Однажды, это было зимой, к нам постучали.
- Кто там? – я не спешил открывать.
- Свои, - негромким голосом ответили.
- Свои не ходят, - был ответ.
- Пустите, прошу вас... откройте.
Было тихо, и робкий стук повторился.
- Открой, - сказал отец, - но посмотри вначале.
По вечерам было опасно открывать, ходили разные люди. За дверью стояла девушка, вся заиндевела от мороза.
- Что так долго не открываете? Я к вам с новостью.
- Какой? – упавшим голосом сказал отец, он ждал только плохие новости, хорошие по ночам не приходили (он сам об этом говорил не раз).
- Вам письмо, вот прочитайте. Здесь штемпель, печать, - зачем-то стала показывать она, - посмотрите, убедитесь сами.
- Вижу. Вы кто? – почтальонов он знал в лицо, а лицо девушки ему показалось незнакомым.
- Я не здешняя, проездом, гощу во-о-он там, - она показала на противоположную сторону улицы.
- Ну-ну, там сегодня похороны.
- Вчера были, - поправила девушка, - так вы читайте.
Отец углубился в чтение, я листал книгу, как произнёс кто-то заклинание.
- Повторите.
- Что? – отец оторвался от чтения.
- Я сказала: повторите.
- Я не слышал.
Девушка ушла. На другой день спросила мать.
- Как так можно? Двери не закрыть? – она уезжала ненадолго к подруге и сестре, они жили вместе, и в сочельник все собирались, а к утру она всегда была дома. Праздновали вместе.
- Тут тебе письмо, - отец не ответил на упрёки и начал с главного.
- Письмо? От кого? – она не ждала письма, ей некому было писать – все умерли, осталась сестра, но её она видела. – Ну-ка, дай, - она развернула лист.
- Здесь говорится, что ты задолжала помещику: слышала о таком, Зеленин?
- Нет Зелениных у нас в округе, я всех знаю, разве... но он не помещик. Здесь сказано: "Зеленых не будет". Что бы это значило?
Я читал другое: "Правда в том, что говорится словами тужить".
Мы растерянно смотрели друг на друга, не понимали: к чему такое письмо, о котором никто не знал, что написано, все читают по-своему. Я смысла не понимал ни в одном прочтении. Отец описал девушку, мать помотала головой: не знаю, мол, кто такая. Потом, о чём-то размышляя, она закинула голову.
- Знаю, это не сегодня было, девушку я помню, тоже с родинкой на носу. Уж год как нет. У подруги моей сестра была двоюродная, так она прошлым летом, позапрошлым, - поправилась мама, - умерла: так значит она? – мать вопросительно посмотрела на отца. – Ты её не знал: зачем тебе такую знать было? Она гуляла от одного парня к другому, потом родила и бросила ребёнка. Значит, за мной теперь пришла? Я ей зачем понадобилась? Срок ещё... не вышел? – она говорила неуверенно.
- Что знаешь? – спросил отец с укоризной, он был верующим человеком, религиозным. Крестил лоб по вечерам, ложась спать, на праздники усердно молился: "Чтоб не смели мне вкушать скоромного!" – приказывал нам в пост. А мы и не ели. И вдруг такая "бесовщина" в самый праздник.
- А одета она была... – спрашивала мама тоненьким голоском, - в тулупчик?
Тут мы переглянулись. Одежды на ней не заметил никто: была одета, но в платье или тулуп – не помнили. А зима, мороз: как такое не заметить? Мать гасла на глазах.
- Говорили мне... не пройдёт даром, - и рассказала, - были мы девушками, жили зажиточно, красиво одевались, а соседи не то чтобы в бедности, а есть было нечего. Батюшка говорил: "Шли бы работать к барину (помещик уже не владел крестьянами – отменили), али ко мне, всегда работа найдётся", А они нет, так подавай – ни за что корми их. Батюшка перестал звать: "Ну их, не хотят, пусть сами управляются: работать надо, чтоб хотя гроши получать, а сладко есть и с поля выходить не надо – как я". Позавидовали они моему житью: там сёстры две, хохотушки, сами рябые, кто таких возьмёт? Да и приданое дадут ли? Осудила, посмеялась, а одна и сказала: "Зелена трава, - сказала, - твоя пройдёт как моя, только моя в стужу не ходит", - и рассмеялась. Я не понимала, о чём она – забыла, потом хуже... не взвидела меня, - не хотела говорить мать, но продолжила, - отец у неё, одна осталась, другую выдали замуж, не хотел, чтобы я... жениха увела у меня, только свататься приехал, а она к нему в постель потом прыгнуть... – мать не продолжала, помолчала, - ну, я ждала другого, - кивнула на отца, - а она и к нему... неужель не помнишь, рябую такую?
Отец почесал бороду, в ус ухмыльнулся.
- Так это она, рябая? Не заметил. Всего не упомню. Такие ходили, эдакие, - отец потешался над собой, радовался воспоминанию.
- Она, веснушка одна, прямо на носу села, - и показала на свой нос. Она огорчённо смотрела на отца, он вспоминал и становился веселее. – Она и тебя бы отняла, да я не посмотрела, вышла, знала – уеду в соседнее село, пусть со своими гуляет.
- Так и не вышла замуж?
- Кто таких берёт? Только тешатся. А вот сын у неё, - она показала на меня, - сказала сестры, а он её сын – вот так завязаны. А батюшке твоему я сказала, что ты сын её, моей сестры. Своих детей нам Бог не дал. А ты его сын, я знала, потому и приняла. А приходила твоя мать, чтоб меня забрать, ведь я не дала ей своего мужа увести – вот и месть. Не пойду на службу, здесь лягу, молиться буду... здесь, вы идите.
- Я знал, сынок, у сестры помер ребёнок, дохлый был, вот и... А она, твоя мать, несёт: "Неможется ей, болеет, молоко пропало". А ребёнку-то месяц, тебе – не её, значит, сын. Ну, я молчу, знаю чей ты: "Пусть остаётся, выкормим". А сам слежу: что будет делать? Нет, кормит тебя, любит, значит, только глаза злые – сама не могла, а разлучница подкидыша дала: "На, корми, любуйся на своего". Не годная, не годная, а поди ж ты...
Отец ещё долго говорил о любовных утехах с той "рябой", видно, полюбил.
- Почему не признал, отец, разлюбил?
- Как не признать? Признал, побоялся только, морозом от неё... да ты тут.
Не дошли мы до церкви, отец в сугроб повалился, замертво упал. Вот для кого зелена трава была – для отца, не простила рыжая мама своего возлюбленного, забрала с собой, значит, любила.
Мама жила ещё долго: моих детей нянчила и до внуков дожила. А письмо то было. Мать в конверт положила и вместо того, чтобы сжечь, как велел батюшка, в гроб отцу положила: "Твоё, - сказала, - болеть не буду".
