МЕДАЛЬ

молчи, молчи... Губа толще — живот тоньше. Нашел молодку — плясать перед ним...
      Убрав со стола, бабушка оттаяла и решила идти на мировую. Предложила внуку сходить в кинотеатр, зазывно тряхнув мелочью в кошельке. Но упрямый ребенок отказался. Старушка всполошилась:
      — Уж не заболел ли ты, горюшко мое? — она пощупала лобик мальчика, не понять, вроде горячий, но вроде и нет. — Ну ладно, лучше посиди дома, от греха подальше.... А то, может, вздремнешь часок другой, ложись-ка, — бабушка надеялась, что со сном внуку полегчает, обойдется: скорее всего, набегался парнишка, наглотался свежего воздуха, вот она — свежесть-то в голову и ударила. Она разобрала постель, взбила подушку. — Иди, горе луковое!
      К вечеру мальчик чуточку оклемался. После зыбкой полуторачасовой дремоты в его головке обосновались апатичные, оттого и теплые мысли. Беспокойство улетучилось. Игорек вполне резонно заключил — ничто, собственно, не произошло. Ведь за руку его не схватили, попробуй докажи, что именно он взял ту злополучную медаль? Он принял, казалось, легкое решение, если все же каким-то боком о пропаже зайдет речь, то все отрицать, ни в чем не признаваться. Постановив таким образом, он заставил себе по крайней мере до вечера больше не думать о случившемся.
      Пришло время собираться на дежурство. Опять в сердце мальчонки закралась тревога, и уж теперь, как он не гнал ее, каких только доводов не отыскивал, беспокойство не уходило. Паренек подумал было — вовсе не ходить с бабушкой на службу. Самый простой выход — сказаться заболевшим, притвориться совсем квелым. И тогда бабушка, поохав, оставит его дома, предупредив на всякий случай соседа, так уже не раз случалось в их жизни. Но Игорек не стал симулировать. То ли пожалел бабушку, совсем замотавшуюся в последнее время, то ли побоялся возможного в таких обстоятельствах вызова врача на дом и неизбежное разоблачение, то ли решил до конца нести отведенную ему судьбой роль.
      Александра Семеновна переступила порог конторы, как видимо, давно поджидавший ее завхоз велел немедля зайти к начальнику. У женщины оборвалось все внутри: «Али не уследила?.. Неужели сперли что-нибудь?». Иного сторожиха и возомнить не могла. Ну, кабы пожар — сообщили сразу бы, а уж тут непременно воровство, чего еще более... Сердце у несчастной старушки отчаянно колотилось, сверлила нехорошая мысль: «Как выпрут с работы за халатность, чего тогда делать-то?..» — ни жива ни мертва, ступила она в страшный кабинет.
      Начальник, Борис Петрович, плотный, совсем не старый мужчина, подперев кулаком крупную голову, изучал определенно заковыристую бумагу. От умственного усилия лицо его чрезмерно сморщилось, вкупе с набрякшими мешками под глазами оно несло печать издерганности и вековой усталости. Петрович считал (и небезосновательно), что из всего персонала ПЧ по-настоящему работает лишь он один, да и расхлебывает за всех опять-таки — он один.
      Начальник недобро уставился на сторожиху. Александра Семеновна похолодела: «Видать, дело-то не шуточное... Ох, Господи — спаси и сохрани...»
      — Семеновна, — начал исподволь Борис Петрович, даже не предложив старушке сесть, — ты вчера дежурить опять с внуком приходила?
      Александре Семеновне невдомек, причем тут внук-то? Она кротко кивнула головой, подтверждая как бы то ли свое упущение, то ли провинность, а может статься, и вину. Хозяин кабинета продолжил в той же иезуитской манере:
      — А скажи-ка мне, Семеновна... опять своему мальчишке на моем диване стелила?
      Женщине раньше не доводилось замечать у Бориса Петровича садистских замашек, но сейчас его тон просто выматывал ей душу. Безвинная страдалица в недоумении приписала свой вызов на «ковер» проискам злопыхателей из числа вечно недовольных уборщиц и дворников. Она сочла нужным в данной ситуации подпустить слезу, мол, некуда деть бедного мальчонку-сиротку, и так она с ним умаялась, больше некуда. А малец-то и дело болеет, не на голую же его лавку укладывать в прохладной бытовке... Она уже по-бабьи всхлипнула, поднесла кончик платка к глазам, сделала шажок вперед, собираясь сотворить уж вовсе уничижительную позу. Но Борис Петрович, упредив ее порыв, отстраненно и обличающе выговорил:
      — Устроили, понимаешь, из кабинета ночлежку! Да где это видано? — у него даже дыхание перехватило от возмущения. — Да знаешь ли ты, сторожиха, что твой пацан утащил у меня сувенирную медаль! Вчера только коллеги вручили... Я ее толком еще и не рассмотрел... Это же надо, прямо из-под рук увели... Кто-нибудь еще подумает, что я сам ее домой отнес?.. Вот ведь в дурацкое положение поставили меня, понимаешь... Они стащили, а я, выходит, должен их воровство покрывать, что ли?.. Так или не так скажешь, Семеновна... Я спрашиваю тебя — так ли!..
      Вообще-то начальник был весьма тактичный и деликатный человек, он так и не огрубел за годы своего начальствования, случалось, терялся перед откровенной наглостью или хамством, предпочитал обходить острые углы в общении с подчиненными, матерился редко — в общем, старался не обижать людей.
      Александра Семеновна наконец уяснила, в чем ее обвиняют:
      — Вы меня извините, Борис Петрович, только вы зря, не разобравшись, на меня напраслину возводите. Мой Игорек никогда и ни за что чужого не возьмет, не такой он. Вы, может, думаете, что если его мать гулящая, значит, и сынок не далеко пойдет?.. Так, по-вашему, выходит... Не ожидала я от вас, не ожидала, Борис Петрович. Уж коли за меня некому заступиться, можно нас как угодно грязью поливать...
      — Да ты что, Семеновна... Да кто тебя грязью поливает? Ну, ты даешь, бабка!.. Я ведь прикинул только... поговорил с людьми, больше взять некому... Кому она нужна, медаль-то?.. Кто на нее позарится? Ты вот что, Александра Семеновна, позови своего малого сюда, мы с ним поговорим по душам. Для тебя же лучше... Подобные проделки, понимаешь, надо искоренять в самом зародыше. Я не говорю, что он у тебя вором растет, но согласись — порядок должен быть порядком.
      — Нет, товарищ начальник, я не стану звать внука и не позволю вам допрашивать ребенка. Нечего ему душу попусту терзать, нельзя по одному подозрению детей мучить...
      Начальник просто опешил: «Вот идиотка, баба, ишь куда заворачивает, под статью меня подводит...»
      — Семеновна, какую чушь ты несешь! Чего ты городишь-то? Я просто хотел спросить у мальчика, может, он поиграл ей, ну и сунул куда по неразумению... А ты, понимаешь... — допрашивать... И как у тебя язык-то только повернулся? Ну и люди...
      — Выходит, я, Борис Петрович совсем дурой стала, спасибо нечего сказать — заслужила на старости лет. Оно конечно, мы людишки маленькие, нас как угодно оскорблять можно.... Смолчим, нам деваться некуда...
      — Вот это да! — начальник недоуменно развел руками. Лицо и шея его покрылись пунцовыми пятнами. Он хотел что-то сказать в свое оправдание, но спазм перехватил его горло, и он захлопал губами, как рыба, выброшенная на сушу. Справившись с волнением, он, не смотря на сторожиху, хрипло выдавил:
      — Иди-ка ты, Семеновна, от меня по добру по здорову, — он прекрасно понимал, что старая женщина взяла на вооружение испытанную тактику: лучшая защита — нападение, и уж тут ничего с ней не поделаешь. — А то я с тобой точно дров наломаю. Иди, иди, чего уставилась... Иди себе с Богом...
      Внезапно распахнулась дверь, на пороге возник главный инженер. Сообразив, что некстати, он стал извиняться, но Борис Петрович велел ему проходить без лишних церемоний. Инженер осторожно прошел, с любопытством поглядывая то на сторожиху, то на начальника, разумеется, он знал о пропаже медали и подозрениях шефа. Александра Семеновна резко повернулась и с гордо поднятой головой покинула ставший тесным кабинет Пэче. Вдогонку ей последовал категоричный наказ начальника, тому ничего не оставалось, как выдержать марку перед подчиненными:
      — С сего дня ключей от кабинета больше не получишь! Обнаглели, слова не дадут сказать... — Семеновна зло оглянулась. — Ступай, ступай, нечего волком смотреть, сама виновата... не мешай работать.
      Сторожиха что было мочи хлопнула дверью. Сейчас она абсолютно никого не боялась, считала Бориса Петровича неправым и несправедливым к ней. Запрет на пользование кабинетом вовсе не обескуражил ее, наоборот, породил в ее старческом мозгу чувство злорадства на бессилие руководителя, а значит, упрочивал ее собственную правоту. В душе она продолжала полемизировать с Петровичем, не считая того злым человеком, она искала аргументы своей и внуковой честности. Находя их неоспоримыми, она все больше и больше загоняла предполагаемого оппонента в угол. Дальше больше: воображаемый диалог перерос исходную тему, сторожиха уже отстаивала свою правду по другим поводам, вспоминая случавшиеся ранее упущения и накладки, придирки и взбучки вообще от всех начальственных лиц. Таким образом, она вовсе забыла, из-за чего возник весь сыр-бор. Злополучная медаль начисто стерлась в ее распаленном воображении, Александра Семеновна усматривала причину возникшей обоюдной неприязни в чем и ком угодно, но лишь не в своем внуке.
      Приняв объект под охрану и преднамеренно сделав обход по всем правилам, Семеновна воротилась в опустевшую контору. Уборщица Варвара уже собиралась восвояси. Сторожиха кинулась к ней, намериваясь поделиться с товаркой постигшей несправедливостью: «Ишь что удумал, будто мой Игорек стащил у него какую-то побрякушку...». Но Варвара, поджав губы, совсем не разделяла негодования сторожихи. Как оказалось, начальник и ее теребил за пропавшую медаль, и техничку затронула тень подозрения в краже. А уж ей-то медаль и вовсе как телеге пятое колесо... Другое дело, когда, скажем, графин разбился или пепельницы перепутаны. Главного же Варвара так и не открыла своей подруге. Это она намекнула Борису Петровичу про внука сторожихи, донесла, что он уже третью ночь ночует в кабинете на диване. И, кроме того, выказала свое подозрение о падкости ребятишек на блестящие вещички. Короче, техничка сдала сторожиху по полной программе...
      Простились две старые женщины холодно, Александра Семеновна, не получив от Варвары причитающегося ей сочувствия, про себя ругнула уборщицу — клушей и пустоголовой коровой, вот как было оскорбительно ей ее равнодушие. Слава богу, что Семеновна еще не догадывалась о подводных камнях сегодняшней выволочки, в таком случае они расстались бы врагами.
      Пришло время вспомнить о внуке. Мальчика не слышно и не видно. Где это он, проказник, прячется? Семеновна громко позвала его. Мальчик несмело подошел к бабушке, старушка придирчиво оглядела внука — вроде все на своем месте... Однако Игорек показался ей странным. Извинительное выражение в глазах, не детская скованность в движениях насторожили старушку. В сердце Александры Семеновны начало закрадываться тяжелое подозрение, оно крепло с каждым жестом и словом мальчика. Да и он ощутил бабушкино настроение и, естественно, догадался о его причине.
      Глаза Игорька стали на мокром месте, он уже собрался повиниться, но все чего-то выжидал. Бабушка опередила его:
      — Неужели правда! — старушка не пояснила, какую правду она подразумевает, но