– Шеф, – отзвонился я. – Вряд ли я смогу прибыть во время.
– Что за вздор! – на маленьком экране передо мной всплыло щекастое лицо Волчарского, брылья подергивались в гневе и с каждой секундой он краснел и свирепел. – Я же вижу, что ты в двух кварталах от меня. Живо! Бери авиетку, и чтобы через три минуты был на месте!
– Не могу, шеф, – сглотнул я. – На меня только что упала стрела с тысячей кредитов.
– Амур или Зевс? – спросил он.
Я немало удивился и, размышляя, почесал щетину костяшками пальцев.
– Зевс, – осторожно ответил я.
– Что ты врешь, Митя! Если это не стрела башенного крана, то быстро ко мне!
Волчарский был рассержен: я опаздывал. Как нелюдимый человек, он замыкался в своей квартирке в надежде спастись от цивилизации и прогресса, однако его стремление оградить себя от мира вызывало массу неудобств, в частности для меня. Волчарский любил по воскресеньям посещать ресторан-библиотеку, где вместе с блюдом подавали книгу, в которой оно упоминается или описывается соответствующая эпоха.
Волчарский выходил из дома ровно в полдень, в две минуты первого он, под моим присмотром, садился в авиетку, и мы вместе двигались в библиотеку или ресторан… Он – в библиотеку, я – в ресторан. Там ровно в час пятнадцать подавали отменное картофельное пюре с овощным салатом и четырьмя кусочками тилапии в хрустящем кляре, и к ним бокал белого сухого вина. Пока я уплетал порцию за обе щеки, восполняя утраченные за утро калории – я постоянно ношусь по городу, выполняя поручения Волчарского, – он внимательно читал книгу, затем останавливался, нанизывал на вилку кусочек, отравлял себе в рот, тщательно пережевывал, проглатывал, педантично клал вилку на место и продолжал читать. К тому времени, когда он заканчивал книгу и обед, я обычно дремал на диванчике в приемной.
Нарушать распорядок дня Волчарский ненавидел. Если что-то идет не так, это вызывает в нем бурю эмоций: от радостных до агрессивных или панических. Поэтому, когда мне пришлось рассказать о трупе, свалившимся с неба, забрызгав ноги кровью и ошметками, Волчарский взбесился и назвал меня «категорическим неряхой» и «бессовестным лгуном». Затем, правда, перезвонил, извинился, сказал, что сегодня не поедет в ресторан-библиотеку, и расспросил о трупе.
Я рассказал, что видел; все как он любил: отдавая прерогативу делать выводы.
Итак, Волчарский меня отослал в химчистку с костюмом. Здание находилось в трех кварталах, и, раз иных дел не было, я отправился пешком. На обратном пути, возле апартаментов с неба, практически, шлепнулось тело, замызгав ботинки и брюки. Из того, что осталось, я разобрал короткие черные кучерявые волосы, тощую фигуру и серые мозги, размазанные по асфальту. Одето тело было в белую хлопковую майку и синие джинсы. Чуть позже с глухим стуком приземлились кроссовки; подпрыгивая, они отлетели в сторону. Следом мне на голову спустилась кредитная карта. Я взял ее и рассмотрел. На ней стоял логотип в виде огненной стрелы, под ним белыми буквами было выведено название банка: «Беллеро», – и в углу цифровой индекс на тысячу кредитов. Повинуясь инстинкту, поднял глаза. Солнце находилось в зените, и верхние этажи утопали в ярком свечении. Если там кто-то был, то я никого не заметил под этим углом зрения. Сходить с места не стал, поскольку являлся уликой.
– Этому, между прочим, – отвечал я Волчарскому, – вы меня учили.
– Хорошо-хорошо, – смягчился он. – Однако, Митя, ты понимаешь, что тебе придется придумать достоверную историю того, почему ты опоздал?
– А что, трупа уже недостаточно? – контрспросил я, в надежде, что это воскресенье будет более или менее свободным.
Я хотел найти женщину и сводить ее в нормальный ресторан, где подают только еду и напитки, без каких-либо книг. Отдохнуть, пожить своей жизнью. К несчастью, Волчарский сказал следующее:
– Неопознанный труп не является убедительным доказательством для оправдания твоей безалаберности.
– Вы хотите взять это дело?
– Нет, я хочу его раскрыть, – тут же отозвался он. – И, раз ты являешься уликой, то тебе не составит труда расспросить следователя по этому делу. Я уверен, что он спишет это на несчастный случай или простое самоубийство. Мое мнение такого, что тело, которое упало к твоим ногам, имеет на то причину. А если есть причина, то будут последствия. Чтобы разобраться в последствиях, нужно знать причину. Найди все, что сможешь.
Я хотел попросить его отправить мне сменную одежду, но он со словами: «Держи меня на связи», отключился.
Я остался на улице, в пыли и гаме, производимыми нашим прогрессивным миром. Вскоре с центральной магистрали слетели три авиетки: две полицейские и одна труповозка. Кредитную карту я спрятал в задний карман брюк.
Как назло, судьба сегодня издевалась. Из одного аппарата вышел высокий человек с лицом, напоминающим сморщенный картофельный клубень – так его уродовали оспины. Заметив меня черными полумесяцами глаз, он, сначала расплевался и замахал руками, ругаясь на все, что только имеет звание «высших сил», но затем, когда его взгляд упал на мои ботинки и брюки, самодовольно улыбнулся.
Я насупился. Конечно, «Капитан Чванливость», иными словами: майор Осташенок, был очень рад увидеть меня в качестве улики. Его веселость перешла в победное ликование. Наконец-то он мог что-либо со мной сделать в отместку за все годы нашего противостояния. Майор уважал Волчарского, но меня ненавидел, а видел часто. Он полагал меня занозой в заднице. И теперь, если бы он верил в «высшие силы», расцеловал бы их всех за предоставленный ему случай унизить меня. Я недовольно корчил рожи, выслушивая бахвальство.
– Великие мойры – воскликнул он, – направили Фемиду!
Я сжал зубы, только бы не проронить ни слова в ответ. В таких случаях, считал, что нужно промолчать, однако моя натура была против этого и стремилась выплеснуть ответную желчь ему в лицо. Борясь с собой, я сносил насмешки майора.
Криминалисты закончили с телом и погрузили его в труповозку.
– Пожалуйста, снимите обувь и брюки, – обратились ко мне.
– Нет-нет, – вставил майор Осташенок. – Это – Дмитрий Славкин, подручный сыщика Волчарского. Недопустимо, чтобы он раздевался на улице; это же унизительно. Обрежьте то, что вам нужно.
На моем лице и лице криминалиста образовалась схожая мина удивления с той разницей, что он не понимал такой заботы, поэтому, пожав плечами, приступил к работе; я же прекрасно осознавал, какие сволочные мысли крутятся в голове следователя, кожей ощущал его злорадство. Однако ничего с этим поделать не мог, впрочем, когда брюки были искромсаны ножницами, я остался рад тому, что они все еще на мне.
Пока криминалист возился, майор расспрашивал по протоколу. Я повторил почти слово в слово то, что говорил Волчарскому, кроме одной детали: как бы случайно, я забыл упомянуть о кредитной карте. Пусть это решение будет отмщением за унижение.
Следственная группа разбрелась: кто-то вернулся в Отделение, кто-то пошел опрашивать жильцов квартирного небоскреба. Повинуясь приказу Волчарского, я бодро зашагал вслед за Осташенком. Он, заметив это, остановился и прочел лекцию о внешнем виде, знаете ли, ему кажется, что недостойно разгуливать по городу босяком и в рваных штанах.
– Людское мнение, – продолжал он, – имеет свойство вешать ярлыки. Оборванцев никто не любит; а тем более тех, которые суют свои носы в дела следствия.
– Да я даже слова не сказал о том, что хочу приступить к расследованию.
– К вашему сведению, господин Славкин, – чванливо приподнял он подбородок, – звезды на погоны мне не с неба упали. Я уверен, что вы успели обо всем рассказать Волчарскому. А зная его воскресные прогулки, которые иногда мне вставали костью в горле из-за этого непременного ритуала, уверен, что он сейчас дома, в кабинете смотрит новости и ждет, когда же вы принесете ему мои косточки, чтобы он высосал из них весь мозг. Нет, господин Славкин, подачек от меня не будет. Хотите заняться этим делом, присоединяйтесь. Но! Потрудитесь, хотя бы, выглядеть прилично.
Я почесал шею. Он был прав, как ни прискорбно это было осознавать. Вряд ли меня вообще пропустили бы через холл. Поэтому, чтобы не тратить время на поездку домой или к Волчарскому, я осмотрелся. Всего через дом на противоположной стороне улицы имелся магазин мужской одежды. Я зашел и купил, что мне нужно. Тут же переоделся и переложил вещи из карманов брюк в новые джинсы, прямого покроя. Ткань была мягкая и приятно щекотала при ходьбе. Рванье я выкинул в ближайшее ведро. Из обуви мне подошли кожаные полукроссовки. В них совершенно не чувствовался каблук, мне даже показалось, что я стал на пару сантиметров ниже.
Вновь одетый, направился прямо в холл небоскреба. Внутри все пылало ультрамодным стилем: старинные формы в новой, сверхтехнологичной оболочке. Все – это от ковров, стульев и торшеров с люстрами до картин, колонн и стойки администратора. К ней я и направился. Расспросив служащего, вызвал лифт и поднялся к апартаментам покойного.
На пороге меня (не) ждал Осташенок. Он не был готов к скорому моему появлению, поэтому нагрубил в привычной для него горделивой манере, отстраняя подальше. Я настоял на том, что это поручение Волчарского, и он меня впустил.
Квартира была маленькая, на две комнаты: спальня и кабинет. Имелся смежный с ванной туалет – совершенно безмозглое архитектурное решение. Однако для тех, кто живет в одиночестве, вполне подходящее. Женской руки в убранстве и меблировке я не заметил, из чего я сделал вывод, покойным был парень одинокий, возможно, замкнутый. Судя по количеству электронных книг, раскиданных вокруг, он любил читать. Исходя из содержания книг – он любил сказки и мифы. На журнальном столике громоздился древний лазерный принтер. Рядом стопка пожелтевшей со временем бумаги. Аппарат заело, и один лист застрял и скомкался в роликах. Полиция сфотографировала объект, вытянула лист и перепечатала содержимое. Я решил просто его заснять и отправить картинку Волчарскому.
Вот текст, который был отпечатан:
Сквозь толщу веков несется в космосе ведьмина звезда, с хвостом, подобным волосам, что веют на ветру. Заключена в темнице и тщится выбраться из притяжения. Летит и мечется в аркане эллиптической орбиты. В темноте, как узница слепая, ищет выход, ищет способ разорвать оковы физики, но тем сильнее крепнут путы, и крепче стягивает горло невидимый ошейник.
Бежит от Солнца, от судьбы, что неизбежно ждет ее, бежит во мрак и пустоту, где мир окрашен звездами. И хотелось бы порвать ей трос и, с облегчением вздохнув, покинуть звездную систему, отправиться в тот бесконечный путь, где будет ждать ее свобода, пусть одинокая, но так желанная, где никогда не будет разрушений.
Крепко держит Гелиос непокорную блудницу. В тот час, когда ей кажется, что миг, и разорвутся путы, он натягивает трос; уходя от Солнца дальше, не ведая того, сама к нему стремится. Раз за разом, бесконечно.
И тогда, узнав, что выбраться ей не сулит судьба из солнечной темницы, она решает все разрушить и разбросать осколками планет.
Она мечом блистающим восходит. И слезы выливает водолей.
Она копьем кровавым к нам взывает. И мечется пегас в тревоге.
Она бич для мира возвышает. И химера жалобно скулит.
Дано ей имя:
