народа, то Лев Толстой со своей Крейцеровой санатой стоял бы перед его текстом как студент, просящий совета по написанию реферата. А когда Афанасьев писал об окаянных днях своего времени, Бунин с одноимёнными своими днями выглядел бы как неудачник-журналист. И несвоевременные мысли Горького были бы настолько несвоевременны по сравнению с мыслями нашего автора, описывающего происходящие текущие события, что Алексей Пешков, как новичок в литературе, прочтя Петра Ильича, никому не решился бы показать своё произведение.
Пётр Ильич говорил о недопустимости замещения русского слова англицизмами. Он говорил, что язык на котором разговаривают его соплеменники, хранит тайные смыслы и неизвестные сведения о сущности мироздания. Он вскользь говорил об истории своего народа и о потерянных знаниях старинного письма, в котором были зашифрованы истинные знания. Словом, он так далеко ушел от первоначального своего замысла, что вернуться в исходное свое состояние — неудовлетворенности нынешней ролью безвестного писателя он уже не мог. Теперь он чувствовал себя таким наполеоном от словесности, правда,не выигравшим ни одного сражения...
Время уже стало приближаться к вечеру. И Пётр Ильич знал, что скоро должны прийти его домочадцы,и творческое своё действо необходимо будет прекратить. Закончил заранее, сохранил в памяти
компьютера записанное, взял из холодильника бутерброды, перекусил. Решил отдохнуть, просто выспаться после трудовой ночи, и не менее плодотворного дня. Лёг в постель, долго ворочался, неоставляемый приходящими в голову мыслями и образами. Спал он каким-то беспокойным прерывистым образом. Сны ему снились не то что про потоп или про пожар, но благополучия в них тоже было мало. Впрочем, какой-нибудь талантливый читатель сам может дополнить в мой текст этим свои куски для произведения — со снами Петра Ильича. Оставляю место.
Родственники почти не мешали во время сна Петру Ильичу, тихо себя ведя, давая выспаться своему кормильцу. И когда они уже угомонились, ушли спать, Афанасьев проснулся. После сна в голове нередко наступают прояснения и все предыдущие факты жизни становятся понятнее. Не даром говорят: утро вечера мудренее. И хотя это было не утро, а середина ночи, но ясность, неведомая, не осознаваемая мышлением, кажется, в голове нашего героя появилась.
Пётр Ильич включил компьютер, настроил принтер и перенёс написанное днём на бумагу. Сел, стал читать. Быстро ему всё, что он сотворил, не понравилось. И он вышел на кухню, включил газовые горелки, и прямо на их огне начал по одному сжигать листы с текстом. Когда закончил, ушёл с кухни, где нестерпимо воняло горелым и опять сел за монитор, но так его и не включил. Долго смотрел куда-то внутрь экрана, будто бы хотел что-то увидеть там внутри, кроме темноты. И ему это удалось — увидеть. Вдруг ему показалось, что кто-то там на самом деле есть, показывает из глубины экрана какие -то знаки. Афанасьев напряг зрение.
«Точно, начало мерещится», — подумал он и закрыл глаза. Видимо, утомление последних дней, нервное напряжение сказались и появились видения. Но образы появились внутри экрана, а человек, прикоснувшийся к его плечу, оказался сзади, почти за спиной. И продвигаясь ближе к компьютеру он сказал: «Не переживай, Пётр Ильич, рукописи, как известно не горят». И включил компьютер, открыл файл с набранным текстом заявления. Не было никакой мистики в том, что текст появился на мониторе, но в этой ситуации казалось будь он там даже стёрт, все равно бы замаячили слова знакомого содержания. И если есть здесь что не ясное нам, только то, что связано с невозможностью ничем уничтожить некоторые писания.
Может быть и правда таким похожим образом булгаковский бес мог свободно доставать любые тексты из огня, ведь всё, чтобы не написали, будет храниться и сохраняется, как говорят сегодня, в информационном поле вселенной. Достать созданное что-либо оттуда для сведущих — пара пустяков.
Но в тот раз не об этом подумал Пётр Ильич и сбежавшие на его крики домочадцы. Что это были за ведения? Бог весть... Из каких миров приходят в таких случаях образы неких миражей, кто их создает? Дотошный читатель сам бы мог что-нибудь придумать такого, что и не не вообразишь...
Не хочется... что-то опять про нечесть... И если уж пришлось коснуться всей этой бесовщины, к которой прибегали авторы прошлого, то только с глубокой иронией относясь к легковерности некоторых доверчивых. В этой традиционности, когда нельзя объяснить какие-то явления жизни, и многие пишущие прибегают к потусторонним силам. Есть, конечно, свой смысл, но чаще всего это происходит не от большого ума автора. Но в данном случае я тоже умничать не хочу... Дело не в том, как померещилось герою все это... Суть излагаемого в другом... Но, может быть, как переживающему за персонажа, желающему как-то помочь ему, на самом деле автору удалось прийти на выручку своему герою. Зачем тревожить лишний раз нечисть, когда её и так ничем не отгонишь от себя. И это был никакой не бес, а некто другой, не пожелавший оставить беспомощным человека, пусть и обычного персонажа произведения. На эту роль мог бы претендовать автор, как тоже немного сошедший с ума вместе с героем своего произведения: пришёл сквозь времена и расстояния, через сонм измерений, невзирая на разные версии существования и решил подарить надежду на лучшее герою рассказа. Что, скажете, так не бывает? Но, допустим, Бог создал голограмму автора и послал её, как ангела, с вестью к герою произведения. Так или иначе, но задумана здесь помощь герою, а как она реализовалась — в конце концов додумайте сами... Не надо уподобляться великим, бросающих своих героев на произвол судьбы. Скажем, как делал Толстой. Сам не умеющий сдерживать свою похоть, перепортил половину женского населения Тульской губернии, а свою героиню заставил броситься под паровоз из-за страданий и мучений от измен. А Достоевский, испытывая комплекс неполноценности, принуждал персонажа своего произведения убить бедную старуху процентщицу, чтобы, якобы, выяснить: тварь ли он дрожащая или нет. Автор этих строк, как волшебник, могущий в своем произведении делать всё, что захочет, пожелал бы сказать пару ободряющих слов своему герою...
Скорую из психбольницы в ту ночь вызывать не пришлось. Пётр Ильич сам как-то успокоился, и черти в каждом углу комнаты перестали ему мерещиться. Но потом только родные и близкие пытались долго отговорить его от писания гениальных полусумашедших текстов и каких либо заявлений в писатели.
Как положено и я заканчиваю произведение, ставя даты и подпись словно бы в конце заявления в союз писателей.
Ваш Максим Никольский
