ПЕТРУШКА (продолжение 1)

Девушки плели,
                        Завтра тебя, косонька,
                        Сваха расплетёт,
                        Да две заплетёт.

      Девушки вторили замужним бабам:
                       Что не весела сидишь?*
                      Али у тебя да не все гости?
                     «А у меня все гости созваны,
                     За столы-то посажены.
                     Только нет одного гостя,
                     Го… гостечка да любимого,
                     Ба… батюшки да кормильца».

      Молодых подвели к наспех сколоченному возле конюшен аналою, где, стоя во хмелю, их ждал изверженный из сана диакон, что, потворствуя царской воле, согласился учинить эту      бесовскую комедь. Ряженые дружки скоморошьего чина поднесли на сребряном блюде колпаки рогатые, коими и увенчали невесту и жениха. Петрушка за своей ширмой верещал и ёрничал, накрытый шутовским колпаком:
      — Ой ты, гой еси, отец родной, хозяин славный! Дозволь прежде к ковшику бражному приложиться да с братией честной в кружалове проститься. Ибо волею рока вступаю на шаткую    палубу ладьи супружеской. Был я цирюльником на большой дороге, Кого надобно побрить — брил. Кого надо подстричь — стриг. А кого и без головы оставлял. Да только мою цирюльню закрыли — налог в казну не платил. Оттого-то целовальники штраф и наложили, цепями супружескими наградили. Прощай братва весёлая, сосущая бочонки винные!
    Народ, отведавший царских милостей, а кто и не по одному разу, с неохотой отошёл от бочек и уже другими глазами, бесстыдными, как и надобно власти, глазел на девичье поругание и ввергался в пучину скверны.
      Бывший диакон, держа в одной руке графин с водкой, а в другой жирную куриную ногу, заблеял всепьяную литургию во славу Бахуса. Описать все глаголы, извергнутые из зловонной пропасти его проклятой души, у автора рука не поднимается, настолько всё это мерзко и противно.
      Свахи, будучи уже в непристойном виде после свершившегося «обряда», подвели новоявленных «мужа и жену» к царю для государева благословения и отеческого наставления. Поздей Второй, обтерев сальные пальцы о край скатерти, ехидно ухмыльнувшись, взял в руки заранее приготовленную стиральную доску, которой и благословил шута и девицу. Наконец, взяв в руки шелковую плеть, с размаху ожёг тело девицы, приговаривая:
      — Вот теперь знай, какова власть отеческая и как оно противится батюшке царю. Однако, власть над тобой переходит в другие руки и за ослушание будет учить тебя этой плетью муж. А ну покажи свою власть! Сбей с непокорной спесь! 
      С таковыми словами протянул государь жениху плеть. Кукловод, что руководил Петрушкой, выпростав из-за ширмы руку, принял кнутовище.
      Вторично шелковая змея обвила хрупкий стан и выдавила скупую слезу. Но была та слеза не от боли острой, что пронзила всё тело девичье, а от ненависти и бессилия. А кукловод запищал на все лады своей пищалкой, вызывая у публики одобрение. Для веселящегося люда увиденное было всего лишь представлением, где можно напиться и забыться. 

    Вот и вечер идёт по просёлочной дороге. Сумерки толпятся вслед за ним, и, цепляясь за каждый кустик, деревце или иной какой предмет, медленно растворяют их наступающей мглой. 
      Гульбище подходит к концу, многие гости лежат под лавками вместе с бродячими собаками. Бесстыдные женщины поют похабные частушки и в скоморошьих танцах оголяют срамные места под рукоплескания пьяной толпы. Скоморохи и смехотворцы глумливо кривлялись под звуки своих инструментов, неимоверно раздували свои щеки, дуя в рога и сопелки.
      Невообразимый шум бражного застолья      достиг апогея, когда пришедшая ночная тьма    потянула к отдохновению пресыщенный вином и яствами гулящий люд.
      Вспомнили, что пришло время вести молодых в опочивальню. А для этого приготовили место в сеннике, где они и должны провести ночь. Кукольник давно сбросил с себя юбочную ширму и, отдав в руки молодой куклу, не отходил от царя ни на шаг, исполняя все его прихоти. Заряница обречённо сидела одна, несчастная и голодная,  по народной традиции ей не полагалось ни есть, ни пить. Перед ней на столе лежал зубоскал Петрушка. 
      Сам царь взялся проводить молодых. Приняв фонарь, его величество нетвёрдой поступью,    человека обременившего своё многолетие винными напитками, проводил Заряницу до дверей в сенник. Дружка на подносе внёс жареную курицу с кувшином вина и поставил на огромный берёзовый чурбан, что служил заместо стола. И, ехидно улыбаясь, вышел. Дверь в сенник плотно закрыли и повесили замок. Заряница осталась одна. А бражный разгул продолжили наиболее стойкие  из винососущей братии.
      Заряница, оглядевшись, присела возле берёзового чурака и отщипнула от курицы крылышко — с прошлого вечера и маковой росинки не было во рту её. Глоток-другой вина помог справиться с усталостью и расслабил внутреннее напряжение, отчего слёзы обильно оросили бледные ланиты красавицы. Она прижала тряпичную куклу к лицу и зарыдала — теперь ничто не могло помешать ей излить своё горе — здесь, в одиночестве, в тиши, вдали от человеческих глаз и языков.
    Вдруг раздавшийся в тёмном углу шорох заставил несчастную девицу встрепенуться. Горькие слёзы враз высохли и в глазах промелькнули искры негодования. Прислушалась, напряжённо вглядываясь по звуку во тьму, что охватывала плотным кольцом тусклый свет фонаря. Мрак заколебался, и из-под сена появились две огромные фигуры. Тяжело сопя и отряхивая с потных тел сено, они вышли на свет. Это были царские псари. Здоровенные молодцы, отличавшиеся большой силой и жестокостью, за что батюшка царь их зело жаловал — баловал всячески, не по чину. Их пьяные, лоснящиеся от пота и жира рожи опричь скотской похоти ничего не выражали. Они приближались.
      Они приблизились. Руки, точно кузнечные клещи, впились в девичьи плечи и сорвали одежды, словно лист папоротника. Бледная, дрожащая, нагая предстала пред царскими псарями краса  девичья. Словно одержимые, кинулись те на неё. Швырнули беззащитное тело на утлое ложе, устланное сеном, и уж совсем было хотели совершить насилие, как стоящие у ворот вилы, подхваченные чьей-то рукой, взвились в воздух и вонзились в потное тело одного из насильников. Царский холоп, охнув, ткнулся лицом в землю. Другой в недоумении оглянулся и, узрев противника, стал приседать, пытаясь вытащить из-за голенища сапога нож, но не успел. Вилы второй раз погрузились в живую плоть.
      Заряница, позабыв про одежды, встала и от волнения не в силах молвить слов благодарности, протянула к спасителю руки, как бы воспрошая:
      — Кто ты?
      — Я тот, чья душа запечатана в безобразный образ кукольного Петрушки, о ком поведала тебе в ночи Дейдра, невеста моя. А теперь прощай, время моё уходит… — И, произнеся сии слова, молодец истаял, оставив заместо себя тряпичного Петрушку в кроваво-красной рубахе.
   
                                                                     
                                                       ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

      * «Песни собранные П. Кириевским» Русский фольклор. Изд. 1938г.
      * Повязь — повязка
      * зазор — позор                                 
      * иде —  где, когда