- План на выходные такой, - объявил отец за ужином, - ты до обеда в школе, мама варит обед, я чиню сарай. После обеда всем семейством копаем картошку. Есть возражения?
- Я не могу, - живо откликнулся Егорка, - мы с ребятами договорились в футбол сгонять.
- Придумал тоже, - повысила голос мать, - не нагонялся за всё лето. Отец сказал копать картошку, значит будешь копать и без разговоров.
- Ты же большой уже, - увещевал отец, - всё должен понимать. Сколько ещё продлится бабье лето, кто знает, а не успеем убрать до дождей, так снова в холоде под дождём будем в грязи ковыряться. Не упрямься, сынок.
- Умеете вы уговаривать, - буркнул Егорка и ушёл в свою комнату.
Они уже час копались в огороде, когда со стороны дома к ним направился неопределённого возраста хромой человек в больших, явно не по размеру стоптанных «кирзачах». Остановившись напротив Егорки, человек сипло спросил, как его зовут.
- Егор, а что?
Мужчина порывисто обнял Егорку, поцеловал в щёку и быстро пошёл прочь, шаркая безразмерными сапогами.
- И что это было, кто-нибудь может объяснить? Папа? Мама?
Побледневшая как снег мать убежала в дом, а отец неестественно весёлым голосом прокричал:
- Все объяснения потом, а сейчас копать, копать и ещё раз копать!
Егорка пожал плечами и взялся за лопату.
Вечером из родительской комнаты доносился истеричный мамин шепот: «Зачем он приехал? Чего он хочет, как думаешь?» и ласковые увещевания отца: «Успокойся, Танюша, не надо так переживать, всё как-то образуется и всем будет хорошо». Под эти звуки Егорка заснул, но утром поставил вопрос ребром:
- Предупреждаю, что если вы мне сейчас же не объясните вчерашний случай, то копать я не пойду. Вы меня знаете, если я скажу нет, то никакие ваши уговоры не помогут.
- Вы тут поговорите, а я пойду покопаю, - откликнулся отец и выскользнул из комнаты.
- Рассказывай, - жёстко потребовал сын, - кто этот человек, зачем он приходил, всё рассказывай!
- Этот человек, - тяжело вздохнув, начала рассказ мать, - Егор Фомич Казаков, твой родитель.
- Что значит «родитель», отец что ли?
- Твой отец сейчас картошку копает, - жёстко ответила Татьяна, - а твой родитель — значит то, что ты у меня от него.
- Ну и где этот чёртов родитель шестнадцать лет ошивался и какого лешего сейчас припёрся? – зло выкрикнул Егорка.
- Остынь и не кипятись, выпусти пар, выслушай, а потом суди.
- П-ш-ш-ш-ш. Выпустил, слушаю.
- То ли в последних числах декабря сорок четвёртого, то ли в первых числах января сорок пятого, сейчас уже и не упомню, вернулся в наш посёлок с войны Егор Казаков. Был он ранен в ногу, отлежал в госпитале и демобилизован. Соорудил он себе из молодой берёзки палку и ходил по посёлку ногу разрабатывал. Жил он на другом конце посёлка, был на шесть лет старше меня, и я его раньше не знала. Это теперь наш молокозавод таким большим стал, а тогда был маленьким да плохоньким, ещё купцом Храповым построенным. Я при сепараторе состояла, а Егор ремонтом занимался.
Сепаратор мой старый-престарый, на нём год выбит был аж 1903, день работает – два его Егор ремонтирует. Так и познакомились. Потом встречаться с ним начали. Девчата поселковые обзавидовались: холостых парней в посёлке почти нет, девки в самом соку, а тут соплюшке семнадцатилетней такое счастье подвалило. Уж и так и сяк они его у меня отбить пытались, а он всем улыбается и только. Ходит со мной по посёлку, в одной руке палка берёзовая, а другой меня за руку держит, словно боится, что сбегу.
А уж как ручьи весенние запели, да кровушка заиграла, стали мы с ним совсем по-взрослому встречаться. Я ведь к тому времени уже совсем самостоятельной была – отец ещё с финской не вернулся, а мама в сорок третьем преставилась. А у Егора мать жива ещё была, болела только очень сильно. Она и до Егора еле двигалась, а с его возвращением совсем вставать перестала. Егор мечется между двумя домами – у меня любится и обедает, потом схватит то, что я для его матери сготовлю, и бежит её обихаживать.
Однажды я возьми, да ляпни, когда он очередной соблазнительнице улыбнулся:
- Что, Егор, своего добился, теперь меня бросишь и пойдёшь свеженькую искать?
Так он меня прямо на улице чуть своей палкой не избил, еле сдержался. Дома говорит:
- Что же ты не понимаешь, что никто, кроме тебя мне не нужен? Почему не веришь, что люблю тебя больше жизни?
Я на колени упала, прощение вымаливая, а он говорит:
- Хоть завтра могу с тобой записаться, пойдём у матери моей благословение попросим.
Пришли, а она меня ещё от порога не приняла: накричала, вертихвосткой обозвала, велела уходить и не появляться в её доме, пока она жива. Я в слезах убежала. Егор меня догнал, утешает, говорит, что старая боится, что когда он женится, то забросит её, клянётся, что обязательно со мной запишется, надо только немного подождать. А у меня живот любви начал расти.
Тут из Германии молочный завод привезли, как трофей взяли, разобрали и нам доставили. Что тут началось! И здание новое под него надо построить, и оборудование смонтировать, народ по три смены вкалывает, встречные обязательства берёт, аврал и полундра, как говаривал один наш поселковый морячок. На Егоре лица нет: работа, мать, я с пузом до носа.
Прикрепили его к инженеру немецкий трансформатор подключать. Егор в трансформаторах не разбирается, да ему и не надо: инженер командует, куда какой провод привинтить, а его дело команду выполнить. Сижу дома, пелёнки готовлю, а тут Зинка мимо пробегает и в окошко кричит:
- А Егора твоего арестовали и в райцентр увезли.
Крикнула и убежала, а я на завод попёрлась. Притащилась еле-еле, расспрашиваю у знакомых, что там да как. Рассказывают: трансформатор подсоединили, инженер пошёл рубильник включать, а Егор в другую сторону руки обмыть. Инженер рубильник включил, а трансформатор как загорится, как начнёт огненным маслом кругом брызгать, кошмар, короче. Народ сбежался, глазеет, а тушить нечем. Начальство прибежало, все кудахчут, возмущаются, что график сорван, а один, должности его не ведаю, но все знали, что он сотрудник органов, громче всех ругается. Матерится почём зря, а потом обзывает инженера и Егора диверсантами и недобитыми фашистами. Тут, как говорят, Егора и переклинило.
- Ты кого, крыса тыловая, фашистом объявил? Меня, фронтовика? – выкрикнул и хрясь его своей берёзовой палкой по роже.
Я это услышала и сознание потеряла. Отнесли меня в заводской медпункт, фельдшерица меня откачала и советует:
- Я не акушерка, но советую тебе к бабе Меланье идти, думаю, что рожать скоро будешь.
Баба Меланья, покойная, нашей поселковой повитухой была: и со временем родов сильно не ошибалась, и детей принимала лучше, чем в районной больнице. Сказала, чтобы готовилась, в сроках только на день ошиблась. Так ты на свет и появился. Назвала тебя Егором, хотела Егора Фомича в метрику отцом записать, да оказалось, что нельзя: нужно либо официальной женой быть, либо отец должен лично подтвердить, что он отец ребёнка. А то, говорят, вы в отцы и директора завода и министра запишите. Пришлось вместо отца прочерк ставить.
Первый год ты такой болезненный был, что не надеялась тебя выходить, но получилось. Тут Меланья нам с тобой сильно помогла: всё какие-то настойки да притирки тебе варила. С Егором Фомичом тоже все не слава Богу. Из рабочих заводских про него никто не знает, а съездить в райцентр я не могу. Надоумили меня попросить участкового нашего разузнать что да как. Он пообещал поспрашивать, когда в райотдел наведается. Дней через десять сообщает, что «трансформаторным» делом занимается не милиция, а та контора, которая выше, что дело передали в область и инженера с Егором отвезли туда.
Мать честная! До райцентра двадцать вёрст, и то добраться проблема, а до области сотня с гаком, как тут не отчаяться? Тем временем в посёлке детский садик открыли с яслями. Сдала я тебя туда, а сама на работу вышла. Товарки мне подсказывают, что надо в райцентровскую контору самой ехать и требовать, чтоб сообщили, где муж и что с ним. Заработала я отгул, договорилась с водителем молоковоза, чтоб до райцентра подвёз и покатила. Прихожу в эту контору и спрашиваю про Егора. А они тоже интересуются кто я есть, чтоб интересоваться. Говорю, что жена Егора Казакова. Он паспорт мой крутит, листает и говорит: «Какая же ты жена, когда штампа в паспорте нет?» Говорю, что записаться не успели, но у меня ребёнок от него есть и метрику твою показываю. А он смотрит и смеётся: «Не от Казакова у тебя ребёнок, а от прочерка. Иди отсюда, не мешай работать, мы посторонним сведения не предоставляем, только родственникам» и чуть не взашей меня вытолкал.
Вышла я на шоссе, что к заводу ведёт и стала попутку ждать. Села я в попутный грузовик, глаза закрыла и в мысли свои окунулась. Вдруг шофёр останавливается и спрашивает, чего я слезами заливаюсь, а я и не замечаю, что ревмя реву. Поделилась с ним бедой своей, он посочувствовал, прямо до дома довёз. Так я с нашим папой познакомилась. Он как привезёт на завод какой груз, так ко мне на работу забегает. То конфеток привезёт, то игрушку тебе какую и ничего лишнего себе не позволяет. Год он так проходил, а потом и говорит:
-Люба ты мне, Танюша, выходи за меня, Егорку на меня запишем и заживём нормально, по-семейному.
- Зачем я тебе, - отвечаю, - вон девчат сколько кругом и моложе, и красивше, и без детей, бери любую.
А он за своё: - Не нужны мне другие, ты мне люба.
Уговорил он меня, мне мужем стал, а тебе отцом. Всё тебе рассказала, теперь беги папке помогай.
Отец сидел на лавке, напряжённо ожидая окончания разговора. Егор подошёл и присел рядом, смурной и задумчивый. Долго сидели и молчали. Наконец Егор тяжело вздохнул, встал и тихо сказал каким-то новым повзрослевшим голосом: - Пойдём копать, папа.
