Как старушка Рим разрушила

Случилась эта история в античное время, когда мрамор статуй богов покрывала краска и золото, во времена правления Августа Витрия. Кто-то пусти слух, что собранные Сенатом деньги на гладиаторские игры и угощение для народа ушли на постройку палаца (palatio — дворец, лат.) на берегу Адриатики. Хоть палац был построен больше десяти лет назад, но шуметь о нём стали в год  морбус ориенталес, или восточного мора, который занесли в Империю купцы да чужеземцы за год до событий.

Слух возник разом во всех уголках Рима, быстро обрастая подробностями. Говорили, что палац тот больше Форума, имеет подземную арену для гладиаторов, сравнимую с самим Колизеем, термы с грязями из  Иудеи, а также зал для танцев обнажённых гетер. И каждый распространитель слухов Юпитером клялся, что принадлежит сей палац самому Августу.

Источником слухов послужил известный в Риме возмутитель спокойствия Алексус Комуланс. Он не раз рвался в Сенат, но каждый раз был изгоняем с его ступеней. В отместку он вместе со своими сообщниками писал подмётные письма, в которых обличал стяжательство сенаторов, злоупотребления консулов и воровство префектов. Правда письма сии, возмущая плебс, опадали под ногами Фемиды. Сенаторы же в ответ обличали Алексуса в стяжательстве и клевете, совращении отроков Рима возмутительными идеями и подрыве основ Империи.

Как бы то ни было, Алексус свободно перемещался по метрополии и провинциям. В одной из поездок в провинцию он впал в беспамятство. Сподвижники обвинили Сенат и Цезаря в отравлении Алексуса. Злые же языки утверждали, что тот перебрал местного вина и недобрал закуски. Одна из гетер, близкая в то время к Алексусу, клялась Венерой, что цикута пропитала и тунику, и набедренную повязку «народного трибуна». Местные эскулапы боролись за его жизнь, но сподвижники везде видели подосланных убийц и пытались проверить каждую микстуру, что давали больному. В итоге его увезли к германцам.

Не прошло и недели, как в Рим долетели вести, что некий колдун Шарит излечил полностью Алексуса. При том в крови Алексуса и других жидкостях обнаружил след белого ядовитого гриба, от которого нет спасения, и слюну самого Августа. По уверениям германцев, слюна Цезаря страшнее любого яда. Поговорка «чтобы тебе Цезарь в пиво плюнул» как раз с тех времён. А спас тот колдун Алексуса благодаря силе германских богов и волшебных трав, растущих по берегам Шпре.

В землях германцев Алексус начал прямо обличать Августа в покушении на его жизнь и грозиться новыми страшными разоблачениями. Слова Алексуса подхватили вожди германцев, галлов, бриттов и других племён, которым давно досаждал Рим самим фактом своего существования. Когда Августа спросили, что он думает про эти обвинения, тот ответил, устало усмехнувшись: «Варвары лают, Рим правит». Но сам факт того, что гражданин Рима стал штандартом врагов Рима, был возмутителен. Многие отвернулись от Алексуса, полагая, что негоже из палаца сор выносить.

Тем удивительнее было, когда через полгода Алексус решил вернуться в Рим. Его взяли под стражу фрументарии (тайная полиция) при въезде в Империю, официально за налоговые провинности, по факту за измену Отечеству и Августу. А на следующий день поползли слухи о палаце у моря.

«Год мора» подходил к концу. Сторонники Алексуса призвали народ выйти на улицы Рима и других полисов, чтобы требовать освобождения радетеля народных свобод и обличителя казнокрадов.  Призывали всех, от отроков до старцев, от девиц до матрон. Призывать рабов и вольноотпущенных не стали. Все ещё помнили времена Спартака. В намеченный день улицы Рима наполнились плебсом. Многие партиции, «уставшие» от правления Августа, тайно одобряли бунт плебеев. Испуганные обыватели крепко запирали ставни и двери, держали наготове оружие, песок и воду, опасаясь разбоя и поджогов. Гимнасии удерживали отроков в своих стенах, чтобы те не попали под палки городской когорты. Вся Империя гудела, обсуждая слухи и боясь народных волнений. Горожане, опасавшиеся за своё добро, подбадривали преторианцев: «Не жалейте гладусов, давите эту гидру!» Горожане без собственности, вольноотпущенники, молодые аристократы и прочие некрепкие умы ругали легионеров последними словами и грозили смертью им и их семьям.

На удивление, этот бунт прошёл почти без эксцессов. Легионеры умело сдерживали натиск толпы, где лаской, где грубостью усмиряли активных, выхватывали и уводили в карцеры буйных. И всё бы закончилось неплохо для Августа, если бы не происшествие, случившееся в самом конце волнений. Три легионера вели в карцер одного буйного юнца по улице Рима. Внезапно им под ноги бросилась полоумная старуха с криками «Камо грядеши с отроком сим?» Крикнула она лишь полфразы, так как сандаля ближайшего легионера отбросила её с дороги на мостовую Вечного города.

На беду городской когорты, рядом со старухой стоял одни из сторонников Алексуса. Он то и раструбил по всему Риму, а затем и Империи, что легионеры Августа обижают и убивают, почти, вдов и сирот, которым должны быть защитой. Начальство городской когорты извинилось за своего легионера, сославшись на его усталость, вечернюю темноту на римских улицах и внезапность появления женщины на пути. Но лежавшая при смерти пострадавшая вдруг ожила и стала бойко рассказывать всем, кто её спрашивал, что не простит ни легионера, ни Августа, пока они не выпустят из неволи всех бунтовщиков и Алексуса в первую очередь.

Перед руководством Рима встала нелёгкая задача. Наказать легионера, честно исполнявшего свой долг, - обидеть когорты, да и всех служивых. Не обращать внимания на требования пострадавшей — возбудить ненависть черни, которую с трудом только успокоили. Да и на границах Империи началось брожение. Вожди варваров требовали освободить Алексуса и покарать всех, причастных к усмирению плебса. То, что ни германцы, ни галлы, ни бритты особо не церемонились со своими противниками, предпочитая скармливать их останки волкам и медведям, во внимание не бралось.

Пииты Варламий и Тавриус сочинили поэмы про беззаветную борьбу Алексуса, жертвенность матроны Арамеи, жестокость Августа и свирепость его преторианцев. Мор, слухи о подземном Колизее, истощение казны, истраченной на армию и стойкость городских когорт будоражили народ и смущали Сенат.