Возвращение
- Как дела, Ната?
- Хорошо, всё хорошо.
- Ты в порядке?
Непонятно, почему всякий раз, придя на консультацию, я начинаю плакать. Ничего не понятно. Я спокойно вхожу в кабинет, здороваюсь, сажусь. Какое-то время мы молчим. Я нащупываю на пальце кольцо и принимаюсь его вертеть. Глядя на акварельное море на стене, я задаюсь вопросом: почему висит здесь эта безобразная картина? Наверняка чей-то подарок. Кто-нибудь, точно так же как я, сидел здесь когда-то, уставившись в голую стену, и решил, что чего-то на ней не хватает. А через неделю пришел с картиной подмышкой, и терапевт повесила ее на стену, подумав при этом, что снимет сие полотно, как только пациент поправится. Пациент излечился, но она не решилась снять акварель: неровен час он вернется, как вернулась я.
Я перевожу взгляд с картины на терапевта: не начнет ли она разговор, но она продолжает молчать. Я снова принимаюсь крутить кольцо и лишь тогда слышу ее голос, задающий этот дурацкий, никчемный, риторический вопрос: “Ты в порядке?” Всем и каждому понятно, что люди не ходят к психотерапевту, когда у них всё в порядке. Они идут к нему, когда всё плохо, тем более если идут не в первый раз, но я упрямо повторяю дважды, для полной ясности:
- Хорошо, всё хорошо.
Я хочу подняться и уйти, но вместо этого начинаю плакать.
- Успокойся, Ната.
Икая, я прошу бумажную салфетку.
- С чего начнем?
- Не знаю, – отвечаю я. – Я не знаю, с чего начать, потому что нет ни начала, ни конца. Все не так просто, как кажется. В тот раз вы оказались правы, сказав, что Бето не захочет быть со мной, но и ошиблись тоже: мне не удается вырвать его из своей жизни. Он заявляется в мою квартиру и разговаривает со мной, поучает, что мне делать. Он ходит за мной по пятам на кухню и в комнату. Я хочу, чтобы он ушел, но он не уходит, и я не могу найти способ изгнать его из дома. Я хочу, чтобы он исчез, но он не исчезает. Он клещами вцепился в мое нутро и не отпускает. Из-за него я совершаю глупости. Он следит за каждым моим шагом, за каждым движением. Бето, как шпион, следит за мной.
- Ната, успокойся.
- Какое, к черту, успокойся! Блин! Я хочу только одного: чтобы он оставил меня в покое! Меня, твою же мать! Пусть оставит меня в покое! Я не звонила ему больше, не писала сообщений, не ходила по его улице, не расспрашивала о нем друзей. Я не посылала ему писем, не читала ни своих, ни его сообщений. Не крутила его песен. Я выполнила все условия, а он не уходит. Не уходит! А я хочу, чтобы он ушел, чтобы на хрен убрался из моей жизни! Пусть оставит меня, пусть исчезнет, сгинет навсегда, и никогда, никогда не возвращается! Никогда!
Я рыдаю и не могу остановиться.
- Мы проведем курс терапии и попробуем вычеркнуть Бето из твоей жизни, – отвечает терапевт.
- Вычеркнуть?
- Вот именно, вычеркнуть. Бето навсегда исчезнет из твоей памяти. Ты согласна на это?
- Вы мозги мне промоете что ли? – Я руками вытерла слезы.
- Я почищу твою память, Ната. Мы добьемся, чтобы воспоминания о нем остались в прошлом, а не в настоящем как сейчас. Их место там, а не здесь. Мы загоним их в прошлое, потому что они нам ни к чему и только мешают. Эти воспоминания принадлежат нам прежним, но не теперешним... Прежде чем избавиться от них, ты должна четко представлять, что их у тебя больше не будет. Никогда не будет. Прежде чем начать, мне нужно знать, согласна ли ты навсегда расстаться с тем, что связывает тебя с Альберто.
- Я хочу, чтобы он ушел, только это...
Терапевт достала старые, громко тикающие часы и спросила, хорошо ли я слышу их тиканье. Тик-так. Я кивнула, спросив, в свою очередь, с опаской:
- Вы станете меня гипнотизировать? И что со мной будет под гипнозом? Не будет ли мне после казаться, что все разгуливают по улице голышом, как было с людьми на какой-то телепередаче?
- Нет, я не стану тебя гипнотизировать, – засмеялась терапевт.
Я тоже робко хихикнула.
- Вернись к воспоминаниям, Ната, и постарайся перенести их из прошлого в наши дни, чтобы понять: они уже не часть тебя. Постарайся добиться, чтобы они ушли и больше никогда не возвращались, или, по крайней мере, не причиняли бы боли, если все же вернутся.
Я высморкалась.
- Нам нужно начать с самого болезненного из воспоминаний о твоих отношениях с Бето. Я имею в виду не причину твоих страданий, а какую-то фразу, сцену из вашей жизни, какую-то картину, пейзаж, словом, то, что больше всего мешает тебе жить сейчас. Ты закроешь глаза и станешь рассказывать об этом, пока тикают часы. Это тиканье будет вести тебя от одного воспоминания к другому. Тебе не нужно выстраивать их в хронологическом порядке. Пусть они текут, как им угодно, под мерное тиканье. Вряд ли ты это поймешь, но часы сами разберутся с ними. Ты будешь перескакивать с одного воспоминания на другое до тех пор, пока я не скажу тебе снова вернуться к первому из них и не сказать мне о нем... Ну что, готова?
- Д-да...
- С чего начнем, Ната?
- С пляжа.
- Что ты помнишь о пляже?
- Мы были там.
- Закрой глаза, Ната, слушай только тиканье часов и рассказывай, что было на пляже.
Я закрыла глаза и постаралась слушать тиканье часов, но услышала лишь громкий автомобильный гудок, донесшийся с улицы. Я не могла сосредоточиться.
- Пляж, Ната. Что произошло на пляже?
- Ничего...
Я знаю, что на пляже не случилось ничего особенного, и не понимаю, почему выбрала именно пляж. Впрочем, это неважно. Я снова закрываю глаза и глубоко дышу. Наконец-то я слышу тиканье часов. Только тиканье. Тик-так. Тик-так. Этот звук смешивается с плеском волн и тихим шелестом прибоя. Я начинаю рассказ.
- Мы с Бето одни. Вокруг ни души, потому что к вечеру похолодало, и после ужина все разбрелись кто куда. А мы остались полюбоваться вечерними сумерками, и Бето снимал все на камеру. Я вижу стаю чаек на берегу, срываюсь с места и бегу к ним, взмахивая руками как крыльями в полете. Бето обнимает меня и говорит, что я сумасшедшая и могу простудиться. Я сажусь у Бето в ногах и прижимаюсь спиной к его груди. Я чувствую его дыхание и подстраиваюсь под него. Какое-то время мы молчим, только смотрим на солнце, которое вот-вот коснется воды. Еще немного, совсем чуть-чуть, и оно скроется за горизонтом, не оставив и следа. Я чувствую влажный песок под босыми ногами, а Бето рассказывает мне о домовом, которого я когда-нибудь обязательно увижу. “Это невозможно, – отвечаю я, – потому что домовых не бывает”. А он говорит, что в мире невозможно только одно: что он меня разлюбит.
Я задыхаюсь от слез.
- От десяти до одного, – мягко говорит терапевт, – насколько болезненно для тебя это воспоминание?
- Десять.
- Переходи к другому воспоминанию , Ната. Переходи к другому.
- Я в туфлях, но хочу разуться. Туфли на каблуках жутко натирают ноги. Все мои подружки пришли в кроссовках, а я приперлась в туфлях, потому что мне не подсказали, что никто уже не ходит на каблуках, потому что теперь нужно прыгать и мотать головой из стороны в сторону под ритм музыки без слов. Я сижу одна на тусовке, где уйма народу и хочу исчезнуть.
- Следующее, Ната, – прерывает меня терапевт. – Переходим к следующему. Не открывай глаза. Уносись в прошлое под тиканье часов.
Я глубоко дышу.
- Я ничего не слышу, только шелест дрожащих на северном ветру листьев на деревьях. Я ложусь на чье-то старое одеяло. Мы закончили играть в карты, причем я проигралась в пух и прах, потому что карты не мой конек. Я не умею просчитывать наперед. Я продула, но мне плевать. Я счастлива. Алиса с друзьями радушно приютили нас – Риту, Карлоту, Альвара и меня – в своем жизнерадостном мирке в горах. Я смотрю на облако; оно похоже на бегущую борзую. Вот глаза, уши и четыре лапы. Замечательная борзая. Я моргнула, и борзая превратилась в необычную ракету. Я улыбаюсь. Не хочу моргать, чтобы не упустить следующее превращение. Я стою с открытыми глазами и изо всех сил стараюсь не моргать.
Тик-так.
- Моя собака. Родители пришли ко мне домой, потому что мне плохо. Мама сварила бульон, а папа принес мне пончик прямо в постель. Они предложили оставить у меня свою собаку, но я отказалась, хотя мне безумно хотелось согласиться. Когда они втроем ушли, я села на диван и растерянно озиралась.
Тик-так.
- Бето сказал, что это лишь на время. Он нежно обхватил мое лицо руками и, глядя в глаза, сказал: “ Это только на время, любимая”. Любимая. Он назвал меня любимой.
Тик-так.
- Не верится, что Диего так смотрит на меня после стольких лет. Он пронзает меня насквозь своим масленым взглядом, и я понимаю, что он хочет меня поцеловать. Я знаю это с самого начала, когда мы сели за столик на террасе бара, но притворяюсь, что ничего не замечаю: беру банку пива и пью небольшими глотками. Диего говорит, что я, как всегда, потрясно выгляжу. Я отвечаю, что он такой же обалдуй и никогда не повзрослеет. И через тыщу лет будет мнить себя Питером Пеном, хотя всем видно, что он дряхлый старик. Он подарил мне сборник песен.
Тик-так.
- Я надела новое платье и абсолютно счастлива. Много месяцев я ничего не знала о Бето, и вот он снова позвонил, чтобы встретиться со мной на нашем прежнем месте.
Я снова рыдаю и не могу говорить.
Тик-так.
- Я смотрю на красную форменную футболку нашей сборной, которую разложила на спинке дивана. Я не знаю, почему и зачем она здесь, но футболка словно шепчет: “Привет, я пришла, чтобы остаться”. Мне трудно дышать, я задыхаюсь.
Тик-так.
- На мне розовые брюки и футболка в розовую полоску, которые я никогда не покупала. Я несу пакет с хлебом. Он тоже розовый, хотя продавщица дала мне белый. Прутья решетки, которых я касаюсь ключами, вмиг розовеют и звенят, как колокольчики. Серый мир вокруг меня исчез.
- Возвращайся, Ната, возвращайся, – доносится до меня издалека голос терапевта. – Не открывай глаза, и глубоко дыши. Очень глубоко.
Я дышу. Я устала. Безмерно устала.
- Вернись на пляж, Ната. Вернись и посмотри на сумеречный пляж.
Я вернулась на пляж. Апельсиновые сумерки. Яркий, сочный, светло-оранжевый свет заливает меня, наполняет изнутри. Солнце целует воду.
- Открой глаза, Ната.
Я открываю глаза.
- От одного до десяти. Насколько болезненна для тебя картина пляжа?
Я ищу ком в животе. Кладу ладонь себе на грудь, чтобы пальцами почувствовать смятение сердца, но не чувствую. Я не чувствую боли. Я излечилась.
- От одного до десяти... Один.
- Хорошо, Ната. Ты начала с ним прощаться.