Кындык

домой. Нас трое. Я. Бабушка и Ридикюль. Все, что когда-либо достаётся из- или кладётся в- Ридикюль вызывает у меня благоговение и восторг - апельсиновые жевательные пластинки из соседней булочной (можно сжевать целую пластину и даже не хранить пожёванный катышек ночью на тумбочке - в пачке ещё целых 4 штуки), шоколадные конфеты (н е б а т о н ч и к и!!!), прыгательная резинка (на, доча, новую  тебе нашла! я видела беспомощные старые панталоны в мусорном ведре, ага, бабуль)
Кончики пальцев тактильно вспоминают холод металлических шариков замка ридикюля.
Через много лет я найду его в шкафу моей навеки уснувшей прабабушки. Клик-клик. И на меня пахнет нафталином, розово раззявленная пасть ридикюля плюнет в меня старой сберкнижкой, шиньоном седых волос и держателем для грыжи.

***
Могу ли я судить участников нашей личной семейной баталии, если о втором фронте я помню мало?

Яркая вспышка татарской деревни. Гигантские грузди вдоль лесной дороги, взрывающиеся под лупой колорадские жуки на картофельном поле деда, цепной щенок овчарки во дворе, избалованный мной за две недели до состояния плюшевой комнатной собачонки.
Бесчисленные татарские родственники, усаживающие утром за длинный уличный стол полчища грязных и счастливых детей, и укладывающие ночью этих  еще более грязных и еще более счастливых детей поперек продавленной тахты в гостиной.
Папа, перемещающийся по деревенской улице от одного дома к другому – молодой, беззаботный, опьяневший от свободы настолько, что с трудом вспоминает, что в этом его путешествии в детство его сопровождаю я.
 
Биография моего папы, выросшего в деревне и гордящегося этим фактом по сей день - это удивительная история. 
Наверное она о том как воспитание человека не зависит ни от школы, ни от  текущего политического строя, ни от географии проживания, ни от семейного достатка, ни от количества прочитанных родителями книг Спока. 
Она о том, что детей надо воспитывать личным примером. О том, какие удивительные дети вырастают в семье, где царит любовь, добро, уважение друг к другу, и самое главное - уважение к труду и науке. 
О том, что ребёнку не поможет никакая престижная школа, если в семье вместо книг на полках стоит хрустальный сервиз.
О том, что можно озолотить всех репетиторов в округе, а можно купить годовую подписку на «Науку и Жизнь» и читать ее всей семьей. 
Ещё она немного о том, как тяжело мальчику, выросшему в тихих лучах бесконечной любви невозможно ласковой татарской женщины, получить в 18 лет телеграмму о смерти матери. 
Откуда: Россия, Глубокая Деревня. 
Куда: Германия, Армейская часть #N. 
 
Та моя, татарская бабушка умерла от удара молнией в сердце. Точнее в нагрудный кармашек, куда она положила сдачу, забежав после сенокоса в деревенский магазинчик. 
 
Всю жизнь мне кажется что мой папа до сих пор в этом долгом пути из армейской части домой - к матери. В пути, который в своих фантазиях он до сих пор отказывается завершить, потому что мать в реальности он так и не увидел. Вместо этого во дворе деревенского дома его ждало ведро с водой, которой омыли ее ласковые руки прежде чем навеки сложить их на груди. 
 
Всю жизнь мне кажется, что мой папа делает этот огромный крюк по дороге домой - крюк через Ленинград, в который он приехал поступать в университет. В котором женился в поиске новых любящих рук и остался жить. Крюк, навеки подвесивший его в воздухе. 
 
Став взрослой женщиной и родив двух сыновей, я впервые увидела в отце осиротевшего мальчишку, в немом горе, склонившего макушку над этим ведром, до краев наполненным скорбью. Макушку, на которую в Ленинграде так и не легли ласковые руки. Отрекшаяся в молодости от всего мужского моя прабабушка щедро передала этот гендерный холод к противоположному полу через поколения. Своих маленьких женщин при этом любя горячо и беззаветно.
И перед моим новым материнским взглядом постоянно маячит эта одинокая макушка. Как часто мне хочется отмотать время назад и проскрипев половицами коридора старой коммуналки ворваться в нашу комнатку. Ворваться и прокричать глашатаем нашего домашнего  бабьего царства - хватит воевать, просто погладьте моего папу по голове, пожалуйста! 
 
В Ленинград мой папа приехал учиться на архитектора. А выучившись, решил доказать своей новой, до конца непринявшей его семье, и наверное в первую очередь себе, на что способен татарский мальчик из глубокой деревни, до начального класса школы не разговаривающий по-русски.  Разорвать все мыслимые и немыслимые национальные и религиозные шаблоны, начав проект по восстановлению православного храма в центре города.
О, как я люблю эту особую касту истинных нигилистов - с лукавой улыбкой они будут небрежно убеждать вас, что они атеисты, а по ночам фанатично печатать сертификаты на именные кирпичи на закладку стен храма. 
Золотые купола церкви уже много лет встречают меня издалека на подъезде к моему родному городу. 
Каждый раз когда я стою на пороге храма, восстановленного моим отцом, я чувствую бессмысленный холод сложенного на его ступенях оружия - здесь наконец подписан пакт о перемирии доблестными бойцами обоих, таких уже родных мне фронтов. 
Каждый раз, когда я стою на пороге храма, восстановленного  моим отцом, я поднимаю голову к небу и задаю немой вопрос - 
«Бабушка, ты слышала как мой отец стучался в твоё сердце? Кындык-кындык...»