- Это не Митрофан ли, часом, сиганул, как заяц, в лощину? - первое, о чём спросил молодую пару ничуть не запыхавшийся от почти бега староста Листвянки.
- Ну, да – он! - не стали скрывать очевидного они – А за что вы его так не любите, Ермолай Спиридонович?
- А почто я его любить-то должон? – усмехнулся недобро тот – Он, я чай, не красная девка! А не по нутру мне сей паршивец по ряду причин, одной из которых является то, что посмел возомнить себя чуть ли не ровней мне, вздумал дочь мою за себя просить… И ладно бы когда просто просить просить – требовать!
- Дуняшу?! - удивилась Дарья, зная историю несколько с другой стороны.
- Нет, почему – Дунюшку? Не Дунюшку вовсе, а младшую – Марью… Щенок белогубый… ишшо молоко на губах не обсохло, а туда же…
- А! Так у вас ещё дочка имеется! Понятно… Поспешил, по всему… Не по чину младшую сватать, пока старшая в девках сидит, так?
- И поэтому тоже… Вы когда-нито бывали на млыну-то? - резко поменял тему разговора староста.
- Где?! - в один голос воскликнули молодые люди. Алексей вполне искренне, а Дарья... Дарья продолжала изображать из себя наивную простушку, хотя уж ей-то, конечно и безусловно, было понятно о чём речь.
- На мельнице, на мельнице, спрашиваю.
- Нет! Не доводилось… Мы, видите ли, городские жители…
- А… Думаете, что белые-т булки на деревьях растут? Понятно… Ну, ничего, оглядитесь, пообыкнете… Устройство вам знать ни к чему, правильно думаю? Вот... Значится, правильно… Матрёшка как заправский мельник и сама всё могёт, и вам подмогнёт советом либо делом в случае чего… Хоша, мешки таскать и дурню под стать, правильно? Чё молчите-то? Небось думали, что обчество задарма вас на кошт поставит? Не, не поставит. Ему, обчеству-то, лишние дармовые рты ни к чему… - и замолчал, словно обдумывая очередное какое-то важное для них сообщение-инструкцию - Ты (ткнул пальцем в Дарину) по дому станешь помогать, ну, а тебе работа посурьёзней выпадает, мил человек. Молоток-то с топором в руках держал когда?
- Держал-держал, не сумлевайтесь, Ермолай Спиридонович! - подыграл Алексей, отметив про себя странную особенность в речи местных жителей: когда они забывались или увлекались чем-то, то начинали разговаривать чуть ли не литературно правильно, а потом, словно опомнившись, тут же начинали перемежать слова нарочито неграмотными оборотами, типа - небось, ишшо, могёт и т.п.
- Держал, стало быть… Хорошо! Баба-то давно одна… Хучь и ловка, да всё не мужик… А не согласны то, как говорится: вот Бог, а вот порог! Приневоливать не станем…
- А мы согласны, Ермолай Спиридонович, согласны! – опять без раздумий ответил Алёшка на явную провокацию – А вот как хозяйка-то… Она-то как, не будет против, возражать не станет?
- Матрёна – баба послушная… Место своё оченно даже хорошо знает… И ишшо… Штоб, значится, вы сразу понимали и не сумневались в том, что я тута не последний человек… Не по своей, правда, воле, не по своему хотению… Так сход решил… обчество… А потому, можа так станется, что и вам придётся что-то исделать не по своему разумению, а как на пользу деревне…
- А вот тут шалишь, дядя… Мы – люди вольные, свободные… Подчиняться не умеем, не обучены…
- Погоди, Алёша! – поспешила вмешаться Даша - Мы не особо против-то… Но вы тоже должны понимать то, как мало можем быть полезны. Однако, если что-то будет в наших силах, то - конечно, даже с радостью! Вы не обижайтесь на моего мужа-то – он парень горячий, кланяться не привык… не умеет.
- А ты, значится, умеешь?
- И я не умею, но на пользу дела попробую обучиться. И потом, вы же не заставите нас делать что-то такое, что против совести и души, против Бога?
- Что ты говоришь-то? Да ни в жисть!
- Вот и замечательно! Значит и переживать повода не будет! Зовите хозяйку-то – что-то она не спешит выходить на встречу-то. Не ждала, знамо дело, гостей-то!
- Ждала-ждала! – вышла из-за угла амбара женщина средних лет в длинной до пят просторной юбке и такой же просторной кофте неопределённого какого-то цвета и белом платочке на голове. По всей видимости, она не желала быть обнаруженной до поры до времени, а потому и не выходила, пока речь не зашла про неё.
- Сорока-вещунья всё утро вон на берёзе стрекотала. А я-то всё отмахивалась, отпугивала… Выходит, что зря не верила… Ермолай Спиридоныч! Эт кого же ты ко мне привёл-то, позволь тебя спросить и за какой такой надобностью? - обратилась она, кланяясь чуть ли не в ноги, к старосте.
- А вот, Матрёш, изволишь сама видеть: люди пришлые, незнаемые… Говорят не как мы и одеты чудно… А уж об чём думают – одному Богу вестимо… - заметно приосанясь от такого почтительного приёма, проговорил тот.
- А во мне-то, убогой, какая вдруг надобность?
- Ну, что ты, право слово – убогой… Что это такое? Что о нас люди-то подумать могут? С просьбой я к тебе, с просьбой…
- С просьбой?! – не сумела скрыть удивления мельничиха – Вон оно что… Об чём же ты меня просить-то собрался? Не привыкла я к просьбам-то твоим - приказывай!
Сделав вид, что чуть ли не смущён прямотой решительной Матрёны, староста умолк на какое-то время, отведя взгляд в сторону, будто заметил что-то в неторопливо бегущей речной воде.
- Матрёш… А просить я тебе хотел вот об чём… Пущай они тут у тебя поживут какое-то время…
- У меня?! Где же?
- А в Степановой избе…
- В Степановой… по больному стукаешь, Ермолай… За что тольки…
- Матрёш… сколь времени прошло… смирись!
- Смирись… Ты сам отец… Вот ты смирился бы, перестал бы вздыхать?
- У тебя, вон, ишшо трое… об их думай!
- А их сколь не будь. Вон в кулаке-то пять пальцев, а один обрежь – всей руке больно…
- Я не понял, ты мне отказываешь, нешто?
- Пошто так сразу-то – отказываешь… Размышляю, беседоваю… Пущай живут, коль пондравится… - и резко оборвав разговор, развернулась и ушла. Вздохнув, староста молча смотрел ей во след, а потом произнёс:
- Считайте, дело сделано! Далее вы сами… А я пошёл. Далее сами…
- Ты что-нибудь поняла?
- А ты, что, нет?
- Не совсем… Дальше-то что?
- Пойдём искать хозяйку. Но сначала… Алёш, тут так принято: когда входишь в чей-то дом, сразу ищешь Красный угол.
- Какой?!
- Красный, тот, где висят иконы!
- Как в горнице у Ермолая?
- Да! Крестишься, а потом произносишь: мир в вашу хату! Понял?
- Понял, что тут непонятного? А потом?
- А потом остаёшься на месте, у порога до той поры, пока хозяин или хозяйка не пригласят пройти далее, в комнату! Если сделаешь хотя бы один шаг без приглашения, то могут посчитать за оскорбление, помни об этом!
- Неужели настолько серьёзно? Прямо дворцовый этикет какой-то!
- А вот представь себе, что - да, очень серьёзно! Ладно, пошли искать Матрёну. Она не так уж и сурова, как мне кажется…
- Да?! А вот мне показалось…
- Солнышко, что бы нам с тобой не показалось, другого выхода всё равно нет! Пошли.
- Пошли, инструкторша ты моя по средневековью… - ухмыльнулся своим мыслям Алёшка.
Но они не успели сделать и пары шагов в нужном направлении, как новоиспечённая квартирная хозяйка появилась перед ними сама:
- Ну, и что стоим-то? Особливого приглашения ждёте? – как-то уж очень не в духе времени окликнула их эта самая Матрёна – Пришли, так проходьте! Знакомиться будем, али уж так сильно я вас перепужала, что и с места стронуться нету никаких возможностев? Когда так, то бежите отсюдова без оглядки, вот вам моё последнее слово!
- Зачем вы так? – вышла из стопора Дарина – С чего бы нам, молодым да полным сил людям, улепётывать да ещё без оглядки даже не осмотревшись как следует? Нет, не из пужливых мы, хозяюшка!
- Эт вас ещё никто не пужал, как следоват. Вот потому и храбрые такие, как тот заяц, что похвалялся волка заломать. Слыхали, небось, такую побасёнку-то, аль нет?
- Слыхали-слыхали! И сами сказывать умеем…
- Ну, когда так, ступайте за мной в избу… Посля поглядим, что и как вы умеете…
Переглянувшись, Алексей с Дариной пошли вослед за нею. Распахнув перед ними дверь в избу, та сделала приглашающий жест рукой, склонившись в полупоклоне. Перешагнув порог, оба обвели взглядом жилище и, отыскав мерцающий огонёк лампадки, перекрестившись, произнесли «уставные» слова: «Мир в дом, хозяева ласковые!»
Хмыкнув за их спиной, Матрёна, словно ненароком, приобняла парня за плечи:
- Да проходьте вы уже! Что ж такое-то? Обратно замерли на месте…
Дарине очень не понравился слишком вольный жест хозяйки, но, стиснув зубы, она промолчала на первый раз – будет ещё время:
- Ишь ты, как разыгралась-то! – усмехнулась про себя ведунья – А ведь знает, что мы муж и жена… Интересно даже… А, впрочем, мне-то какое до всего этого дело? Как – какое? – продолжала она вести диалог сама с собою, идя следом за ними – Через год пусть делает, что хочет, а сейчас нечего из меня дурочку наивную лепить… Эй, девочка! А уж не приревновала ли ты добра молодца часом к этой явно готовой на многое бабёнке? Вот ещё! - аж вслух фыркнула Даша.
Услыхав странный звук за спиной, Алексей, словно очнулся и легонько повёл плечом, стряхивая с него жаркую ладонь Матрёны. Та, как и не заметив ничего, пригласила присаживаться к столу. Сели.
- Ну, что? Давайте знакомиться, что ли? – заговорила хозяйка – А то как-то чудно получается: моё прозвище вам известно, а вот как вас звать-величать мне до сих пор неведомо.
Алексей, привстав с лавки, назвал себя. А про Дарину сказал:
- Жена моя, Даринушка! Дашенька!
- Жена, значит… понятно! Ермолай сказывал, а тольки не поверила я ему, как не верю и тебе, голубь сизокрылый, не верю…
- Это ещё почему?
- А потому. Ладно, захочете, сами расскажете… Жена так жена… Я ничего – моё дело сторона… Сейчас я вам семейство своё представлять стану. Эй, где вы там попрятались, пострелята? Наташка, Олюшка, Захарка!
И тотчас с полатей свесились три русые головки.
- Спускайтесь ужо сюда, вечерять будем! - и отошла к печи, загремела ухватами да горшками. Две девочки погодки, а потом и парнишечка лет пяти-шести несмело приблизились к столу, явно не решаясь при незнакомцах присесть на лавку.
- Да садитесь вы уже – и энти застыли… Что за день сегодня какой-то чудной… - ворчала незлобливо хозяйка, ловко раскидывая, словно жонглируя, по столу глиняные тёмного цвета миски – каждому в отдельности – и по деревянной ложке. Ловко подцепив ухватом чуть ли не ведёрный чугун, водрузила его посерёдке стола на деревянный кружок-подставку, сняла крышку и большой ложкой-черпаком принялась разливать по мискам густые наваристые щи с гусятиной, аромат от которых сразу же наполнил комнату и заставил сделать помимо воли судорожные глотательные движения присутствующим чужакам.
- Ой, чтой-то я? А хлеб-то? Хлеб-то забыла подать! - и
