ПЕТРУШКА (продолжение 1)

                                                                                  3
                             
                                                            История  Дейдры
      В далёкой-предалекой стране, что одним плечом окунается в пенистые морские волны, а другим, облачённым в зелёный бархат лесов, возлегает на холмистой равнине, в крестьянской семье родилась девочка. Отец с матерью нарекли её именем Дейдра. По прошествии некоторого времени случилось в тех краях несчастье — неожиданные заморозки погубили посевы на полях, а засуха истощила и высушила землю, и по ней на бледном коне проехался царь голод. Великая    нехватка хлеба погнала бедный люд к воротам различных монастырей, где можно было получить нищенское подаяние и как-то продлить свою ничтожную жизнь. Вот у таких ворот родители продали свою шестилетнюю дочь Дейдру профессиональному нищему за горсть медных монет. Это явилось началом её скитаний.
      Нищий, купивший девочку, был вожаком шайки оборванных, измученных голодом и беспроторицей* малолетних попрошаек, большей частью состоящей из калек, специально обезображенных с целью вызывать своим уродством у добросердечных граждан сострадание и жалость. Много дорог было исхожено Дейдрой с этой ватагой убогих оборвышей; ни очага, ни крова, ни крыши над головой — вечный холод, голод и побои, пока однажды в одном многолюдном и оченно многошумном городе в её протянутую детскую ладошку не вложили серебряную монету. Девочка, взглянув на подавшего столь щедрую милостыню, содрогнулась, увидев женщину покляпую*, отягощённую уродливым горбом. Женщина долго разглядывала рисунки на детских ладошках девочки, а затем, ехидно прищурясь, потребовала проводить себя к вожаку. Костлявые пальцы цепко, до боли, впились в худенькое плечико, и тщетно Дейдра извивалась, пытаясь высвободиться. 
    Вожак не без интереса выслушал предложение горбатой сеньоры и, поторговавшись для приличия, спрятал в свои лохмотья увесистый кошелёк. С этой минуты Дейдра принадлежала другому хозяину. Тем хозяином стал долговязый синьор с одним глазом, а не та сгорбленная особа, что выкупила её у нищих, — она была у него лишь во служении. Сам же хозяин владел кукольным театром и цирковой труппой. Скрытно от всех он занимался чёрной магией, и для его тайных обрядов нужна была детская кровь. Каждое новолуние в течение года он вскрывал Дейдре вену и выпускал из неё нужное количество крови для своих колдовских целей. А кровь Дейдры соответствовала его замыслам, ибо в её юном девственном теле текла кровь древних друидов, о чём говорили сочетания линий на её руках. Вот отчего покляпая шутиха долго разглядывала детские ладошки, ей хорошо были известны тайны рунических символов.
      По прошествии года колдун закончил свои опыты, найдя нужную магическую формулу, за которой таились силы, неподвластные разумению. Девочка, вопреки всем ожиданиям, выжила, окрепла, и по настоянию шутихи её оставили в прислугах.
      Так и росла Дейдра, скитаясь по далям дальним, то в кругу убогих попрошаек и воришек, то бродячих шутов и скоморохов. Старая горбатая акробатка, исполнявшая роль шутихи, стала ей вместо матери; приглядывала, обучала ремеслу.

      Течёт река времени, медленно крутится колесо истории, вращая тяжелые жернова, что перемалывают события пережитых лет в прах, и воды забвения уносят сей тлен вдаль. 

      Третье лето стоит балаган в здешнем краю, краю берёз и ракитового куста. Растёт хозяйская мошна, капиталом наливается, а земля в округе хиреет, сорняком обрастает: несёт местное население нажитое добро в кабак и в голь кабацкую обращается, некому в землю семя бросить.
      Слу́чаем в один из ярмарочных дней забрёл в балаган крестьянский сын по имени Ждан, загляделся на девушку, которая в балагане то акробаткой колесом ходила, то прислужницей по кабаку бегала, и затрепетало сердце молодое от неведомых до сей поры чувств, что коснулись струн сердечных, и запела душа, и вознеслась та песнь в высь великую и достигла сердца девушки. И сердце, объятое горечью бытия в вечных скитаниях, окаменевшее в окружении разврата и беспроторицы*, ощутив чистоту истинного чувства, размякло и дало росток малый, беззащитный, требующий нежности и тепла. Не отвергла девица любви крестьянского сына, но и не сразу доверилась своему сердцу. Стал захаживать молодец к балагану да приглядывать, как с девицей встречу устроить.
      Немного времени прошло, идёт свататься Ждан-крестьянский сын к Дейдре. Подарочек принёс — прялку-самопрялку. Но приёмная мать, покляпая цирковая шутиха, узнав о его худой доле, отказала, да ещё и посмеялась над ним, обозвав голодранцем. И пошёл Жданушка с горя с дру́жками в кабак, где завсегда рады тем, кто хочет за порогом оставить свои беды и тревоги, где славятся пороки, милы обманы и лесть, где женщины — стервы и ищут лишь блуда, где ядовитые миазмы пьяного перегара перехватывают дыхание, и правит всем этим сам Люцефер. Коль человек по собственной воле погружается в смрадную трясину порока, как ему не помочь в этом, поглубже подтолкнуть, покрепче дать увязнуть. Вот лукавый и помогает. 
      До вечерней зорюшки просидел Ждан в чаду кабацком, раздухарилась душа, взыграло зелено вино в голове молодецкой, а друзья-собутыльники, коим имя — голи кабацкие, подзуживают, подливают, подговаривают тайной увести девушку.
     
      Ночь прошлась по улочкам и переулочкам, притушила лучины берёзовые, огарочки свечные прижгла, позакрывала двери да окна на засовы, оставив лишь трепетный огонёк лампадки, освещавший суровый лик Спасителя, сном и дрёмой окутала дома и терема. От великих алмазных россыпей отяжелевшие небеса опустились ниже и осветили землю холодным звёздным светом.
      Но не всем спалось в глухую полночь, не все предавались сну праведному. В одном оконце высокого флигеля чуть тлел огонёк, трепетно горела лучина, светом жёлтым освещая каморку под самой крышей. Хоронясь за заборами да клетями с птицею, пробиралась к флигелю чья-то тень. Вот и лестница приставлена.   
      Дейдра не смыкала ещё глаз, всё сидела за прялкой, кудель вытягивала и горько вздыхала. С тревогой бьётся девичье сердечко, вещает о беде неминучей, судьбе горючей. Не надеялась более увидеть своего любого. Как вдруг послышался шорох возле окна. Оглянулась дева, и выпало веретено из девичьих рук. Перед ней стоял Ждан. 
      Взял парень руку девушки и, страстно прижав к своей груди, стал уговаривать: сейчас же, в ту же минуту покинуть сей дом и бежать в его удел, где ждёт их материнское благословение. Но не успела Дейдра и словом обмолвиться, как в горницу ввалились Кукольник с шутихой и хозяин постоялого двора. Пьяный хозяин высоко держал яркий фонарь и, тыча пальцем в молодца, силился что-то сказать. Это он заприметил непрошеного гостя  и  поспешил  сообщить  об  этом  своему богатому постояльцу. Влюблённые, застигнутые врасплох, оцепенели.
    Кукольник с перекошенным от гнева лицом рявкнул на хозяина, чтобы тот убрался прочь, и вырвал из его рук фонарь. От звука этого голоса Ждан очнулся и бывшие ещё в его голове винные пары воззвали к подвигу. Он схватил дубовую лавку и бесстрашно ринулся к двери, вознамериваясь пройти сквозь преграду и увести с собой девицу. Возможно, своей удалью он и достиг бы желаемого, но Кукольник обладал магической силой. Молодецкого порыва хватило лишь на один шаг. Руки парня ослабли под неприязным* взглядом колдуна, опустились вдоль тела, обронили грозное орудие. Ноги, сделавшись ватными, подкосились под крепким крестьянским телом, и он, словно мокрая тряпка, распластался по полу. А колдун уже шептал заклинание и выводил скрюченными пальцами над лежащим Жданом таинственные знаки. Поверженное тело зашевелилось, задёргалось и быстро стало съёживаться, уменьшаясь в размерах. Мгновение, и вот на полу уже лежит перчаточная кукла с циничным оскалом огромных зубов и горбатым носом, облачённая в красную рубаху. Для полного превращения оставалось произнести несколько заклятых слов, и новую куклу можно было повесить на вбитый в стене гвоздь, но что-то мешало произнести эти слова, они застревали в горле, и колдун тщетно силился их вытолкать.
      Дейдра, увидев своего возлюбленного, лежащим на полу в образе куклы, не убоявшись за свою жизнь, схватила со стола нож и бросилась на Кукольника, пытая заставить того вернуть прежние обличие Ждана. Горбатая шутиха, проявив чудеса проворности, повисла на руке девушки и вывернула нож.
      — Такая твоя благодарность, безродная тварь! — прокаркала она вороной на ухо приёмной дочери, заталкивая ту в угол. 
      Кукольник, сверкнув единственным глазом, пнул валявшуюся куклу и, обернувшись к Дейдре, колдовством, данным ему злыми силами, в наказание лишил её дара речи. Она стала немой; голос, ранее звонкий и чистый как родник, смолк, немота оплела язык. Превратилась хрустальная вода девичьей речи в стоячую болотную тину.

      Два года прошло с того памятного дня, и вот однажды, засидевшись до ночи за прялкой, Дейдра почувствовала, что в горнице она находится не одна. Не прерывая работу, окинула взглядом окружающий её сумрак и вдруг вскликнула от неожиданности. Звук своего голоса не так поразил её, как то, что узрела воочию. Рядом стоял, опершись о стену, Ждан. Она было кинулась к нему, но видение прижало палец к губам и исчезло. На стене остался висеть зубоскал Петрушка. Девушка сняла куклу с гвоздя и увидела живой взгляд любимых глаз. Опустившись на донце прялки, она заплакала, вытирая слёзы красной рубахой куклы. Нарыдавшись и сочтя видение плодом своего воображения, она понемногу успокоилась и вновь втянулась в работу. Губы её легонько зашевелились, и тишину в горнице нарушила льющаяся из души грусть.

              Не по морюшку лебёдушка плывёт.*
              Эко горе: ко мне матушка нейдёт!
              Ты приди, приди, родимая, ко мне!
              Потужи-ка об несчастной обо мне!
              И за что это я, девушка, стражду́?
              С измалетства по чужим людям живу,
              Я чужому отцу-матери служу.
              Не по плису, не по бархату хожу,
              Хожу, девушка, вострому ножу,
              Через силушку на белый свет гляжу.

      Не сразу уразумела, чей послышался голос: уж отвыкла от звуков собственной речи, уж и думать то перестала, что когда-либо глаголом обмолвится — всё знаками изъяснялась. А тут вдруг песнь, хоть и слёзная, но из собственной гортани льётся. Вскочила порывисто, не веря ушам своим, и по дубовым половицам босая зашлёпала. Встала пред иконами и вознамерилась шёпотом выразить благодарственную молитву.  Но губы только шевелились, не потрясая воздух звуками слов.
    — Боже! Почто надеждой сердце пытаешь! — в сердцах воскликнула дева, вздыхая пред образами. А тёмные лики молчаливо взирали с божницы, и лишь трепетный огонёк лампады своим мерцанием оживлял их святые очи. Видно, почудилось в тишине, приняла желаемое за явь.  Она принялась за работу, монотонность которой, опять-таки, побудила затянуть песню, и вновь в уши влились звуки собственного голоса. Не останавливая прядения, всё более возвышая голос, допела песню до конца. И, стараясь унять