ТУДА И ОБРАТНО. Глава III

выпивают. Кустодиевская фемина тянет водку из стопки, грациозно отставив мизинчик. Обожатель, хлебнув стопку, умиленно поглядывает на предмет страсти, только кадык на шее ходит вверх-вниз. Видимо, подпаивает простушку, а та топырит пальчик и морщит носик, мол, какая гадость и как только такую пьют... «Да, — усмехаюсь, — сегодня еще один несчастный семьянин заполучит ветвистые рога».
      Но не сподобилось дальше вникнуть в психологические портреты остальных гуляк — принесли вожделенное пиво. Оставляю сдачу с трояка официантке на чай, торопливо запихиваю бутылки в сумку и... мотаю прочь из ресторана.
      Санька заждался. Водитель уже прикупил в буфете для простолюдинов дешевую снедь. Усевшись на жесткую вокзальную скамью, наскоро перекусили, запив «сухой комок» пивом, и поспешили восвояси.
      Вот и наш привередливый «Газик», обхожу грузовик вслед за Санькой, проверяем, в порядке ли снаряжение машины. Сумерничать поздно, пора на боковую. Я намеренно не спрашиваю водителя об обустройстве ночлега, готовлюсь к худшему. Однако шофер молодец — ишь какой рационализатор! Спинка сидения откидывается вверх — устроил по принципу вагонной полки... выдвигается кронштейн и — полати готовы. Правда, наверху слишком коротко, но не до протестов... Санькино место внизу — парню завтра вести машину. Кто бы подумал, что доведется ночевать в Орле в кузове «Газика» на двухъярусной лежанке у обочины шоссе — романтика, да и только.
      Просыпаюсь в холодном поту, нещадная стужа. Вот и лето?.. Плотнее заматываюсь в одежки... помогает, начал было согреваться. Но опять накатывает озноб, вновь укутываюсь — и так с полчаса...
      Стало светать. Так и не заснул, болят согнутые колени, страшное желание вытянуть ноги, да некуда засунуть. Свешиваю ступни вниз, кладу на приборную панель, при этом стараюсь не разбудить шофера, но ничто не помогает, как не ухищряйся.
      Стараюсь ворочаться осторожней, пусть водитель еще поспит. Сам же вконец измаялся. Голени затекли, иголками покалывает спина, руки и шея, кажется, даже уши и те отлежал... Терпение оборвалось, лязгаю дверцей, пропихиваю тело в куцый лаз, вот — и на воле. На улице — дубняк, будь здоров. С усилием разминаю одеревеневшие члены, кружу, как заведенный вокруг нашего грузовика, постепенно увеличивая радиус... Стоянка пуста
      И тут на востоке, из-под кромки горизонта тонюсенькой полоской проглянула утренняя заря. Алый абрис с каждой секундой ширится, разрастается, но пока не режет глаз. По здравой логике, жду потепления, но утренняя свежесть, наоборот, сгустилась, по телу волнами бежит судорожная дрожь. Ускоряюсь, накручиваю круги по периметру стоянки.
      Господи, а дома, в уютной кровати как тепло и спокойно...
     
      И опять распахнулась книга памяти — всплыло второе, теперь уже новое жилье матери. Если быть честным, то в тот период я жил на два дома: то у матери, то у бабушки. Какова закономерность графика обитания в каждом — не скажу. Уж не знаю, как там сложилось, но после рождения братика новоявленным супругам (матери и Павлу) — предоставили собственный угол. Таковым явилась крохотная комната на первом этаже двухэтажного бревенчатого дома по той же улице, что и прежнее жилье Павла. Квартира коммунальная — без удобств, с кухней на два хозяина. Но это промежуточный этап. То временное пристанище, видимо, не врезалась в подкорку мозга, потому отродясь и не снилось.
      Хотя Валентин отчетливо помнил меблировку комнатенки... Светлый двухсекционный шифоньер с большим зеркалом на створке, шкаф и сегодня в исправном ходу. Пухлый раскладной диван, на котором Валька, если дозволяли, играл с маленьким братом. Тот, с голой попкой, схватившись ручонками за спинку, любил подскакивать на пружинящей поверхности, как на батуте. Ножная швейная машинка в полированном под березу деревянном корпусе... Отчиму пришлось скруглить напильником края откидной столешницы, после того как соседский неразумный мальчик нечаянно ударился об угол головой. Взрослые говорили — стукнись малыш виском, он наверняка убился бы до смерти.
      Важно отметить, что Валентинов отчим прослыл рукодельным человеком. Да и работал Павел в местной школе учителем труда, распоряжался учебной технической мастерской. В «механическом классе» блестели смазкой два токарных ДИПа (для несведущих — «Догоним и перегоним»), имелся фрезерный, два сверлильных. Слесарка оборудована основательными заводскими верстаками с сетками, на каждом болтами привинчены чугунные тиски, под ними ящик с полным набором инструмента. В столярке стояли прочные столярные верстаки, в ложбине столешницы лежали рубанки, драчевые напильники, киянка, да много чего еще (стамески и долота оставались под контролем учителя). Правда, столяркой заправлял другой трудовик, но тот состоял под пятой у Павла Николаевича (назову-таки по имени-отчеству). Отчим же вел полный курс металлообработки. Уточню, что это, право слово, богатство безвозмездно передано школе шефствующим заводом еще при Сталине. Павел Николаевич являлся тут полным хозяином. Только позже Валентину стало понятно, что значили для Павла школьные станки и верстаки. Это сакральный удел, обитель, где Куницын после уроков в одиночестве становился самим собой. Как самозабвенно молится монах, так и Павел точил неустанно железяки и чурки, благоволя остальному миру. И, наверное, становился тогда счастлив. И выпивал... для полноты счастья.
      Отчим безбожно калымил на этих станках, вытачивал массово перильные балясины, фигурные ножки столов и прочую фасонину. Но в чем преуспел, так в изготовлении ажурных этажерок, которые пользовались большим спросом у местного люда. Такая красотка из вишневого дерева появилась и у них в комнате, а также круглый стол с затейливо точеными ножками и перекладинами. Сказать нечего — Куница прирожденный умелец! С такой же любовью сделаны обеденный стол с резными дверцами, настенные вешалки с полками, деревянный умывальник. Но исключительно примечателен комод с выдвижными ящиками в пять рядов. Уточню, что рукодельная мебель отделана по лицевой стороне фигурным антуражем, выточенным из благородного вишневого дерева. Таков вот мастер! Но постепенно спивался, а пьяницей становился горьким... Калымный приработок тупо пропивался, если поначалу Павел еще держал себя в руках, но с каждым годом опускался ниже и ниже.
      Естественно, пьянство зятя вызвало у бабушки негодование. Насколько помню, порок Павла — бабушкина притча во языцех. Потому родные люди и ругались постоянно, случалось, даже истерически, из-за дочериного мужа-алкоголика.
      Лариса Станиславовна прирожденная чистокровная дворянка. Но родилась слишком поздно, чтобы впитать в себя подобающую сословную стать — революция помешала. Ее старшая сестра — Вера (разница на восемь лет) являла собой хрестоматийную барыню. Валентин помнит Веру Станиславовну — располневшую к старости, но сановную, похожую на позднюю Ахматову. Да и личная жизнь у бабушки не сложилась. В детстве и юности Валентин не интересовался, но позже узнал, что той довелось два раза побыть замужем. Первый брак покрыт тайной даже для матери Валентина, известно только, что в двадцатых годах Лара с первым мужем жила в Ленинграде. Где, как и почему — ответа уже не найти...
      Второй муж (отец матери) тоже из благородных, учился в Харьковском университете на филологическом факультете, но в семнадцатом ушел в революцию. Дед воевал в гражданскую, затем работал в ГПУ, потом начал сильно пить, сказалась полученная в боях контузия. Бабушка рассказывала, что супруг пьянствовал страшно. Жила семья тогда бедно. Подкопят денег, справят мужу пальтецо, через неделю приходит в дымину пьяный, уже без пальто — пропил... даже из дома тащил вещи на пропой. Баб Лары слова: «А как пропьется — чистый ангел. Посмотрит ясными, как утренняя синь, глазами — и прощаешь крушителя». Перед финской деда восстановили в органах, вроде наладилась жизнь, но тут война и сгинул Александр Петрович в горниле Великой Отечественной. Так что в войну и после (с маленькой дочерью) бабушка хватила лиха по полной. Старые жители дома помнили деда Александра. Тот владел гипнозом. Случалось, устраивал диковинные представления для жильцов. Скажет «вода» — зрители поджимают ноги, даст сырую картошку, скажет «апельсин» — человек уплетает, так что за ушами трещит. Работая следователем, деду даже пришлось выучить цыганский язык. Вот так...
      Бабушка Лара скрупулезно честный человек. И внука пыталась воспитать в том же духе, причем жестко.
      Помнится, еще дошкольником с соседским ребятишками проник я в садовый питомник и набрал с земли горсть яблок-зелепух. Горделиво принес яблочки домой — как же, добытчик... Бабушка заставила отнести яблоки обратно и извиниться перед сторожем. Ой, как было страшно и неловко маленькому сердечку, но пришлось подчиниться. Лариса Станиславовна довела воришку до ворот сада. А дальше уже не помню. Позор вовсе стерся из памяти...
      Но другой позор Валька запомнил навсегда. Случалось, что за нелепые провинности бабушка грозилась выгнать мальчишку из дому, и тогда бы тот превратился в бездомного нищего-побирушку. В те годы нищих и просящих милостыню инвалидов было в достатке и на улице, и у церкви, да везде... Участь ужасная!..
      Валентин не помнил, что натворил в тот раз. Видимо, так — сущая безделица. Но бабушка реализовала иезуитский план. Читая маленькому мальчику уничижительные нотации, женщина обрядила внука в ветхое тряпье (и где только нашла) и выпроводила за дверь. Выгнала из дома!..
      Наверное, ребенок плакал. Но делать нечего... здраво рассудив, Валентин побрел задами домов к матери в новую коммуналку.
      Мать приютила изгнанника на часок, но потом отвела обратно, учинив скандал своевольной бабушке. Баба Лара, возможно, раскаялась, но не повинилась перед внуком... А Валька, да что Валька?.. Парнишка не держал на бабушку зла.
      В комнате бабушки не было икон. И в церковь вдова не ходила. Но зато Лариса Станиславовна считалась признанной общественницей — постоянным членом местного женсовета. Валентин помнит эти посиделки таких же озабоченных социальным благом женщин. Те регулярно собирались на дому у председательницы, бывшей чиновницы — теперь пенсионерки. Уж о чем «суфражистки» там совещались, наверное, больше сплетничали, ну и, естественно, писали кляузные письма в инстанции. Бабушка приводила с собой Валентина, и тому приходилось общаться с внуком этой чиновницы, Борькой. Паренек возрастом постарше, но тихий, затюканный, с погасшим взором. С ним было крайне скучно и даже тоскливо. Уже когда Валентин стал учиться, то ни разу не встретил Бориску в школе. Вот был человек, и нет его...
      Лариса Станиславовна постоянно покупала внуку в местном магазинчике «Когиза» детские книжки. Поначалу выбирались малышковые картонные раскладушки, потом пошли сказки с картинками, детские рассказы русских классиков. Бабушка по вечерам читала забавные приключения внуку вслух. Мальчик рано выучился чтению, и даже не по буквам, а заучивая коротенькие тексты под иллюстрациями наизусть.
      Я любил этот «Когиз», тот не закрывали