Низкорослый полный человек запер за собой дверь в лавку и остановился на пороге. На него дохнуло нежилым духом полуподвального помещения. Кое-где в углах виднелись разводы от сырости. Повсюду были навалены коробки, мешки, пакеты. Свернутые в рулоны ковры валялись как бревна. От них пахло теплым и душным запахом шерсти и керосина. Но в этом хаосе человек чувствовал себя лучше, чем дома. По сути, он и домой приходил только спать.
Это был очень смуглый, и, судя по облику, очень уставший человек. Усталость разлита была в обмякшей фигуре: черная футболка обрисовывала вислый живот и складки жира на спине. Обувь была сильно потерта и стоптана с внешней стороны – при ходьбе он косолапил, и к вечеру ноги наливались свинцом. Но больше всего усталости было в лице – в тонкой складке губ, морщинах на лбу, таких глубоких, что они казались иссиня-черными, и больших, как слива, черных глазах. Уголки их были опущены вниз, оттого казалось, что человек вот-вот заплачет.
Но вместо плача человек надкусил плитку шоколада и с любовью огляделся вокруг. Все было ему знакомо, каждая вещь имела свою историю.
Маленький владелец антикварной лавки, он и сам не помнил, зачем решил еще в 90-е открыть ее.
– Ты прогадаешь, – плакала мать. Последние сбережения хочешь вложить неизвестно во что? Откуда у людей деньги – покупать всякое старье? И зачем?
– Зачем тебе это нужно? – вторили родственники и знакомые. – Прибыль ничтожная, непостоянная. Только пыли наглотаешься среди старого хлама. Если уж так хочешь – открывал бы продуктовый ларек. Больше пользы было бы.
– Он думает, что это будет антикварный магазин. Ха! В лучшем случае – лавка старьевщика. Ветошник! – острили третьи.
Он никого не слушал. Лавка старьевщика – пусть! Люди несли и несли ему отслужившие свое, вышедшие из моды и даже совсем новые, но залежалые вещи – он покупал все. За каждым визитом стояла чужая боль, бедность, страх. Реже – облегчение: как же – со старым хламом расстаются. Но большей частью – любовь.
За долгие годы он научился распознавать ее под маской равнодушия или робости. Люди появлялись на пороге его лавки, и он мгновенно угадывал их состояние. Оно читалось в едва уловимых нервных движениях, по мольбе в глазах, по манере распаковывать принесенное.
– Что у вас? – спрашивал он, не глядя на посетителей. Трудно смотреть в глаза людям, расстающихся с дорогой реликвией. Он так и не смог стать безразличным.
Приносили разное. Старинные шали с длинными шелковыми кистями, веера с перьями, лампы, бусы, мониста, золототканые скатерти, часы, вышитые туфли и кисеты, кожаные изделия, сервизы, статуэтки, хрусталь, столовое серебро. Тащили граммофоны, чугунные утюги, сундуки, ширмы и даже стиральные доски. И конечно, ковры всех мастей, расцветок и узоров – ворсистые, гладкие, вытертые и почти новые. Вещей было много, и воздух от них становился затхлым.
Он оценивал товар мгновенно и, почти наверняка мог сказать – залежится он у него, или сразу найдется покупатель. Как правило, покупателями были иностранцы. Они заходили со скучающим видом, брезгливо тянули носом воздух и долго присматривались, прежде чем что-то взять. Он терпеливо отвечал на вопросы (пригодилось знание английского), подробно рассказывал о выделке, времени изготовления вещи или особенностях рисунка. Иностранцы оставались довольны и, выбрав что-то, расплачивались и уходили. Дверь за ними затворялась с мелодичным скрипом, словно вздыхала. Будто она тоже была частью товара и ей было жаль расставаться со своими собратьями.
А поставщики его товара?.. Как много он перевидал их…
- Понимаете, очень нужны деньги, - сбивчиво лепетала старушка интеллигентного вида. – Я бы никогда не рассталась с этой сахарницей. Она очень старинная, настоящий веджвуд, но деньги очень нужны.
- Ой, это набор вилок, ножей, ложек. Мне подарили их когда-то. Но это такое старье. Вот и решила сдать их сюда – может кому-то и пригодятся – кокетливо улыбалась молодая женщина в оранжевом приталенном жакете.
- Прадедушкин самовар. Только место занимает. Сколько дашь, брат? – доверительно сопел ему в ухо рослый детина. В его руках громадный самовар выглядел детской игрушкой.
- Я его выкуплю. Скоро поправим дела, и я его обязательно выкуплю – женщина средних лет дотрагивалась до туго свернутого маленького паласа. – Это ручная работа, его моя бабушка ткала. Я его выкуплю, - твердила она как заклинание.
Торговец кивал, уверял, что так и будет. И они уходили, бросив прощальный взгляд на свое добро. Он ждал, пока за ними закроется дверь и молча расставлял купленное по углам и полкам. За все эти годы никто так и не вернулся за своими вещами.
Он полюбил их. Он даже сроднился с ними – с маленьким полуподвальным помещением, полумраком и грудой старья. В душе он даже называл его – «мои сиротки». Железные, кожаные, фарфоровые и тряпичные «сиротки» задумчиво поблескивали со стен и углов, и в тихом блеске их чудилась благодарность.
От яркого света болели глаза. Он и раньше недолюбливал электричество, и сейчас зажигал яркий свет только, если кто-то входил в магазин. В электрическом свете вещи утрачивали волшебность, становились просто хламом. В эти минуты он особенно остро жалел своих «сироток». Они напоминали ему сильно пожилых женщин, которые еще хотят нравиться. Но яркий свет безжалостен к их ухищрениям – для уходящей красоты нужны свечи. Только они с их мягким мерцанием способны вернуть былую прелесть. Да и то – если расставить их правильно.
В этот осенний день покупателей не было. Они и без того захаживали нечасто, но в последние дни словно вымерли. Обезлюдела городская площадь, многие магазины были заперты, а те, что работали – закрывались рано. Продавцы торопливо и сосредоточенно спешили домой. Вообще торопливость и сосредоточенность стали признаком времени. С такой же торопливой сосредоточенностью ветер гнал по площади палые листья. Они закручивались в воздухе разноцветным комом, и, шурша, мчались куда-то. От этого становилось тревожно.
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре, -
вдруг всплыло со дна памяти. Он усмехнулся. Стоило окончить филфак, чтобы стать торговцем в антикварной лавке. Хотя, 90-е - чем не бесовский вихрь, когда все сметалось, рушилось и переворачивалось с ног на голову. Только кружились не палые листья, а люди.
Он неспешно очистил гранат и стал есть. День угасал. В синих сумерках рубиновые зерна казались черными. «Так и в жизни, - невольно пришло ему на ум, - яркие краски юности постепенно сменяются холодными и строгими, а затем и вовсе чернеют». «Сиротки» важно поблескивали со стен, будто соглашались.
Сейчас он доест гранат, закроет дверь и пойдет домой. Еще один день прошел. «Сиротки» будут спать до завтра. И скорее всего это завтра будет таким же как сегодня.
Дверь звякнула с мелодичным скрипом. В лавку вошла молодая пара не старше 25 лет. Мужчина остановился в дверях, а женщина подошла к прилавку, и в нерешительности огляделась.
В воздухе легко повеяло жасмином. На мгновение подумалось: так и должно благоухать молодое счастье - нежно, остро и тонко. В том, что это супруги торговец не сомневался. Только у любящих молодоженов такие светлые безмятежные лица.
- Что вы хотели? – он немного испугался своего сиплого голоса - намолчался за день.
- У вас есть, - она замялась, м-м, что-нибудь такое с этническими узорами?
- Что именно? Ковры, посуда, лампы?
- Нет, что-нибудь маленькое как сувенир, но, чтобы выглядело как настоящая вещь. Женщина явно не знала, как выразить свою мысль и улыбнулась. У нее была хорошая улыбка доброго, и открытого жизни человека.
Он пришел ей на помощь.
- Можно взять ножи в кожаных футлярах. Это настоящая кожа и старинная вышивка на ней. Адыгейский узор. Рукоятки ножей тоже украшены. Вот небольшие вазы, тарелки, кувшины тоже с росписью. Есть шали и небольшие скатерти с национальным орнаментом. Подушки, чеканки, кубачинская работа…
- Нет, нет, - она смешно наморщила носик. – Не надо никаких кинжалов. И остального тоже. Вот если бы… Знаете, когда-то моя бабушка продала в таком же магазине узорчатые туфли. Такие восточные, без задников. Они были с острыми носами и все расшитые золотом. У них еще смешное название – бабуши. Их подарили бабушке на свадьбу. Она их не надевала никогда, хранила как сувенир. Я иногда ими играла.
Мне тогда было очень смешно: бабушка продала бабуши. Но на самом деле, это было грустно. Денег не хватало, вот и продала. Она одна меня растила. Она купила тогда продукты, приготовила много еды…
Глаза женщины чуть затуманились, но она улыбнулась и продолжила:
- Бабушка никогда о них потом не вспоминала. Но я подумала, что обязательно куплю ей такие же туфли, когда вырасту. А сейчас… Уже просто куплю, если повезет…Но я хочу именно старинные, не новодел.
- Есть такие! Три пары. Торговец достал с верхней полки несколько пар остроносых расшитых туфель и смахнул с них пыль. Они были похожи на задумчивых птиц в ярком оперении. – Вот, как по заказу. Одни золотые, другие серебряные, третьи – бисерные. Все старинные. Новых здесь не бывает. Выбирайте!
Мужчина подошел к прилавку, и они с женой вполголоса стали что-то бурно обсуждать. Торговцу явно нравились эти люди. В них было много искренности, чистоты, и усталость еще не исказила их черты.
- Вот эти! – звонко сказала женщина. – Они похожи на бабушкины. Те тоже были золотые, только узор немного отличается, но это ничего. Сколько с нас?
- Нисколько. – Торговец прищурился и отодвинул в сторону блюдечко с недоеденным гранатом.
- Но, как это? – растерялись оба.
- Ничего, - повторил он твердо. - Я хочу, чтобы вы знали, не все в мире можно купить или продать. Я хочу, чтобы у вас осталось на память что-то об этой антикварной лавке. Возьмите так.
И всмотревшись в их онемевшие лица, добавил устало:
- У меня сегодня день рождения. Я хочу вам сделать подарок. Имею я на это право?!
- Правда?! Спасибо! Ой, поздравляем! Как неудобно получилось! Ой, спасибо. Здоровья вам, счастья, удачи. Чтобы таких продавцов как вы было бы как можно больше! Спасибо! – тараторили они, пока он заворачивал бабуши в тонкую бумагу.
Дверь с мелодичным звоном затворилась за ними. В воздухе остался запах жасмина – тонкий запах молодого счастья. Даже «сиротки» на стенах и в углах блестели как-то празднично.
Он не спеша доел гранат, подобрал все до последнего зернышка, сполоснул тарелку, и стал собираться. Больше покупателей не ожидалось.
«А вовремя это я сообразил с днем рождения, - думал он. – Может быть, ее бабушка именно мне продала свои бабуши. А их купил у меня какой-то турист. Хорошо, что у меня нашлись похожие.»
Он запер дверь и вышел на улицу. Ветер по-прежнему гнал по улице листья. Они взлетали, подскакивали, с жестяным треском ударялись об
