды бушевали между скамейками. И только один мужчина громко хлопал, стоя рядом со сценой. Он промок до нитки, но явно не спешил убегать от дождя. Ганя протянула ему руку и помогла взобраться на сцену.
- Вы же совсем промокли. Не дай бог, простудитесь.
- Но вы так пели, будто всю душу мне наизнанку вывернули. Я… - мужчина вытер капельки воды со лба. – Я никогда не слышал вживую такой чарующий тембр голоса. Всегда пытался представить, как пела Полина Виардо, а теперь думаю, что именно так.
Ганна с интересом разглядывала мужчину: худенький, небольшого роста, похож на взъерошенного цыплёнка, не молод - явно где-то за тридцать. Она застеснялась своих пышных форм. Но увидев, что мужчина дрожит в мокрой, прилипшей к телу одежде, Ганна вдруг сказала:
- Вы действительно простудитесь так. Пойдёмте ко мне, хоть просохнете, а я вас горячим чаем с мятой напою. Меня Ганной зовут. А вас?
- Пётр, – он неуверенно пожал плечами. - А удобно ли?
- Почему нет? – Ганя сама себе удивлялась.
Они пили чай с мятой и конфетами. Вспоминали, как у Ганны сломался каблук по дороге. Пётр рассказывал ей про Полину Виардо. Ганна заворожено слушала, а он улыбался. Они засиделись за полночь. Пётр засобирался.
- Вас же в гостиницу не пустят, пока доберётесь. Оставайтесь. Я вам на кухне постелю, - робко предложила Ганя. – А завтра утром вместе на завод поедем.
Пётр приехал из Москвы в командировку на их завод, налаживал какое-то новое оборудование. Ей было восемнадцать, ему – тридцать три. Он  на следующий день забрал свои вещи из гостиницы и месяц жил у неё. Ганна как будто вновь услышала его слова, ведь запомнила всё, даже интонацию:
- Ганечка, так вышло в жизни, что встретил я шесть лет назад не ту женщину. Молодым ещё был, горячим. И женился по необходимости. Сыну Лёнчику пять лет. Но поняли – вместе нам не жить. Разные мы. А ты, как солнце, осветила мою жизнь. Голосом своим приворожила. Я увезу тебя в Москву. Ты согласна?
Конечно, она была согласна и долгих три месяца, пока от Петра не было весточки, прокручивала в памяти тот разговор перед его отъездом домой.

***
Ганна спустилась в подземный переход. Лариска уже была на месте, настраивала гитару. Ничего не изменилось. Также рядом сидела на подстилке молодуха Анна с чумазым мальцом Павликом и с плакатиком: «Люди добрые! Помогите собрать денег на операцию ребёнку - кровиночке моей», правда, Ганя знала, что Павлик вовсе не сын Анны, а сирота, сбежавший из детдома, а сама якобы мамаша – вышедшая в тираж проститутка. Был здесь и безногий Серёга в инвалидном кресле – ветеран-афганец, как-то проболтавшийся, что ногу потерял по пьянке, а рядом с Афганом и близко не был. «Ладно, - подумала Ганя, - ещё целый день впереди». Подошёл Слон.
- Опаздываешь, баба Ганя, смотри – накажу.
- Так дождь на улице.
- А по мне хоть дождь, хоть снег. Дисциплина должна быть.
Ганна слышала, что Слон раньше работал учителем физкультуры. А теперь вот был смотрящим за ними, «работающими» в переходе.

Унизительно, конечно, но не на самом дне была Ганна. Занималась любимым делом, хоть и в подземном переходе. Она пела. И приносила своим пением немалый доход Слону или кто там был над ним. Ей же с этих доходов оплачивали съёмную малюсенькую квартирку на Юго-Западе столицы и кормили, не деликатесами, конечно, но и с голоду не помирала. Надо бы дырявые башмаки заменить, но Ганна стеснялась попросить об этом Слона.
Ганна запела, и песня эта вдруг сама всплыла из памяти: «А дождь идёт, а дождь идёт, и всё вокруг чего-то ждёт». Лариска ей подыгрывала на гитаре. Прохожие стали останавливаться, в коробку полетели десятки, полтинники, сотни, реже доллары и евро.

***
Тогда, ещё в прошлом веке, в городе, названия которого уже нет на карте, Ганя думала, что не дождётся своего Петеньку, такого умного, такого романтичного, такого родного. Он обещал, что разведётся с женой, решит квартирный вопрос и придет за ней. Но прошло три месяца, а ни его, ни письма так и не было. Ганна уж и ждать перестала, только вспоминала всё в мельчайших подробностях. Осень стояла засушливая, а в последний день октября разразился ливень. И так легко стало у Гани на душе, так легко, как будто добрый волшебник позаботился о ней. Она шла с работы и улыбалась, даже не удивилась, когда около подъезда увидела Петра, лишь обрадовалась.
- Ганечка, всё в порядке. Мы можем ехать. Извини, что не писал – адрес не знаю, помню только, куда идти по улице Зелинского, а телефона у тебя нет. Ноги сами сюда привели. Или сердце. Квартиру вот разменял. Жене с сыном однокомнатная,  мы пока в коммуналке поютимся, а денег заработаю – обменяем на квартиру с доплатой.
- Знаешь, думаю, у нас будут деньги…
Уговорила Ганя бабушку переехать в её квартиру, а домик продать. Так что не с пустыми руками приехала Ганна в Москву. Обменяли комнату на кооперативную «двушку», хоть и на окраине, но зато свою.
Жили они душа в душу, вот только детей не было. Долго ходила по врачам, да всё бестолку. Пётр работал, ездил в командировки, а Ганна занималась домом.
Однажды в дверь позвонили, и на пороге появилась импозантная женщина с маленьким ребёнком. Не поздоровавшись, по-хозяйски зайдя в квартиру, сказала:
- Ишь, муженёк бывший, нас с ребёнком в маленькую квартирку отправил, а сам в «двушке» жизнью наслаждается с молодухой. Где он?
- В командировке, - растерялась Ганна.
- Не боишься, что ещё помоложе тебя привезёт?
- Я ему верю.
- Да мне начхать. Но у меня обстоятельства. Я уезжаю за границу на год, Лёнчик будет жить с отцом.
Женщина втолкнула в комнату мальчишку, поставила небольшой чемоданчик. И удалилась, оставив зарёванного ребёнка застывшей в ступоре Ганне.

Через год мамаша не вернулась, правда, не очень часто звонила и деньги иногда высылала. А Ганна прикипела к Лёнчику, как к родному. Он её называл мамой Ганей. А как иначе? И в школу она мальчонку повела, и с болячками справлялась, и колыбельные ему пела, когда он поначалу уснуть не мог. Девять лет рос на её глазах Лёнчик. Потом вернулась мамаша. Пётр не отдавал ребёнка, да и мальчик не хотел уезжать, но бывшая жена подала в суд, который был на стороне родной матери. Надавила на жалость, мол, одинокая такая, всё время о сынке думала, когда по чужим странам скиталась. Для его же светлого будущего деньги зарабатывала, а сынок не может жертву оценить. Очень Пётр переживал, сердце барахлить стало. И Ганна места себе не находила. Лёнчик к ним приходил часто, но видела она – потух взор у мальчишки.

***
Подошёл Слон с каким-то мужиком.
- Вот, Ганна, знакомься, это Петрович. Будет тебе подыгрывать на гармошке.
- А как же Лариска?
- Да ей чего? Она тут развлекается. Живёт с родителями. Сегодня здесь, завтра надоест. А Петровичу работа нужна. Да и песни твои под гармошку лучше будут звучать, чем под гитару.
Привыкла она к Лариске. Хорошая девчонка. Но со Слоном не поспоришь. Она вообще не умела спорить. И отстаивать свои права никогда не умела. И здесь оказалась именно поэтому.

***
В девяностых годах жить стало тяжело. Петра уволили с работы – не нужен стал специалист. Всё кругом рушилось, и металлургическая отрасль тоже. Жданов стал Мариуполем и в конце концов оказался в другом государстве. Бабушка умерла, не успев приватизировать квартиру, и последняя связь с родным городом была утеряна. Пётр устроился охранником на платную автостоянку. Ганна тоже хотела идти работать, но без специальности и опыта её никуда не брали. Только Лёнчик радовал – поступил в МГУ на бюджетное отделение юридического факультета.

Ганна простыла и сидела дома, на улице шёл дождь, она выглянула в окно, и сердце захолонуло – всё было черным-черно, в висках застучало: «Злой дождь, очень злой. Не к добру это…» Телефонный звонок прозвучал взрывом в тишине квартиры.
- Ганна Степановна? – металлический голос в трубке прогремел как приговор. – Ваш муж Пётр Ефимович Громов скончался в городской клинической больнице. Инфаркт.
Дальше она смутно помнила, как позвонила Лёнчику. Он и занимался похоронами. Ганна находилась в полной прострации. Как же так? Ведь Пете ещё и пятидесяти не было. Девять дней чёрный дождь лил, не переставая. Лёнчик так за неё боялся, что не отходил от своей мамы Гани. Потом она немного пришла в себя, почти каждый день ездила на кладбище. Сороковины отметили вдвоём с Лёнчиком.
- Мама Ганя, я уезжаю на практику. Как ты тут без меня? Может, остаться?
- Что ты, милый, поезжай. Я ничего. Завтра начну хоть какую работу искать.
- Я скоро окончу универ, устроюсь на работу. А пока и помочь не