оптовый - возьму всё, не глядя, но по десять. Шестьдесят за всё. Согласна? По глазам вижу, что согласна! Не тряси ушами! Ну?!" "Да какие шестьдесят - там же семь предметов." Как - семь?" " Считай (я тебя обманывать не буду): две большие ложки, две маленькие, и три вилки." "Три, да? Ну ладно, уговорила - на тебе семьдесят. Вот - теперь я, словно граф какой, золотыми приборами кушать буду! О, до чего докатился!"
Санчо хохочет, хлопает подвернувшегося зеваку по плечу и кидается в людскую гущу ...
МАРКИЗИАНЦЫ
Санчо хохочет, хлопает подвернувшегося зеваку по плечу и кидается в людскую гущу, откуда спустя несколько минут ласкающим слух возгласом: "Молодой человек! Не проходите мимо - купите книжки!" - вытягивает его старик-книгопродавец.
- Что за книжки? - приятно удивлённый обращением старика интересуется Санчо.
- Классика. Все в хорошем состоянии. Вот: Достоевский, Платонов, Толстой...
Санчо киснет на глазах, но всё же берёт одну книжку и открывает её на середине.
- Чем больше я сталкиваюсь с этими гениями литературными, - заявляет он тоном возмущённого юноши, с некоторым даже дрожанием в голосе, - с этой богемой извращенческой, тем больше я их ненавижу. Вот спросить бы их: о чём они пекутся, к чему меня призывают? Что хорошего я из их творений чернушных почерпну? Один мне объясняет, как старушек топором рубить, да с пристрастием, с подробностями (что это - учебник для душегубов?), другой - во! - варёную колбасу на гробе жены режет. Другого места не нашёл где порезать? Проголодался, вишь, он вследствие отсутствия хозяйки! Читать же такое невмоготу. Срамота! Садисты же они самые натуральные, а не классики! Они же мне заместо расслабухи крысу под кожу пускают. Больно так, что терпежу нет! Хочется взять автомат и расстрелять их всех к едрени матери! Ишь ты - жизнью удивили!
- Да они пишут для души. Для сопереживания. Чтоб душа человеческая страданиями питалась и росла. Чтоб поплакали мы над чужой бедой и от того сами лучше сделались.
- Поплакали? Посопереживали? Знаю я эту вашу тухлую теорию! И кто вам только её внушил?! Да я, может, столько бед и страданий видел-перевидел, сколько другому писателишке и не снилось! А вы сидите, значит, себе в тёплых квартирках, все в шоколаде, попиваете вискарь или, там, коньячок армяшского разлива - и рассуждаете о страданиях!? Только не нужны мне ваши выдуманные страдания, а не выдуманные - тем паче! Ни мне, ни большинству человечества! Так нет же - взгромоздились на хребет, как тля на берёзу, соки из меня сосут и навязывают мне же свои взгляды! Пушкиным в глаза тычут, а он, между прочим, задолжал кучу деньжищь - и в гроб, а жене с дитями расплачивайся!
- А ведь Вы знаете, молодой человек, - поспешил вставить свои "пять копеек" старик, - не пришлось вдове Пушкина за его долги расплачиваться. Государь у нас тогда был хороший - все долги поэта покрыл.
- Слыхал, и вдову его тоже! - не унимается Санчо.
- Про сие ничего не знаю - история умалчивает!
- Это у вас она умалчивает, а у нас она вопиет! А Достоевский? Так этот, вообще, чуть не до трусов проигрывался, - продолжает наступление Санчо.
- Это он в Баден-Бадене не удержался! - живо откликнулся старик.
- О-от! То есть нас, значит, учите, а у самих-то как с ответственностью дело обстоит? Нет ответа? А я усталый, убитый жизнью человек - я, может, и так страдаю каждый день, радости никакой, кроме случайного секса, не знаю - меня побаловать, потешить надо; вы мне развлекухи дайте, изверги, попроще да посовременней, - чтоб я поплясал-попрыгал, похохотал над сальным анекдотцем и о своих-то страданиях хоть на миг позабыл. А от классики вашей - честно скажу - волосы на голове просто дыбом встают, седеют и вываливаются. Убиваете вы меня своими запредельными интеллектуальными нагрузками! Прочёл рассказ какой-нибудь - считай, год жизни долой! Прочёл повесть - три клади! Роман - пять лет списывай! А у меня жизнь одна - моя, любимая, хорошая, единственная - не могу я годами так лихо раскидываться. Да я-то что - не обо мне речь! - вы мне так всю Россию ополовините! Это я вам как государственник заявляю. В Китае ваше место! Туда вас заслать как диверсантов! Их половиньте, а наших-то зачем?! Ну?! - опровергайте! К чему мне читать дребедень вашу?
- Добро ото зла отличать научитесь, молодой человек, чёрное от белого...
- Оп-па, приехали! Да я и сам, без книжек знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Глупостями вашими по горло сыт!
- Ну, если Вам наши так не по нутру, вот, пожалуйста: Шекспира возьмите...
- О! Так этот, вообще, полный Йорик! Старьё невероятное, муть с элементами садо-мазо! Не спорю - может, кто от него какую радость и имеет... Какой-нибудь там студентишка-филолог или пациент психлечебницы... Но я-то тут при чём?!
- А-а... Вы тогда хотя бы Евангелие почитайте, молодой человек. Для начала. Одолеете если, тогда для вас вся классическая литература как шкатулка с самоцветами откроется, всеми красками заиграет.
- Какими красками!? Там же одно коричневое толстым слоем намазано, и ничего более. Ну, чёрноты ещё подбавлено. И всё! Нету там других красок. Пострадать им хочется... Записывайся, вон, на стройку или водилой в метро. Или: автомат тебе в руки - и айда на Кавказ. А потом я посмотрю, как ты классику-то почитаешь. Первым, поди, развлекухи потребуешь! Кстати, слышали что-нибудь о серии "Ричард - длинные ноги"? Гая Юлия Орловского произведения?
- Псевдоним?
- Не знаю, не знаю. Мне это всё равно. Роли не играет. Я вот сейчас пятнадцатую книжку купил, а выйдет ещё как минимум семь! И всё прочту! Захватывает потому. Боевое фэнтези. Ещё я этим подзаправляюсь... Как бишь его? Хлебников. То есть - тьфу! - какой Хлебников? - Хлебосолкин. Хлебопёкин. Хавкин. Нет. Не то. Сейчас вспомню... Похлёбкин! Точно - Похлёбкин! О жратве пишет. Энциклопедист. Вот они - писатели на века! А ты меня классикой своей погубить хочешь, последнюю радость отымаешь.
- Всё не так!
- Так, так... Я в литературе-то тоже кое-что кумекаю. Стою скалой, и не вам, бомонду марковскому, интеллигентам дурно пахнущим, меня разубедить! - заканчивает затянувшийся диалог Санчо и, вытянув как знамя уверенный кулак вверх, отходит от старика.
Поначалу у меня сложилось о Санчо ложное впечатление как о пустопорожнем любителе торга. Однако кое-что он всё же покупал. То есть столько всего набирал, что к концу сессии "кое-что" уже не упихивалось в рюкзак.
В тот раз приобрёл он куртку, тот самый алый шарф ("Только за пять!"), диски с музыкой и играми числом с полста, огромные розовые с лоском наушники (в них и пошёл), радиоприёмник, дрель, вузовские ромбики, которые он упорно называл поплавками, запонки из дешёвых, моды давних шестидесятых годов, плюс отхватил у бомжей кухонный комбайн без пластиковой крышки за сто рублей, и как бонус они презентовали ему курительную трубку. Он долго примерялся к трубке, раздумывая брать - не брать, вертел её и так, и эдак, осматривал с пристрастием, скоблил, поглаживал, обнюхивал, засовывал липкий конец в рот, интересовался, похож ли он так на Есенина, затем отдавал весь набор обратно продавцам, вроде как отказываясь, отходил, подходил, снова совал мундштук в рот, прикусывал, посасывал, торговался, и наконец взял. В ответ на моё недоуменное: "Зачем тебе трубка?" - Санчо пояснил, что с недавних пор их собирает. Несколько десятков пережжённых и треснувших экземпляров якобы уже хранятся у него в ящике под кроватью, и в досужий час он вынимает какую-нибудь приглянувшуюся цацу с резной окантовкой, набивает её самым дешёвым, выковыренным из папирос табаком, расслабленно падает в кресло-качалку, что удачно пристроена у него у распахнутого настежь окна, и пыхтит себе не в затяжку, представляя себя то поэтом, то капитаном.
Усталый, но довольный по окончании торговой сессии Санчо торжественно восходит на перрон. Скидывает с плеч набитый свежекупленным хламом рюкзак. Оборачивается лицом к стоящей у ограждения малолетней девочке азербайджанского типа, заговорщицки ей подмигивает и, тыча пальцем вниз, на лужу с млеющей в ней опустившейся личностью, на которую та девочка с задумчивым любопытством глазеет, весьма вежливо интересуется: "Что - папа?" - скверно хихикает и отправляется восвояси.
"Ну ты и накупил!"
"Мало! - режет Санчо. - Одну ценную вещь упустил... Коробку насадок для вибратора... эх, тётка подсуетилась - из-под носа увела! Пока я торговался... - ну ты ж меня знаешь! А ведь копейки мужики просили - раз в десять дешевле, чем это добро в секс-шопе стоит... Свою хотел побаловать...Эх..."
"Коробка хоть запечатана была?"
"Да нет... А на что ты, кстати, грязно намекаешь? Что, пользовались, что ли? И что тут такого! - помыл и в дело!"
"Интересно, сколько нам электрички ждать?"
"Тоже мне - проблема! Пойди да посмотри. Лень? А мне вот не лень. На - покарауль пока."
"Не понимаю - чего они..."
"Ты о ком?"
"Тише!"
Санчо отмахнулся от меня полной ладонью и поспешил к расписанию. Собравшиеся на перроне о чём-то перешёптывались охая. Ветер доносил фразочки: "Она ещё дышит... Она ещё дышит..." - "Она что - стояла?" - "Летела! И прямо под колёса." "Ужас какой!"
Метрах в двадцати от края перрона, ровно поперёк рельса, среди серой гальки, в луже неразборчиво-тёмного цвета лежало нечто, на первый взгляд напоминающее промокший мешок, на второй - большую сломанную куклу. Наряд выдавал профессиональную товарку: тенниска, свитер, куртка, из-под низа которой начинались штаны вроде треников, но далее ничего не следовало, потому что на этом месте туловище упиралось в рельс. Рядом валялась сумка на колёсиках, там же перетаптывалось несколько зевак. "Скорую" хоть вызвали?" - спросил я у старух. Те не ответили. "Так, значит... - провопил вновь возникший рядом Санчо. - Выяснил: поезд будет через сорок минут." По другую сторону путей затормозила неотложка. "Тогда нам на автобус. Спускаемся. Переходим по мосткам... Направо не смотреть!" "А что там такое? Интересное что-нибудь?" Не получив ответа, Санчо потрусил к любопытствующим. "Ничего там интересного нет, уходим!" - крикнул я. Из неотложки выпрыгнули вальяжный врач и женщина-фельдшер, оба молодые ребята, голубые халаты. Подбежавший Санчо показал рукой куда тем идти. "А она, ведь, жива ещё. Без сознания, но кровь фонтанчиком брызгает. Но точно - не спасут. Рожа белая. Ну а если и спасут - что толку? Инвалидкой прозябать? Лучше уж... Да нет - кончается..." Санчо было не остановить - всю дорогу он пережёвывал детали увиденного и делал предположения, отчего и как всё случилось. "Как они сказали: "...сама под поезд бросилась?" Не заметила, наверное. И на ухо, поди, туга была как все старухи. Вот так живёшь себе, живёшь, спешишь куда-то, подбрасываешь уголёк в топку, а как подумаешь - что нас ждёт за поворотом? - и понимаешь, что впереди только ямка или, того хуже, кирпичная стеночка... И всё ближе и ближе... Хочешь отвернуть, жмёшь по тормозам, а тепловоз уже набрал ход... Да..."
КОНСЕРВАТОРИАНЦЫ
- Ну и как там наша богема поживает?! Голодует?! - приветственно кричит Санчо переступая порог и, игнорируя протянутую руку, сразу
