Вроде бы не обещала ничего волшебного былина о богатыре Дунае. Начало её соответствует обычной воинской повести. Возвратился на Русь из дальних краёв богатырь Дунай. Служил он иноземным государям и служил вполне успешно, накопив немалые богатства. По крайней мере, шатёр у него изготовлен был из чёрного бархата, а не просто белополотняный, каких на Руси имелось множество. И увидел этот шатёр Добрыня. Ну, увидел, так и ехал бы по своим делам. Но, видимо, срочных дел у Добрыни не нашлось, вот он и сунулся в чужой шатёр, а там всяких яств на столе оказалось видимо-невидимо, и записка рядом лежит: “Как попьёт-де поес, право, покушает, / Не уехать живому из чиста поля”. Не твоё, так не трожь, тем более что хозяин в отлучке, но это правило существует для нормальных людей, а Добрыня, ведь, богатырь. Законы ему не писаны. Напился он, наелся до отвала, а потом всё в шатре разломал. Вот, дескать, какой он крутой, не хуже куриного яйца. Сделал гадость – в сердце радость. И с сознанием исполненного долга улёгся спать (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №7, с. 41-43, С.-Петербург, 1904). В общем, сюжет тот же, что и в известной сказке “Три медведя”, где одна невоспитанная девочка без спросу забралась в чужой дом. Русский вариант переделан из английской сказки Джозефа Джекобса, который, в свою очередь, переделал сказку Роберта Саути, где вместо девочки в дом к медведям забралась мелкая старушонка (Н.В. Будур, ред. “Сказочная энциклопедия”, с. 168, М., 2005; Н. Шерешевская, пер. “Английские народные сказки”, с. 81-84, М., 1957). Значит, это бродячий сюжет, известный различным народам.
Тем временем, Дунай вернулся к своему шатру и обнаружил творящееся безобразие. А рядом и виновник спал себе безмятежно. Напасть на спящего человека Дунай не мог, потому что подобного не позволяла богатырская этика: “Как сонного-то губить, дак ровно мёртвого”. Полагалось разбудить обидчика и уж тогда сразиться с ним на поединке. Так Дунай и поступил: “Они билисе, дрались да трои сутоцьки” (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №7, с. 43, С.-Петербург, 1904), да только дальнейшее развитие сюжета не позволяло отдать победу одному из соперников. Напротив, им предстояло подружиться, а это означало, что богатырский поединок всё-таки придётся прервать. И кто мог справиться с такой деликатной проблемой лучше, чем самый уважаемый из русских богатырей Илья Муромец? Вот он-то как раз тут и появился. Сопровождал его Алёша Попович, роль которого свелась к чисто декоративной – Илье Муромцу нужен был собеседник, чтобы донести свои мысли до слушателей былины. Почуял Илья, что земля дрожит:
“Не дерутца-ле где русьские богатыри;
Кабы два ноньце руських, дак помирить надо,
Кабы два ноньце неверных дак прогонить надо,
Кабы руськой съ неверным, дак пособить надо”
(Там же)
Золотые слова, яркий пример житейской мудрости. А когда Илья расспросил богатырей о причине их схватки, то сразу же выдал вердикт, стопроцентно устраивающий обоих её участников:
“Говорит им стар-казак да Илья Муромец:
— Те спасибо нонь Дунай да сынъ Ивановиць,
Не оставляш свой шатёр без угроз ты молодецкиих,
Tе спасибо-ле Добрынюшка Микитич млад,
Не боишься ты угроз да молодецкиих”
(Там же, с. 45)
Все молодцы и никому не обидно. Великая вещь – словесная эквилибристика. Удачно подобрав слова, Илья не только помирил недавних поединщиков, но ещё и подружил их. А эта дружба была необходима при дальнейшем развёртывании событий.
Вряд ли сказители с чистого листа сочиняли историю знакомства Дуная и Добрыни. В фольклоре постоянно присутствуют всевозможные мелкие истории, которые можно использовать в качестве блоков для выстраивания сюжета. Содержание этой былины один к одному соответствует фрагменту сказки “Иван-царевич и Белый Полянин”. Иван-царевич без спросу улёгся спать в чужом шатре, а Белый Полянин устыдился нападать на спящего: “Сонный что мёртвый!”. Затем последовал поединок, после которого богатыри побратались (“Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах”, ЛП, т. I, №161, с. 311, М., 1984). Одни и те же эпизоды безболезненно входят в ткань очередного повествования и это вовсе не плагиат, а хорошая возможность сберечь удачные находки в народном творчестве. Следующее действие былины происходит уже в княжеском тереме. На пиру князь Владимир жалуется, что до сих пор он не имеет супруги. А запросы у него высокие:
“Чтобы стаником она была ровнёшенька,
Ростом была высокёшенька,
Очи бы были ясна сокола,
Брови бы были черна соболя,
Чтобы тело было снегу белаго,
Волосом желта, а умом сверста”
(“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №139, с. 712, С.-Петербург, 1873)
Особенность былины состоит в том, что князь Владимир в ней пока что не женат. В.Я. Пропп специально заострял внимание на молодости Владимира в этой былине (В.Я. Пропп “Русский героический эпос”, с. 139-140, М., 1999). Но, ведь, когда Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович впервые попадают в Киев, то обязательно застают там и князя, и княгиню. То есть, в былине описываются события, предшествующие появлению в киевской дружине главных богатырей. А значит, в былине их не должно быть. Они введены в сюжет задним числом, чтобы объяснить появление у Дуная товарища, которого поначалу не имелось, но потом он вдруг понадобился. Вот князь Владимир пожаловался на свою холостяцкую жизнь и моментально выяснилось, что именно Дунай знает, где можно найти невесту, достойную стать супругой киевского князя:
“Выходит сильнёй Дунай Иванович,
Бьет челом поклоняется:
“Солнышко Владимир стольне-киевской!
Я тебе знаю супротивную.
Е во землях Ляховинскиих
У короля Микулы Ляховинскаго,
Е у него дви дочери:
Больша дочь Настасья Микулична
Езди в чистом поли, полякует.
Меньша дочь Опраксия Микулична
За тридевять сидит за замочками
За тридевять сидит за сторожочками”
(“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №139, с. 712, С.-Петербург, 1873)
Не во всех вариантах былины невеста жила “во землях Ляховинскиих”, указывался и другой адрес – “во земли в хороброй Литвы” (там же, №94, с. 562). Да ещё служили королю почему-то татары (там же, с. 563). То есть, конкретное место в былинах называлось произвольно, какое было на слуху, и с реальными межнациональными отношениями никак не связано. Инициатива во все времена наказуема, так что за невестой для князя Владимира пришлось отправляться самому Дунаю:
“Тихия Дунай во послах бывал,
Тихия Дунай много земель знал,
Тихия Дунай говорить горазд”
(Там же, №81, с. 503)
Отказываться Дунай не посмел (да и кто бы ему позволил?), только попросил в помощники Добрыню Никитича (там же, №94, с. 562). Добрались до нужного места (то ли в Польше, то ли в Литве) оба богатыря благополучно, но к самому королю вошёл один Дунай, а Добрыня остался во дворе. Это уже прямое указание на то, что в оригинальном сюжете богатырь действовал один, а товарища к нему присоединили позднее, когда содержание былины подверглось серьёзной переработке. Поначалу король встретил Дуная приветливо:
“Говорил-то король да таковы слова:
“Добро жаловать, Дунаюшко Ивановиць!
Ты пошьто же пришол, пошьто приехал к нам:
Ты служить-то ли мне постарому,
Ай постарому служить ко мне попрежнему,
Или со силушкой пришол ты под меня разве с великою,
Разве скорым послом ты ко мне послан-то?”
Говорит ему Дунай да таковы реци:
— Не служить-то я к тебе да верой правдою,
Не послом-то я к тебе да пришол посланый,
Я пришол к тебе, приехал сватом свататьце
За своёго-то за красного за солнышка,
За того ли я за князя за Владимира”
(“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №9, с. 80, М., 1901)
Но едва лишь Дунай изложил королю цель своего приезда, как тот внезапно разгневался: “Белотой-то он всё как котельня та пригарина” (там же, с. 81); “Я не дам вам дочери <…> За того же за конюха последнего” (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, №5(309), с. 32, С.-Петербург, 1910); “А не оддам я за вора, за розбойника, / Не оддам я за плута, за мошенника” (там же, №58(362), с. 332-333); “А кнесь-от Владимер да быф холопищо” (там же, №73(377), с. 422). Непонятно за что, но король люто ненавидел князя Владимира, настолько ненавидел, что даже попытался бросить в темницу посла русского князя. И краткое замечание, что, дескать, нельзя выдавать младшую дочь перед старшей (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №94, с. 563, С.-Петербург, 1873), короля ничуть не оправдывает. Необходимо соблюдать уважение к званию посла, который не виноват в политических дрязгах. Но Дунай мог и сам за себя постоять, так что “татаровья могучии”, вздумавшие напасть на богатыря, были им жестоко побиты. А во дворе ещё и Добрыня принялся избивать королевских слуг, после чего перепуганный король поспешно капитулировал и отдал в жёны князю Владимиру свою младшую дочь. В былине проступает ещё одна грань: когда Дунай спросил королевичну Апраксию: “А идешь ли ты замуж за князя за Владымира?”, та ответила:
“Три году я Господу молилася,
Чтоб попасть мне-ка замуж за князя за Владымира”
(Там же, №81, с. 507-508)
“Я три года богу русскому молилася,
Чтобы быть за князем за Владимиром”
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. “Былины Пудожского края”, №7, с. 124, Петрозаводск, 1941)
Совершенно определённое указание на то, что этот брак предначертан высшими силами и не дело ничтожным смертным (пусть даже и королям) противиться высочайшей воле.
Поляки узнали про эту фольклорную историю, где их сородичи предстают побитыми, и жутко оскорбились. Такой вывод следует из писаний польского хрониста, использовавшего былинный сюжет для оправдания разбойничьего нападения польского короля Болеслава I на Киев в 1018 году. Будто бы Ярослав не пожелал выдать за короля свою сестру, а тот обиделся и взял невесту силой:
“… как славно и великолепно отомстил он за свою обиду русскому королю, который отказался выдать за него свою сестру. Король Болеслав, придя в негодование, храбро вторгся в королевство русских…”
(Галл Аноним “Хроника и деяния князей и правителей польских”, ПСИНЦВЕ, с. 35, М., 1961)
После смерти князя Владимира его сыновья отчаянно боролись за власть и на Руси тогда началась смута. Воспользовавшись удобным моментом, Болеслав на правах союзника Святополка с войском вошёл в Киев и там начался повальный грабёж. Но придворным лизоблюдам не выгодно показывать своего сюзерена примитивным бандитом, каковым тот в действительности и являлся. Требовалось придать неблаговидным действиям некоторый признак благородства. Историю из русского фольклора вывернули
