Насмешливая Венера

Насмешливая Венера
(разговор в постели)

Любовь – всегда ошибка.
Зигмунд Фрейд

На улице было пасмурно и неуютно: небо покрыли тяжёлые облака, шёл долгий нескончаемый дождь.
На большом диване возле окна в постели лежали двое, он и она. Он давно проснулся и, лежа на спине и заложив руки под голову, думал о чём-то. Она дремала, прижавшись к его груди; было воскресенье, и в такую погоду не хотелось вставать.
– О чём думаешь? – спросила она, не открывая глаз.
–Так, о всяком, – ответил он. – Сейчас больше о Рафаэле.
– О каком Рафаэле? – она сонно взглянула на него, чтобы понять, не шутит ли он. – О художнике?
– Да, – кивнул он. – Странный сон мне приснился. Хочешь, расскажу?
– Расскажи, – сказала она, снова закрывая глаза.
– Иду я по большому дому, – нет, не дому, а дворцу. Там огромные лестницы с мраморными перилами, арки с колонами, расписные потолки и всюду скульптуры. На стенах горят факелы, а в громадных люстрах – десятки свечей. Везде много, очень много народу, в нарядных одеждах. Одежды старинные – мужчины в камзолах, штанах-буфах и чулках, женщины одеты в длинные яркие платья из шёлка и бархата.  Все стоят или ходят, оживлённо разговаривая и смеясь, – и вдруг устремляются к человеку, который поднимается по лестнице. Он очень красив: нежное лицо, карие миндалевидные глаза и густые каштановые волосы; если бы он надел платье, то стал бы похож на прекрасную девушку. «Рафаэль, Рафаэль!» – слышатся возгласы, и вмиг его окружает восторженная толпа.
Смущаясь, он отвечает на приветствия; к нему обращаются с вопросами, которым нет конца. Кто-то спрашивает, когда можно увидеть новую работу маэстро, кто-то просит написать портрет своей семьи, кто-то напрашивается в ученики. Женщины томно улыбаются, некоторые смотрят на него с откровенным вызовом.
Он ровен и вежлив со всеми, но не более того: какая-то неземная грусть видна в его облике. «Ах, Форнарина, Форнарина! – шепчут женщины. – Разве такой избранницы он достоин!»
– Постой, – прервала рассказ женщина в постели. – Что за Форнарина?
– Форнарина это «булочница», её прозвали так, потому что она была дочерью булочника, – сказал мужчина. – По-настоящему она звалась Маргаритой, и мастер, то есть Рафаэль прожил с ней последние двенадцать лет своей короткой жизни. Когда он повстречал её, ему было двадцать пять, знакомство вышло случайным. Прогуливаясь по городу, он проголодался и его привлёк запах свежей выпечки. Он зашёл в лавку, что купить булочку, и застыл на месте: юная булочница была не просто хороша, – она была божественна! Она спросила его, какую булочку он желает, но он не мог ничего ответить. Тогда она выбрала сама и с улыбкой подала ему; как завороженный, он взял, расплатился золотой монетой и вышел из лавки, неся булочку в вытянутой руке. Позади раздался весёлой смех булочницы; участь Рафаэля была решена: он полюбил эту девушку сразу и навсегда…
– Погоди, – опять перебила женщина. – Это ты тоже видел во сне?
– Даже не знаю, – ответил мужчина, потирая лоб. – Во сне ли? А может быть, это было откуда-то в моей голове? Не знаю…
– Продолжай, – сказала она. – Что было с ними дальше?
– Он не мог на ней жениться, потому что был обручён с дочерью одного кардинала, очень влиятельного и мстительного человека, который не простил бы Рафаэлю размолвку со своей дочерью. Но жизнь без прекрасной булочницы была для Рафаэля уже немыслимой: он пошел к булочнику и предложил ему три тысячи золотых монет за Форнарину.
– Купил, что ли? – спросила женщина, приоткрыв один глаз. – Ничего себе!
– Разве сейчас такого не бывает? Всё дело в цене, – возразил мужчина. – Три тысячи золотых монет – фантастическая сумма; Микеланджело за «Давида» получил лишь двести. Стало быть, Форнарина досталась Рафаэлю по цене пятнадцати «Давидов», – мало того, он купил для неё большую, богато обставленную виллу вблизи Рима.
– Вот это любовь! – усмехнулась женщина. – Бывает же такое.
– Любовь? Любовь… – повторил он. – Знаешь, как изображали в древности богиню любви? С насмешливой улыбкой, всегда – с насмешливой улыбкой.
***
Порыв ветра ударил в окно так сильно, что оно задрожало. Женщина под одеялом съёжилась и крепче прижалась к мужчине.
– Так что же было дальше? – спросила она.
– Вначале всё было очень хорошо, Рафаэль был счастлив. Он боготворил свою возлюбленную, она стала его музой и главным персонажем картин. Он писал её одетую, полуобнажённую и обнажённую, в образе знатных дам и богинь; он хотел, чтобы все видели, как она прелестна. Но этим он сам накликал на себя несчастье…
– Кардинал решил отомстить ему? – догадалась женщина.
– Нет, зачем? – мужчина пожал плечами. – Кардинал тоже имел любовниц, хотя его сан не позволял это, а с одной из них, дочь от которой хотел выдать за Рафаэля, жил как с женой, – к таким вещам тогда относились снисходительно. Кардинал лишь требовал, чтобы Рафаэль выполнил своё обещание и женился, но тут помог случай: кардинальская дочь внезапно умерла. Казалось бы, больше не было никаких помех для счастья Рафаэля и Форнарины, но вместо этого начался кошмар, в котором Рафаэль прожил последние годы жизни.
– Но он женился на Форнарине? – спросила женщина.
– По–разному говорят: кто-то утверждает, что они поженились, кто-то – что нет. Дочь булочника была не парой для знаменитейшего художника, которому благоволил сам папа римский, поэтому, если венчание и было, то тайным. Во всяком случае, в свете они появлялись как любовники, а это означало, что у них нет законных обязательств друг перед другом. Для Рафаэля это было не важно, ведь для него не существовало других женщин, кроме Форнарины, но она вела себя по-иному…
– Изменяла ему? – сказала женщина.
– Вот видишь, сразу поняла! У женщин на это чутьё, – усмехнулся мужчина. – Да, Форнарина изменяла ему: она заводила любовников прямо у него на глазах. От поклонников у неё отбоя не было после того, как Рафаэль так её прославил, да и она почувствовала себя чуть ли не Венерой, – обворожительной, неотразимой, любвеобильной.
В моём сне я видел, как он страдал. Следующий картиной было пиршество с танцами; Рафаэль с Форнариной сидели за столом, я возле них, а напротив – молодой щеголь, не отводящий взгляд от неё, она также отвечала ему приветливым взглядом.  Когда объявили танцы, этот повеса пригласил Форнарину, и она пошла с ним, не спросив разрешение Рафаэля. В танце они вели оживлённый разговор, а после продолжили говорить, стоя у стены и не думая возвращаться за стол. Форнарина близко, слишком близко стояла рядом со своим кавалером, – её смех, взоры, то как она говорила, её движения были явным любовным призывом. Потом были ещё танцы, а потом оба они исчезли.
На Рафаэля было жалко смотреть: он был бледен, он задыхался, по лбу струился холодный пот. «Гони её прочь, она погубит тебя, – сказал я. – Ты взял её из грязи, хотел возвысить, но вместо этого открыл всю скверну её души. Получив деньги, получив богатство и свободу, эта булочница стала обыкновенной шлюхой». «Молчи! Молчи! Что ты можешь знать?!» – вскричал он, затем вскочил и выбежал из зала.
Позже Рафаэль написал стихи для неё:

Амур, умерь слепящее сиянье
Двух дивных глаз, ниспосланных тобой.
Они сулят то хлад, то летний зной,
Но нет в них малой капли состраданья.
Готов безропотно сносить твой гнёт
И жить рабом, закованным цепями.

– Он, что, был мазохистом? Ему нравилось страдать? – спросила женщина, окончательно пробудившись.
– Нет, здесь глубже, – возразил мужчина. – Мазохисту страдания доставляют удовольствие, но Рафаэлю – только муку. Непереносимую, адскую муку, которая свела его в могилу раньше времени! Он не мог избавиться от страданий, потому что избавление от них означало бы избавление от любви, – да и хотел ли он избавления? Как ни странно, чем хуже, развратнее, подлее вела себя Форнарина, тем чище, светлее, возвышеннее становился её образ на картинах Рафаэля.
Я это видел в последней части своего сна. Мы стояли с Рафаэлем перед большим полотном в его мастерской. «Ну, что? – спросил он. – Такой будет моя Мадонна». Я не нашёлся, что ответить. На холсте была изображена Форнарина, но не та Форнарина, которую я знал, – с холста на нас смотрела Форнарина ангельской чистейшей красоты, в которой не было ни тени низменного земного, но видна была особая высшая духовность, возможная только на небесах.
Да, это была Мадонна, безгрешная и непорочная, абсолютный идеал женственности, любви и сострадания, и сколько ещё Мадонн не напишут художники, превзойти Мадонну Рафаэля уже невозможно! Но я понял и другое – если бы Форнарина была иной, если бы Рафаэль не перенёс из-за неё все муки ада, никогда ему не написать свою Мадонну, в которой воплотилась его выстраданная мечта о непорочной прекрасной женщине.
***
Дождь сильнее забарабанил по подоконнику; на улице потемнело, как вечером.
– Вот так, – сказал мужчина. – Ну, разве Венера не насмешница? Даря любовь, она дарит страдания. «Бойся её подарков всякий живущий», – писали на постаментах этой коварной богини. Интересно, что великим современникам Рафаэля – Микеланджело и Леонардо тоже не удалось избежать насмешек капризной Венеры, которая посмеялась над каждым из них по-своему…
– Ну, ну, не спи! Раз уж разбудил, рассказывай! – толкнула его женщина, видя, что он дремлет. – Что случилось с Микеланджело?
– Микеланджело?– встрепенулся мужчина.  – Ах, да, Микеланджело! Там была такая история…
– Ты и это во сне видел? – улыбнулась женщина.
– Не довелось, – улыбнулся он в ответ, – но ещё в юном возрасте мне попалась книга, где были показаны его работы.  Мне они не понравились: слишком напряженные, слишком мрачные, – ни одной улыбки на лицах, зато сколько отчаяния, гнева, страха, жестокости! Позже, гораздо позже я понял, что его мрачная история человечества не менее важна, чем светлые образы того же Рафаэля: кто-то должен показывать человека со всеми его страстями, как бы неприятно это не выглядело.
– Не тяни, рассказывай, – женщина шлёпнула его по плечу. – Ты обещал рассказать о любви, а на лекцию я могу сходить в музей.
– Хорошо, о любви, – кивнул мужчина. – До шестидесяти лет Микеланджело не любил женщин…
– Ты хочешь сказать, что он?.. – засмеялась она.
– Да, его привлекали мужчины, – а почему тебе смешно? – взглянул он на неё. – Однополая любовь так же стара, как само человечество: я мог бы назвать многих-многих знаменитых людей, которые любили представителей своего пола. В древности это нисколько не осуждалось, и только с утверждением религий, запретивших однополую любовь как великий грех, начались преследования её поклонников. Это ничего не дало: несмотря на суровые наказания, истребить однополую любовь не удалось и не удастся никогда – Венера благосклонна ко всем проявлениям любви и смеётся над попытками ей помешать.
– Как ты горячо защищаешь однополую любовь, вот уж не подумала бы! – сказала женщина. – Может, у тебя тоже есть такие наклонности?
– Нет, я принадлежу к традиционному большинству человечества, – покачал он головой. – Однако осуждать нетрадиционное меньшинство, по-моему, просто глупо, – так же как бояться, что меньшинство станет большинством, и род человеческий прекратится.  Природа устроила людей таким образом, что те, кто