МЕДАЛЬ

       МЕДАЛЬ
   
  


       Стояла слякотная мартовская пора. Ноздреватый почерневший снег, цепко прильнув к еще неживой земле, источал запах тяжелой сырости, затхлый запах погреба. Обглоданный наст коварно проваливался под ногой, след тотчас заполнялся свинцовой колодезно-ледяной жижей. Смерзшаяся почва не принимала ее. Талая вода скапливалась в мрачные густые болота, от которых веяло костенеющим холодом, один вид их вызывал озноб по спине.
      На обочине разбитого в щебень шоссе, переступая с ноги на ногу, порядком окоченев на сквозном юру, два маленьких человечка тщетно голосовали мчавшим машинам. Те со свистом проносились мимо, веером выплескивая из-под колес смачную жижу. Коротышки поспешно отступали от дороги, укрывались от брызг посреди развороченной трактором грунтовки, увязали в ней, облепив резиновые боты пудовыми комьями грязи. Потом они обмывали обувь здесь же, в луже, и опять выходили на трассу.
      Хрупкий мальчик лет десяти в шапке-ушанке и долгополом пальтеце, в глянцевых зеленых сапожках (явно на вырост) настойчиво теребил пожилую женщину, дергал ее то за рукав, то за полу старенькой выцветшей фуфайки. Его голосок по-птичьи чирикал:
      — Баб, баб, когда, ну когда придет наш автобус? Баб, почему его нет, он не сломался? Баб, а может, пойдем на электричку?..
      Женщина уверяла нетерпеливого мальца, что автобус обязательно будет...
      — Да и куда теперь, к поезду все равно не успеем. Бог даст, подвернется «пэчевская» машина, довезут прямо до места.
      И вот, когда за поворотом показался очередной грузовик, мальчик с трепетной надеждой спросил:
      — Баб, не эта машина?..
      Бабушка, замахав рукой, пристально вгляделась в нутро кабины, стараясь угадать знакомое лицо. Но старческие подслеповатые глаза уже не могли пробиться сквозь толщу мутного стекла. Старуха проводила машину долгим взглядом и беззлобно ответила:
      — Нет, какой-то шофер нездешний, наверное, с города, наш бы взял...
      Подошла еще попутчица. Женщины обменялись поклонами, как старые знакомые, разговорились. Мальчик тем временем стал промерять окрестные лужи, затрыкал языком, подражая трактору. Увлекшись беседой, его бабушка вдруг встрепенулась, увещевая, прикрикнула на внука:
      — Игорек! Ну, куда тебя понесло? Зальешь сапоги, заболеть захотел?
      Мальчик послушно вышел из воды, его бледное личико не выразило протеста окрику, наоборот, оно искривилось гримасой вины, чрезмерной для незатейливой шалости. Сторонний наблюдатель не преминул бы заметить — какой хороший и послушный мальчик.
      Попутчица, подладившись под детский говор, поинтересовалась: куда на ночь глядя собрался паренек. Мальчик, смутившись, потупил голову. На помощь пришла бабушка, откровенно ввела любознательную собеседницу в курс собственных дел.
      Они с внуком собрались на ночное дежурство, она устроилась сторожихой мастерских дистанции пути. Парнишку взяла с собой — не с кем дома оставить. Вообще-то он ходит в интернат, но сейчас весенние каникулы, вот и приходится дежурить на пару.
      — Постелю ему на диванчике, он и дрыхнет у меня без задних ног. А что, в конторе тепло, котельная рядом, где ему не спать-то? А утречком домой... уж третью ночку вот так.
      — А мать-то его куда делась, уехала, что ли, куда?
      — А ты разве не знаешь? — старушка снизила голос и, горестно вздыхая, поведала женщине, где мать мальчика.
      Попутчица сочувственно зацокала языком, порой прерывая исповедь сторожихи возмущенными репликами, а то и негодующей бранью, осуждая нерадивую мать паренька.
      — Да, ты, Семеновна, права, парнишку нельзя ей отдавать, иначе пропадет малый. Ох, она — сука, сука! Когда мужик пьет, все же можно понять, стерпеть, на то он и мужик, но вот когда баба?.. Ах, какая мерзавка!
      — Вот так мы теперь и живем. Вчера ездила в город. Весна, разлив!? А ему, — кивнула на внука, — нечего на ноги обуть. Вот купила сапожки. Да ты не поверишь — дорогие-то какие, семнадцать рубликов. Но нечего делать, пришлось брать, взяла на два размера больше, парень-то растет. А ты говоришь — на старости лет пошла работать. На мою-то пенсию нам разве прожить?
      — Ты бы на нее, подлюку, в суд на алименты подала, как-никак деньги, пусть хоть такие...
      — Эх, милая?!. Что с нее взять? Стащат, что на путях, пропьют, прогуляют — вот и весь их заработок. По правде сказать, я с ней и связываться не хочу. От греха подальше... Хорошо хоть не приходит к нам, не травит душу-то ребенку, и то спасибо. А ты говоришь, алименты... Да пропади она пропадом со своими деньгами! «Бог даст» —еще годков пять протяну, а там он подрастет, сам понимать станет, что к чему. Уж как-нибудь проживем... Нам и интернат помогает — вон форму, пальто, шапку выдали, содержат бесплатно. Ну а восемь кончит, пойдет в ремесленное или в техникум поступит. Хотя, что сейчас загадывать, тут не знаешь, что завтра ждет, как она еще повернет, судьба-то, кто ее знает?..
      Показался оранжевый автобус. Мальчонка радостно заверещал, задергал бабушку за рукав, поторапливая ее. Женщины прервали беседу, с просветленными лицами, будто после обедни, вышли на обочину. Видно, заспавший водитель, опомнясь, резко, со скрипом тормознул. Клацнули двери-гармошка. Бабушка, подталкивая внука в спину, суетно вскарабкалась в салон спереди, догадливая собеседница впорхнула на заднюю площадку. Обошлось без толкотни.
      Завечерело. С востока небо затягивали мохнатые сине-стиранные тучи. Подул порывистый промозглый ветер, стал накрапывать колючий дождик. Обогнув развороченные самосвалами колеи, проторенные во дворе мастерских, бабушка и внук вошли в приземистое зданье конторы.
      Рабочий день в отделах закончился. Однако из помещения красного уголка доносились возбужденные возгласы, прерываемые дружным смехом и оживленной возней, наверное, шла вечерняя планерка.
      Александра Семеновна Былкина — так величали сторожиху, поочередно заглянув в опустевшие помещения, отыскала в одном такую же пожилую техничку — бабку Варю, орудовавшую длиной шваброй. Сторожиха поинтересовалась — отчего так долго не расходятся люди, что случилось? Варвара, с усилием разогнувшись, успокоила Александру Семеновну:
      — Ничего особенного, встречали гостей — делегацию путейцев с другого отделения дороги, те прикатили посмотреть, как там у нас... Выступали с речами, все чин-чинарем! Потом, конечно, — Варвара, отрешенно махнув ладонью, поморщившись, добавила, — выпивали, местком раскошелился. Те подарили нашим картинку полированную и железную медаль на подставке. Видишь ли, их городу исполнилось триста лет, выходит — юбилейная та медаль, здоровенная такая. Ишь, развопились, теперь-то небось все трын-трава, помазали губки... Сам-то с парткомом поехал гостей провожать, мастера-то и рады. Слышь, как орут кто во что горазд, чисто малые дети. Правильно я говорю... — Почмокав губами, уже по-деловому продолжила, — Игорька взяла с собой? Ох, Семеновна-Семеновна — вот те морока-то на старости лет. Эх, жизня наша — распроклятая...
      Александра Семеновна отправилась принимать объект под охрану. К слову заметить, путейский участок был не слишком большим: Одноэтажное конторское здание, облупленный барак под мастерскими да два покосившихся от времени сарая — склады под инструмент и инвентарь.
      Игорек остался один в полутемной диспетчерской комнате — горела лишь дежурная лампочка у входа. На допотопном столе-рыдване тощей кучкой слиплись распотрошенные цветные журналы с чернильными пометами и задиристыми приписками, еще не доступными детскому уму. Мальчик лениво (в который раз) полистал их, вслух прочел комментарий к аршинной карикатуре, покумекал — ничего не сообразив, отодвинул подшивку в сторонку. Паренек вознамерился еще что-то предпринять, но не успел.
      В диспетчерскую заглянул седой строгий мужчина в железнодорожной форме. Игорек знал — это главный инженер (очень большая шишка), бабушка как-то говорила, что он второй после «Пэче». «Самого» мальчик видал только со спины. Но, верно, тот был еще более сердитым и старым. Мальчик вышел из-за стола и снизу вверх преданно уставился на озабоченного железнодорожника.
      Главный инженер не рассчитывал встретить в конторе ребенка. Он, было, хотел кликнуть техничку, узнать, откуда и чей ребенок. Но потом, смекнув обстоятельства, растерялся. Мальчик широко раскрытыми глазами смотрел на него. Облизав пересохшие губы, инженер как можно теплей проговорил: «На вахту пришел? Давай, брат, дежурь... Смотри, чтобы все в порядке было!..» — потоптался, неуклюже повернулся и ушел с виноватой мыслью: «Это же надо, вот болван... с ребенком о каком-то дурацком дежурстве, ну да, ладно...»
      Игорек зачарованным взором проводил главного инженера. Мальчик давно понимал: есть люди обычные, рядовые подчиненные, а есть начальство. Оно живет в ином, недоступном простым рабочим мире. Даже сам воздух, окружающий эти персоны, делается душистей, само их присутствие уже преобразует окружающую обстановку, обыденность сменяется загадочной торжественностью. Хочется подражать их манерам, их твердому голосу, их пристальному взгляду. Игорек подумал: «Когда вырасту большим — стану начальником!» И он принялся важной поступью разгуливать по скрипящим половицам, представляя, что на нем китель с блестящими звездочками и фуражка с золоченой кокардой.
      Но вдруг паренек стал ловить себя на том, что почему-то долго нет бабушки. Поначалу он отнесся к тому спокойно, но раз кольнувшая мысль набегала вновь и вновь, становясь назойливой. Мальчик выглянул в коридор. Планерка-гулянка давно закончилась. Тогда он приник к широкому окну, вгляделся во двор. Стало совсем темно, по стеклу скребли мокрые корявые ветви, казалось, они скоблят по глазам. Вкралась тревога. Исподволь подступили навязчивые страхи, якобы с бабушкой случилась беда. А что — немудрено?.. В такую темень запросто можно покалечиться о пудовалые железяки, разбросанные там и сям по территории. Больше всего мальчик пугался, что на бабушку напали бандиты, забравшиеся воровать половую доску (недаром завсклад вчера предупреждал сторожиху). Ворам ничего не стоит убить сторожиху-женщину, тем более тщедушную старушку. Рисовались картины одна безотрадней другой. Наконец, не выдержав, Игорек потихонечку вышел в коридор. Уборщица баба Варя, погасив кругом свет, ушла восвояси. Парнишка по стеночке скользнул к уличной двери, толкнул неподатливую створку. Сырой шквальный ветер, обдавая колючей влагой, упорно заталкивал его обратно. Но мальчик, набравшись храбрости, сжавшись в комочек, вышел на середину двора. На покосившемся осклизлом фонарном столбе, почти ничего не освещая округ, сиротливо трепыхалась немощная лампочка-сотка. Ее отчужденный свет равнодушно обволакивал паренька комом одиночества. Ему вдруг почудилось, что он один, совершенно один в пустом мире, стало неимоверно жутко. Игорек хотел громко закричать, позвать на помощь, ну хотя бы разрядить пустоту звуками, но язык не повиновался. Мальчик, затравленно озираясь, решил уйти прочь, он наобум затопал по лужам, заспешил к спасительной входной двери. Предательски шевельнулась подлая