Мало какой коробке удаётся вытащить билет бесприютности…
Этой – чёрной, с выцветшей белой надписью, содранным лакированным покрытием и обугленным уголком – удалось.
Но пожалела ли она? Сначала её везли из одной страны в другую, швыряя по всему автобусу, а потом принесли в скромную квартиру, распотрошили и швырнули куда-то в угол… до тех пор, пока моя мать не придумала ей применение и не подарила ей вторую жизнь.
Через пару лет коробку заклеили скотчем вместе с её новым содержимым и отправили вместе с другими вещами на самолёте в другой город, чтобы после скоро снова перевезти на машине вместе со мной, матерью, одеждой, игрушками и всем необходимым.
Но и в городе ей пришлось поскитаться по квартирам. Разным квартирам, состоящим из двух, трёх или одной комнаты. Однажды ей и вовсе пришлось жить вместе со мной, матерью и мебелью в комнате на двенадцать квадратных метров четыре с половиной года. Потом стало свободнее и сейчас она мирно дремлет где-то в просторах большой квартиры.
Её всегда запаковывали как на подбор в мешки грязно-серого цвета. Противно шуршащие мешки. Откуда они вообще берутся в наших домах? Какая сила их забрасывает в наши ящики? И, главное, когда?
Коробка живёт. И даже держится молодцом, хотя – даже я вижу как ей плохо.
На долгие годы эта коробка стала хранителем памяти. Фотографии – десятки и сотни, плёнки, негативы – всё исчезало в ней, запиралось, запаковывалось в противно шуршащий грязно-серый пакет…
На рассвете раздаётся телефонный звонок. С трудом прихожу в себя от сна, нахожу аппарат, успеваю подумать о том, что моим соседям, в принципе, есть, за что меня ненавидеть и принимаю вызов.
Нарушаю тишину лишь три раза. Тремя словами. После этого – возвращаю телефон на место и выпутываюсь из одеял. На некоторое время размышляю – стоит ли открывать тяжёлые шторы, чтобы впустить рассветные хмарные лучи солнца, которое едва-едва дрожит и светит сквозь испуганные тучи и решаю не раскрывать. В моей комнате вообще редко раздёргиваются шторы.
Кутаюсь в одно из покрывал и иду на кухню – варить кофе. Холодно. Очень холодно. Сейчас, это, наверное, на благо.
Кофе закипает быстро – за это и люблю газовую плиту. Наливаю в кружку, разбавляю кипятком и возвращаюсь к себе. Надо подумать. Определённо надо подумать.
Уже у себя, водрузив кружку на прикроватную тумбочку, привычно оглядываю комнату, успеваю подумать, что, наверное, придётся в скором времени разгрести все завалы на столе и тумбах.
Но мысль уходит. Мой взгляд натыкается на книжный шкаф. Точнее – на его нижние ящики, где хранятся не только книги, мои тетради, дневники, что я веду с семи лет, но и дремлет Она! Чёрная коробка в противно шуршащем пакете грязно-серого цвета…
Вырываю коробку из ящиков почти не глядя, не думая. Что-то падает на пол, вываливается…немудрено. Порядок и я – понятия несовместимые. Сейчас, однако, мне всё равно.
С огромным удовольствием я разрываю грязно-серый пакет канцелярским ножом, который потом не могу закрыть – лезвие выскочило на полную длину и уходить не собиралось. Чёрт с ним.
Откидываю крышку…
Пакеты, альбомы. На самом дне – трогательные конверты. Ха. Я до сих пор люблю писать бумажные письма. Только писать, зная, что придёт ответ, я могу немногим– другие, как правило, не понимают моего увлечения.
Открытки. Адресованные мне поздравления с новым годом, днём рождения и восьмым марта и ещё куча каких-то поздравлялок… боги. Забавно. Всего – шестьдесят три открытки. Разрисованные картонки. Даже музыкальная открытка, отправленная мне к моему первому классу, всё ещё поёт дешёвым мультяшным голосом.
Но сейчас я не ищу настолько глубокую память.
Лица, обрывки, улыбки, марки – всё попадается под руки, кроме нужного.
Неровным почерком, косым ли – летящим, размашистым подписаны пакеты с фотографиями. Бумага мнётся в моих руках, трещит, жалобно стонет.
Нахожу нужный. Он самый аккуратный. Клейкая лента на бумаге всё ещё запечатывает пакет. Редко открывали. Я – один раз, когда проверяла, мой ли это заказ, мои ли проявленные снимки…
Семь фотографий. Семь фотографий полуторалетней давности. Забавно. Это тёплые зимние фотографии…
Но даже им не согреть моего холодного летнего утра.
Тогда, часть нашей семейной ветви собралась в первый и последний раз. Так захотела тётя Сара. Женщина шестидесяти трёх лет лучилась такой доброжелательностью и стальным характером, что спорить с ней не стал никто. Она хотела видеть всё младшее поколение угасающего рода, и я была в её глазах частью этого рода. Но меня никогда не выпустили бы заграницу без проблем до совершеннолетия (спасибо моему отцу), да и сама тётя Сара плотно обосновалась неподалёку от моего города – ей нужно было уладить дела семейного предприятия…
Спорить с тётей Сарой – смерти подобно. Мы отозвались. Все. У меня так и вовсе не было выбора. Кстати, я последняя узнала о семейном сборе. Узнала буквально за день.
Странное, конечно, вышло дело. Бредовое. Но таков уж наш век и мы. Всё у нас выходит не так.
Арендовали большой коттедж. Перевезли тётю Сару. А к вечеру прибыли все…
Первое слово - «Здравствуй».
Знакомство прошло в каком-то смущении.
Вот они мы. Все.
Тётя Сара – по левую сторону от неё – я, смущённая неожиданностью и присутствием…
Мой троюродный брат – Генрик, его беременная жена – Ядвига, брат Ядвиги – Вячеслав, мой двоюродный брат – Филипп. Фотографирует нас двоюродная сестра – Агата. Она почти всегда за кадром. За кадром и текла её жизнь.
Как болезненно похожи мы с Филиппом! Почему я вижу это лишь сейчас? Мы были знакомы ещё и раньше, быстро нашли общие темы для разговора. Он прекрасно знает русский, говорит без акцента, может быть это и помогло нам найти общий язык? Мы сели друг против друга, не сговариваясь, в одной и той же позе. И в лицах наших есть что-то одинаковое…непонятное, но очень близкое. Он никогда не пытался быть мне старшим братом, но пытался быть другом, однако, единственным, кем ему удавалось быть – это сволочью.
А что много хуже – сволочью умной и одарённой.
Ядвига. О, несчастная женщина! Как же тебя угораздило влиться в наш семейный бедлам? Какие боги так прогневались на тебя? Почему ты сама была так слепа?
Генрик… что ж. ты всегда был таким… никто от тебя ничего не ждал. Ты знал это. И это отравляло тебя.
Вячеслав. Тебя пригласили в наш дом, а ты вошёл в него с появлением Ядвиги и стал роднее, чем она и её муж.
Агата… вечная тень блистательного брата. Она за кадром. Из семи фотографий сестра осталась лишь на одной. Мне казалось всегда, что Агата меня ненавидит. Я ошибалась. Агата ненавидела всех. Она завидовала всегда и всем. По поводу и без. Всегда в каждом она видела что-то лучшее, но это лучшее оскверняло её и отравляло. Как она бледна на единственном снимке…
Тётя Сара, зачем ты собрала нас всех в этот день? Зачем? Чего ты хотела? Я знаю. Мы все это знали. Ты была одинока. Всегда. Потому и влилась в семейное предприятие. Потому и обвенчалась с работой. А сейчас ты чувствуешь, что скоро придётся венчаться со смертью и тебе страшно…ты не знаешь, кому оставить всё, на что ты променяла своё счастье, свою жизнь, свою свободу. Вот и собрала ты нас. Гордость угасающего рода. Но давай взглянем правде в глаза, тётушка?
Не хочешь? Боишься. Я вижу. Ты уже всё знаешь. Ты уже всё поняла.
А веселье идёт полным ходом. Вячеслав рассказывает какие-то истории, Филипп показательно веселиться, успевая обменяться со мной словом, изучая всех.
Агата разговаривает с Ядвигой. Она рассчитывает стать крёстной матерью ребёнка. Генрик усиленно подливает всем, а чаще всего – себе.
Тётя Сара разговаривает то с одним, то с другим – а больше всего молчит, наблюдая и изучая нас. Но мне уже всё равно. Я не рассчитываю и не рассчитывала на то, чтобы понравиться тётушке и получить кусок состояния. Хотя бы по причине того, что вдогонку идут и её дела, и вообще – придётся переезжать в Польшу. А я не смогу. Меня ждёт другая страна.
Филипп, я и Вячеслав образовали свою группу по интересам. Нам весело. Именно я подбиваю двоюродного братца сыграть на рояле, что расположен в гостиной… Ближе к полуночи он действительно садится играть. Выпитое спиртное никак не мешает ему. Его пальцы не сбиваются, ритм медленный, лёгкий, но очень мрачный… что-то есть зловещее в этой игре. Композиция мне не знакома, но даже я чувствую бесконечную тоску.
На снимке видно наше деление. Тётя Сара, Генрик и Ядвига – в одной стороне. Я, Вячеслав и Филипп возле рояля. Агата за кадром.
Филипп начинает петь по-итальянски. Неудивительно. Он знает не то четыре, не то пять языков. У него настоящий дар учить их быстро и легко.
Голос не так силён, как можно ожидать, но сейчас так даже реальнее. Понимаешь, что перед тобою человек. И сволочь.
Я не знаю точно, о чём песня – перевод я узнаю позже и не от него. Следующая встреча рассорит нас. И только сегодня мы поговорим по телефону.
Тогда песня показалась мне тоскливой, провожающей кого-то или что-то. Позже я узнаю, что так и есть – он исполнял традиционную погребальную итальянскую песню в тот вечер. Пророческая песня. Весь вечер пророческий.
-Хватит нагонять тоску! – тётя Сара командным голосом отзывается с дивана. Она так и не выучилась разговаривать по-русски без акцента. А я так и не выучилась правильному польскому. Это не мой язык, даром, что намешана в крови моей…
И длился вечер. И рыдала ночь.
Вот. Вот они мы на карточках. На первой фотографии все, кроме Агаты. На второй – коттедж. На третьей – я с двоюродными братом и сестрой, на четвёртой – мы возле рояля. На пятой – снова за столом – копия первой фотографии. Шестая – лишь мы, угасающая ветвь рода. Седьмая, последняя – фотография одинаковых коробочек… тётя Сара каждого одарила небольшим подарком.
Второе слово - «Сожалею».
Мне досталась тонкая серебряная нить с вплавленным в подвеску-капельку опалом. Мне наказано было носить её как оберег от зла.
Но вскоре я стала волонтёром. Одна из женщин в припадке ярости на то, что её ребёнка поместили в отделение временного приюта, взбесилась. В порыве она схватила меня за горло... Тонкая нить оборвалась. Опаловая капелька куда-то скользнула. Я не заметила тогда, в пылу сражения, ничего. Позже уборщица принесла мне цепочку, сказала, что нашла её на полу…и лишь тогда схватилась я за оберег. Опал она так и не нашла. Наверное, ниточку серебра можно как-то запаять, но у меня нет сил. Я всё ищу на прилавках что-нибудь из опала – полюбился этот камень, но подходящего не нахожу. Так и лежит
Семь фотографий. Семь фотографий полуторалетней давности. Забавно. Это тёплые зимние фотографии…
Но даже им не согреть моего холодного летнего утра.