- Рад стараться, Ваше Величество! - с громкостью взорвавшегося порохового погреба раздалось за спиной государя, Петра Алексеевича.
Хоть и не принадлежал господин Бомбардир к робкому десятку, а всё-таки вздрогнул. Слишком неожиданым было приветствие, а самое главное, уж слишком громким. А вздрогнул, если по правде, он даже не от громогласного голоса, а от того, что приветствие было произнесено, хоть и в формате крика, чётко, буквочка в буквочку. Обычно подобное звучит как: растравашство, и всё — простенько, но всех устраивает. И конечно же: рад стараться. Зачем стараться? Ну, для кого понятно, для него, государя. Но так обычно отвечают после слов: благодарю за службу. А этот, даже незнамо кто, ещё ничего не сделав уже благодарит. Малохольный какой-то.
***
Обматерив себя за невольную слабость и тем самым придя в яростное расположенипе духа, не сулившее никому ничего хорошего, госдударь Пётр Алексеевич резко развернулся вокруг собственной оси намереваясь, уж если не отправить сразу же наглеца на плаху, то отходить его своей тяжеленной палкой и невольно застыл.
На Петра Алексеевича смотрела морда и откровенно, вот пойми его, то ли радовалась встрече с государем, то ли обладатель физиономии был откровенным дуралеем, то ли просто радовался жизни по причине молодости. И наплевать ему было на всё и всех, включая самого государя.
Хоть и высокий, но где-то на полголовы ниже самого царя, а Пётр Алексеевич ростом ой как удался. Крепко сбитый молодец лет восемнадцать стоял и пожирал царя глазами. Что интересно, глаза говорили государю Петру Алексеевичу о том, что обладатель ихний хоть сейчас готов отправиться ко всем чертям и всем им, без исключения, набить их полусвинные морды.
Лицом, одетый в форму пехотного поручика, молодец был хоть и слегка тяжеловат, но не лишён привлекательности. Ну это для баб, пусть сами разбираются, красавец или нет. Глаза серые, искрящиеся. Волосы? Из-под шляпы и парика не очень-то рассмотришь. Рожа слегка широковатая и аж блестящая то ли от сытости, а скорее всего от всё той же радости жизни и молодости.
***
Встреча, если это можно так назвать, проходила в токарной мастерской государя. Обматерив, кое-кого отлупив своей тяжйёлой палкой, царь Пётр разгогнал свою свиту и уединился в токарной мастерской. Причин этому две. Первая: свита, состоящая из откровенных дураков-прихлебателей заглядывающих в глаза в ожидании царской милости. Кстати, спросите у любого царя, и он вам ответит: нет на свете людей туппе, подлее и продажнее, чем царская свита. И вторая: ещё вчера, вечером, царь Пётр нарисовал замысловатую линию и сегодня хотел повторить её на болванке посредством токарного станка. И вот в тот самый момент, когда Пётр Алексеевич спиной к входу стоял у стола и рассматривал вчерашний рисунок как бы приноравливаясь как его лучше выполнить на станке и раздалось жизнерадостное: рад стараться…, ну и так далее.
- Кто таков? - всё ещё хмурясь спросил царь Пётр.
- Комендантского полка поручик Гермоген Матвеев Веселов! - опять прокричал молодец.
- По какой надобности здесь?
- Представлен для службы при твоей особе, государь!
- Кем представлен?
- Александром Данилычем Меншиковым, Ваше Величество!
- Да не кричи ты! - Пётр Алексеевич тоже повысил голос, проще говоря, рявкнул на поручика. - Богатство в громогласии сродни пустоголовию есть.
«Ну Данилыч, ну сволочь! - подумал царь Пётр. - Шутки шутить вздумал! Ну я тебе устрою!».
***
На самом же деле Александр Данилович Меншиков и не думал потешаться над государем. Элементарная случайность. Заехав в Комендантский полк по каким-то своим делам Александр Данилыч зашёл к его командиру как раз в тот момент, когда командир распекал за что-то здоровенного детину с жизнерадостной физиономией. Командир уже имел физиономию не красную, а фиолетовую, брызгал слюной, крыл во все стороны матюгами. Что интересно, и это очень понравилось светлейшему князю, виновный детина радостной лыбился в ответ, будто ему конфету подарили, и на каждую матерную фразу отвечал: рад стараться!
Увидев столь высокого гостя командир полка отпустил провинившегося. А после разговора по части надобности приведшей в полк, оАлександр Данилыч пропросил прислать к нему этого поручика. Светлейший не даром таковым являлся. Было в нём что-то этакое, демоническое что ли. Иногда он совершал поступки которым ни он, и никто вообще даже Мин херц не могли дать объяснения. На первый взгляд тот или иной поступок выглядел весьма нелепо и даже сверх того. Но проходило какое-то время и тот самый поступок оказывался как раз, тютелька в тютельку, для случившегося события.
Уже у себя, немного поговорив с прибывшим, Алексанр Данилыч решил отправить его для службы к самому государю, посчитав что такой может быть полезен, правда пока неизвестно в чём.
***
- Веселов, Веселов… - как бы вспоминая, а на самом деле соображая, что ему делать с этим Гермогеном проговорил царь. - Не твой ли батюшка, генерал Матвей Веселов? Он весьма отличился при взятии Шлиссельбургской крепости, за что и был награждйён.
- Так и есть, мой! - на этот раз где-то наполовину тише ответил Гермоген. - В той баталии батюшка был сильно ранен, руку пришлось отрезать. После баталии батюшка вышел в отставку и нынче проживает в своём имении, в деревне Веселовка, неподалёку от Малоярославца.
- Помню, помню твоего батюшку. Храбёр, умён и расторопен в баталиях.
***
Гермоген, а по деревенски, просто Гераська родился в той самой деревне Веселовка, от которой имел фамилию, в их родовом поместье. Его батюшка — Матвей Веселов и правда был генералом, и правда вельми отличился в той самой Шлиссельбургской баталии. Был ранен, причём ранен серьёзно, руку отнять пришлось. Но генерал имел весёлый, жизнерадостный характер, так что о потеряной руке тужил недолго. Выйдя в отставку и откровенно плюнув на столичное житьё-бытьё и всякие там политесы при Дворе, поселился в свойём родовом имении, в Веселовке. Кстати, за ту баталию государь Пётр Алексеевич щедро наградил генерала, подарил ему четыре деревни с угодьями и людишками. Так что жизнь отставной генерал имел сытую и привольную, и вполне мог бы точно так же жить и в столице. Но в столице с привольностями было туговато: государь, Двор и всё-такое. Поэтому генерал Матвей Веселов поселился в своей Веселовке и был весьма доволен этому.
***
К моменту выхода генерала в отставку его потомку, Гермогену, Веселову младшему стукнуло аж восемь лет, шутка ли! В деревне жизнь барчука ничем не отличается от жизни крестьянских детей и детей людей дворовых. Почти ничем.
Это «почти» появилось в имении когда Гермогену только-только минуло семь годиков. Француз-гувернант — мсье, которого чуть ли не на второй день крестьяне, дворовые люди, и, чего уж греха таить, даже баре стали называть Муся. Ну не верил русский народ, что слово мсье может существовать, потому и Муся. Впрочем Муся, которого на самом деле звали Жак, то есть, если по русски, Иван, нисколько не обижался на прозвище и охотно на него откликался. Да и вообще Муся-Жак или Жак-Муся оказался весёлым, добрым и незлобливым человеком, даром что француз.
Обладал он и ещё одной безусловной добродетелью. Муся прямо-таки сгорал без остатка в желании погасить внутренний пожар, который, как известной, бушует в душе и теле каждой женщины. Если по простому, по нашему, был Жак-Муся бабником, да таким, что деревенские охотники до женского нутра диву давались.
Жак-Муся учил маленького Гермогена разным премудростям, языкам заморским, а также обхождению тонкому и культурному. Матушка, да и вообще, вся родня не могли понять кто это и за какую часть тела укусил Матвея Иваныча, что он прислал в имение Мусю и в сопроводительном письме строго-настрого наказал учить наукам Гермогена.
Не будь дураком, Матвей Иванович в письме объяснил причину того, что домашние посчитали было откровенной бесовщиной. Оказывается государь Пётр Алексеевич вельми строго требует от подданых знания наук всяких, чтобы на языках заморских как птицы петь умели, и чтобы обхождение культурное в обществе применяли. Таких людей государь примечает и лично даёт им протекцию и милости всякие. Так что, для того чтобы Гермогенка в недалёком будущем поимел от государя милостей и чинов в изобилии, необходимо уже сейчас учить его наукам этим, будь они прокляты. Мать с бабушкой поплакали, поплакали, но деваться некуда, пусть учится.
***
И разделилась жизнь юного Гермогена-Гераськи на две жизни. Жизнь первая, которая для дальнейшей жизни и карьеры обязательная — в виде политесов, плезиров, французских, немецких языков и прочей гадости. И жизнь вторая, в виде рыбалки, купания в речке, походов по грибы и ягоды, и прочих весьма приятных вещей.
Нет, Гермоген, впрочем, как и любой другой нормальный пацан не был помешан на науках. Он, опять же, как любой другой нормальный пацан, был помешан «на улице побегать, дурака повалять и старших не слушаться». Тем не менее Гермоген старательно выполнял все уроки Муси-Жака, вот оно, воспитание, потому что батюшка, когда словом, когда розгами, приучил сына к простой истине: приказы надо выполнять. А приказ, от батюшки разумеется, был один: постигать науки и премудрости.
***
Вторая жизнь, вернее, вторая часть детства — основная, которая для карьеры сугубо бесполезная протекала у Гермогена точно также как и у других пацанов, на все сто. Знаете кто в деревне самый информированный? Нет, не бабки, и не кумушки-голубушки. Самый информированный в деревне народ — деревенские пацаны.
Понятно, что воровству яблок из своего же сада, вместе с дворовыми и деревенскими пацанами, кстати, ни Гермогена, ни пацанов никто не учил. Это сидело глубоко в душе каждого, было частью личности, если хотите, потому как являлось великим наследием предков. Тоже самое можно сказать и о рыбалке, и о игре в лапту и бабки. Ну и конечно же о грибах да ягодах.
Но ещё в жизни пацанской было то, чему их вроде бы и не учили, они сами учились, а взрослые, если можно так сказать, пример показывали. Правильно, на первом месте стояло подглядывание за купанием девчёнок, их ровестниц. Но там ничего этакого, интересного, не было. Девочки мало чем отличались от мальчиков, время ещё не пришло чтобы отличаться, и подобные наблюдения быстро надоедали.
А вот подглядывать за, да, за уже не девочками, а за молодыми девками, вот где аж дух захватывало. От увиденного начинало шуметь в голове, кровь, она своё дело туго знает. И в низу живота тоже начиналось непонятное, но принятное беспокойсто. От всего этого смотреть на купающихся девок хотелось ещё и ещё, смотреть без конца, вечно. Но девки, хоть и прекрасно знали о том, что за ними пацаны из кустов подглядывают, вечно купаться готовы не были. Наставала минута когда они одевались и шли в деревнию или на барский двор. А пацаны ещё немного помаявшисть приятной истомой и какими-то непонятными, но очень приятными фантазиям тоже отправлялись куда-нибудь по своим мальчишеским делам.
***
- Ладно, будешь при мне офицером по поручениям. - глядя на Гермогена своим, так сказать, фирменным взглядом сказал царь Пётр.
Что интересно, взгляд царя мало кто выдерживал. Некоторые персоны, особо впечатлительные, те
