Вот так бывает – застрянешь вдруг во времени и сам не поймёшь, кто ты и где. Сидели мы как-то с доном Карлосом у больших серых камней на плоскогорье, и я попросил его рассказать, что он видел, когда был ТАМ.
– Попал я ТУДА по пьяни, – заговорил он как обычно после небольшой паузы. – Трезвый бы ни за что не решился. За входом ничего не было. Тем не менее всё ТАМ было до краёв заполнено этим ничто…
Дон Карлос замолчал, медленно раскурил трубку и прищурился, глядя на склонившееся к западу солнце. И стал похож на перекормленного индейца.
Я вежливо кашлянул.
– Тебе надо побольше пить, – отозвался он, не поворачивая головы. – Только не из местных колодцев.
– А откуда тогда? Тут же другой воды нет! – наивно спросил я.
Дон Карлос сплюнул.
– Вода здесь вообще ни при чём. Ты слушай и делай.
И он снова умолк. Вершины гор на западе затягивало сизой дымкой, в зарослях чапараля гомонили припозднившиеся птицы, какая-то мелкая живность деловито сновала по камням.
– Как-то поймал я зайца, – заговорил он через несколько минут, забивая в трубку новую порцию сушёной травы. – Вот было мудрое животное! Тот заяц о многом бы мог рассказать…
– И что же он тебе поведал, дон Карлос? – спросил я, предвкушая услышать что-то вроде очередной мудрой индейской притчи.
– Ничего.
– Почему?
– Он не успел.
Я вопросительно посмотрел на дона Карлоса.
– Мы с товарищем его зажарили и съели. Это большое искусство – общаться с духами!
Он помолчал и добавил, усмехнувшись:
– А женщины совсем не умеют готовить.
Я понимающе хмыкнул, и мы оба молча уставились на ломаную линию горизонта, прочерченную цепью темнеющих вдалеке гор.
Прошло не менее получаса, прежде чем я решился нарушить наше сакральное молчание.
– Дон Карлос, скажи, – спросил я как можно более уважительным тоном, стараясь изо всех сил быть тактичным, – а дон Хуан действительно существовал?
– С этим зайцем всё оказалось не так просто, – проигнорировав мой вопрос, после короткой паузы сказал он. – У индейцев яки есть обычай: перед тем как убить и съесть любое животное, ему дают человеческое имя и просят у него прощения. Наш заяц получил имя дон Хуан. Я сразу же, следуя привычным для меня цивилизованным принципам гуманизма, предложил своему другу-индейцу отпустить дона Хуана, но тот объяснил, что земное существование зайца закончилось. Любое существо становится смертным в тот момент, когда получает своё имя и смерть может отметить его в своих списках.
– Это касается и человека, дон Карлос?
– Разумеется.
– Но ведь любому из нас имя даётся при рождении, и мы продолжаем жить!
Дон Карлос посмотрел на меня с усмешкой.
– Не всякое существование можно назвать жизнью, – медленно, чтобы до меня наверняка дошло, произнёс он. – И я не говорил, что смерть сразу же забирает того, кто получит своё имя. Пока у существа нет имени, оно бессмертно. Однако после имянаречения всё меняется, причём для разных существ по-разному. Человеку даётся время, чтобы он мог создать свою судьбу и принять смерть как воин; у животных судьбы нет, поэтому их в такой ситуации следует убить сразу.
– Почему?
– Потому что им и дают имя только для того, чтобы их убить!
– А разве нельзя животное убить без этого?
Дон Карлос, вынув трубку изо рта, повернулся ко мне всем корпусом и долго смотрел на меня, как на глупца, который никак не поймёт прописной истины.
– Если ты не дашь ему имени, – наконец сказал он с удивлением, – у кого же ты тогда будешь просить прощения за вынужденное убийство?
– Да я и не думал просить прощения у какой-нибудь свиньи или куропатки за то, что я их собираюсь съесть! – не к месту эмоционально воскликнул я. – Так уж устроен мир, все кого-нибудь едят, чтобы жить. Волк же не просит прощения у зайца!
– Волк не просит, потому что у него нет судьбы, так же, как и у зайца. Они равны. А у человека судьба есть, поэтому, чтобы сделать зайца равным себе перед вынужденным убийством, он обязательно должен наделить его хотя бы частью судьбы, дав ему имя.
– А что всё-таки будет, если он этого не сделает?
– Если по каким-то чрезвычайным причинам обрывается жизнь не имеющего имени существа, оно остаётся бродить по земле бестелесным призраком, вредя живым, особенно тем, кто повинен в его гибели. Так что выбора у нас не было, и после того как дон Хуан получил своё имя, нам пришлось съесть его на ужин. Никогда не забуду его вкус…
Дон Карлос трагически замолчал, впав в состояние глубочайшей печали. Мне даже показалось, что он украдкой смахнул с глаз слезу. Словно сочувствуя ему и съеденному им зайцу, тотчас затихли и птицы в чапарале. Я не мог вымолвить ни слова, испытывая неловкость за свои дурацкие вопросы; получалось, что я один своим жестокосердием и глупостью не вписываюсь в их гармоничный прекрасный мир, мир сопереживающих птиц, уважаемых зайцев и мудрого дона Карлоса. Безмолвие затянулось и стало тягостным для нас обоих.
Тем временем солнце скрылось за вершинами гор, сгустились вечерние тени, изменив местность вокруг до неузнаваемости. Дон Карлос приободрился.
– Сумерки. Сейчас начнётся.
Я невольно напрягся, опасливо поглядывая по сторонам.
– Вон, видишь тот камень? – продолжал дон Карлос.
Я повернул голову в указанном направлении, но он резко остановил меня:
– Не смотри!
– Но как же…
– Говорю тебе – не смотри! – шёпотом, но достаточно твёрдо повторил он. – Замри!
И после этих слов сам вдруг как-то обмяк, словно футбольный мяч, из которого выпустили весь воздух. Я замер, изо всех сил стараясь не смотреть на камень, но неодолимое желание бросить на него хотя бы мимолётный взгляд полностью завладело мной. Боковым зрением я, как мне казалось, видел, как камень в полумраке начал менять свои очертания и размеры и медленно двинулся в мою сторону. Дон Карлос тихо сидел на своём месте, то ли затаившись, то ли уснув. Наконец я не выдержал.
– Дон Карлос, так что с камнем-то? – едва слышно спросил я, находясь уже на грани обморока от страха.
– А? – Он посмотрел на меня непонимающе. – С каким камнем?
– Ну, ты же сказал – не смотреть.
– А-а… Так и не смотри. Чего пялиться-то? Всё равно его не пересмотришь.
Я растерянно глянул на своего мудрого наставника, но по его виду совершенно невозможно было понять, подшутил он надо мной или говорил серьёзно. Он по-прежнему сидел с полузакрытыми глазами, привалившись спиной к валуну, и попыхивал своей трубкой.
Стало совсем темно. Близилась ночь. Время нашей встречи подходило к концу. Придя в себя от недавних треволнений по поводу ожившего в моём воображении камня, я вспомнил давний научный спор с одним из своих университетских товарищей и решился на ещё один непростой вопрос:
– Дон Карлос, а что ты всё куришь?
Дон Карлос посмотрел на меня с интересом и, кажется, в первый раз за вечер улыбнулся. Он с необыкновенной нежностью погладил свою любимую трубку, о чём-то подумал и вдруг протянул её мне:
– Да на, сам попробуй!
От неожиданности я чуть не поперхнулся жевательной резинкой. И не придумал ничего лучше, чем сказать:
– Я не курю, дон Карлос, ты же знаешь!
Боже!.. Каких только слов я не вспомнил, мысленно ругая себя за свойственный моей природе идиотизм, – в кои-то веки выпал такой шанс узнать самую главную тайну Кастанеды, и я как всегда…
– А кто здесь курит-то? – снова широко улыбнулся он. – Просто затянись!
На этот раз я не стал испытывать судьбу, довольно бесцеремонно выхватил трубку из рук дона Карлоса и…
Немыслимо! После нескольких затяжек я завалился на бок, стал путать время суток и провалился в щель между мирами, полетев вверх ногами куда-то вниз. И весь полёт меня преследовал чёрный крылатый пёс, который то дружелюбно лизал мне пятки, то нещадно за них кусал.
