Великая Магия

наизнанку. Мол, это польскому королю нанесли оскорбление, отказавшись выдать за него русскую княжну, а он-де лишь защитил свою честь. Лживость хрониста очевидна. Во-первых, ни одна русская летопись не сообщала о сватовстве Болеслава I. Его попросту не было. Во-вторых, обращаться с такой просьбой следовало к Святополку, который и являлся киевским князем, в то время как Ярослав тогда княжил в Новгороде и подобные вопросы оставались вне его компетенции. Известие о том, что новгородская рать выступила в поход на Киев, заставило Болеслава поспешно бежать, унося с собой награбленное: “Болеславъ же побЪже ис Киева…” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 140, Рязань, 2001). Бандит, мародёр и трус. Полякам не нравился такой отталкивающий портрет их венценосного пакостника, и они попытались его облагородить с помощью вранья. Но это означает, что фольклорный сюжет, которым они воспользовались, существовал и был хорошо известен в XI веке.
    Известен он был и раньше. Ещё М.Г. Халанский обратил внимание на значительное сходство между русской былиной и фрагментом из немецкой “Саги о Тидреке Бернском”. В этой саге конунг гуннов Аттила посватался в Эрке, дочери русского конунга Озантрикса, но получил отказ, при этом Озантрикс упрекал Аттилу в худородстве, совсем, как король в русской былине, после чего рыцари Аттилы выкрали девицу и передали её своему господину (А.Н. Веселовский “Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)” // ИОРЯС, т. XI, кн. III, с. 148-156, 1906). Немцы присвоили обширные славянские территории, население которых никуда не делось, и использовали местный фольклор к своей выгоде. Сага пронизана злобной русофобией, и это причина, по которой немцы извратили славянское предание ради прославления себя, любимых. Отсюда следует, что это предание существовало ещё до вторжения немцев на славянские земли. И это предание было языческим, потому что балтийские славяне тогда сохраняли свои традиционные верования.
    Из фольклора пришло на Русь личное имя Дунай: Дунай, воевода Владимиро-Волынский, 1281; Дунай Трофимов, служилый человек (в Якутской области), 1649; Дунайко Карпов, Костромской пушкарь, 1654; Федка Дунай, стрелец из Астрахани, 1654; Вологжанин Дунай рыбник, 1655; Константин Степанов Дунай, приказный, сын боярский, 1664; Дунайко Емельянов, крестьянин Толвуйского погоста, 1671; Дунайко Мокеев, крестьянин Олонецкого уезда, 1681; Дунай Шемякин, Селенгинский казак, 1698 (Н.М. Тупиков “Словарь древне-русских личных собственных имен”, с. 139, С.-Петербург, 1903); Дунай Самсонов, крестьянин, 1606 (С.Б. Веселовский “Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии”, с. 103, М., 1974).
    Настасья королевична, когда вернулась домой и узнала о похищении сестры, то немедленно бросилась в погоню за похитителями. Её побудительные мотивы оставались на усмотрении рассказчика былины: месть за оскорбление своей семьи или возмущение тем, что младшую сестру выдают замуж перед старшей. Но похитителей она настигла быстро. Дунай увидел нагоняющего их всадника (вариант – встретил ископыть) и велел Добрыне Никитичу сопровождать Апраксию в Киев, а сам развернулся навстречу новому противнику. Вот и вся причина, по которой Добрыню отправили в товарищах с Дунаем добывать невесту для князя. Нужно же как-то выйти из затруднительного положения, чтобы, встретившись со второй девицей, не потерять первую. Срочно пришлось сочинять историю о том, как незадолго до этих событий Дунай с Добрыней встретились и подружились. Просто добыть Апраксию Дунай мог бы и в одиночку, тем более что в заложниках у него был король. Неувязка возникла из-за того, что в одной былине оказались совмещены два варианта сюжета: добывание жены для князя и добывание жены для себя. Естественно, что второй вариант более древний – люди добывали для себя жён в незапамятные временя, когда о князьях и слуху не было. Между тем, Дунай сшиб с коня супротивника и, собираясь покончить с ним, принялся выспрашивать: “Чьего ты татарин роду, чьего племени?”. Неожиданно он услышал в ответ:

          “Что же ты Дунаюшка не опознал?
          А мы в одной дороженьки не езживали,
          В одной беседушки не сиживали,
          С одной чарочки не кушивали?”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №94, с. 565, С.-Петербург, 1873)

    И в самом деле, Дунай, ведь, близко знаком с Настасьей, знал, что она воительница, сам о том рассказывал князю Владимиру, добавляя: “Кто Настасьюшку да с коня собьёт, / За того Настасьюшка и замуж пойдёт” (Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. “Былины Пудожского края”, №7, с. 121, Петрозаводск, 1941). Сложена даже отдельная былина о том, как Дунай служил отцу Настасьи, как был уличён в любовной связи с ней и как королевская дочь спасла ему жизнь (В.Ф. Миллер “Былины новой и недавней записи”, №62, с. 157-160, №63, с. 167-169, №64, с. 174-176, М., 1908). Вот только одной любви недостаточно, воительницу надо заслужить, победив её на поединке:

          “Ты послушай, Дунай да сын Иванович!
          Я три года езжу во чистом поли полякую,
          Ищу себе поединщиков.
          И завет положила:
          Кто меня с седла сшибёт,
          За того замуж пойду”
                  (А.М. Астахова “Былины Севера”, т. II. “Прионежье, Пинега и Поморье”, №158, с. 366, М.-Л., 1951)

          “Говорит Настасья королевична:
          — Много лет я ездила во чистом поле,
          Не нашла себе да супротивника,
          Чтобы мог спустить меня с добра коня,
          Победил ты силу богатырскую,
          А ты возьми-тко меня да во замужество”
                    (Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. “Былины Пудожского края”, №7, с. 126, Петрозаводск, 1941)

    Проявив силу и воинское умение, Дунай показал себя достойным взять в жёны удалую поляницу. Женились на поляницах и другие богатыри: Илья Муромец (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. III, №64(368), с. 370, М., 1910), Добрыня Никитич (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №148, с. 749-750, С.-Петербург, 1873), а Алёша Попович невесту для себя отбил у её сородичей точно так же, как Дунай отбил Апраксию у её отца (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №68(104), с. 311, М., 1904; “Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №93, с. 478, М., 1901). Для песен о богатырях сказителями были заготовлены стандартные блоки. Но в отношении Дуная вот ещё такая деталь высвечивается:

          “Тут оне обручалися,
          Круг ракитова куста венчалися”
                    (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №11, с. 60, М., 1977)

    Обряд откровенно языческий, тут сказитель дал понять, что повествует о событиях дохристианской старины. Сюжет былины – древнейшего происхождения. Итогом приключения стали сразу две свадьбы: князя Владимира с Апраксией и Дуная с Настасьей. Для сказки это был бы счастливый конец, но в языческом предании кульминация только начинается. Всё, что происходило до сих пор – лишь пролог к настоящему действию. Удачное завершение своего сватовства князь отметил, как водилось на Руси, богатым пиром. Для гостей не жалели ни угощений, ни хмельного, а желающих попировать задаром набралось множество:

          “Все на пиру наедалися,
          Все на пиру напивалися,
          Все на пиру поросхвасталися”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №81, с. 509, С.-Петербург, 1873)

    Вот и Дунай на княжеском пиру захмелел и расхвастался, что, дескать, нет лучше него молодца во всём Киеве: он-де и князя женил, да и себе жену нашёл. Настасье бы помолчать, но не сдержалась она и заявила мужу в ответ, что лучше всех стреляет из лука. Они тут же вышли “во чисто поле”, Дунай возложил себе на голову серебряное (либо золотое) колечко и Настасья это колечко прострелила насквозь. Увидев такое дело, Дунай и сам возжелал повторить достижение своей жены. Вот тогда Настасья не на шутку испугалась: муж-то у неё вконец пьяный, убьёт ведь наверняка. Умоляла она мужа, плакала – ничего не помогло, Дунаю хмель в голову ударил, так что он вообще ничего не соображал. А у Настасьи вдруг пророческий дар прорезался:

          “Ес(ть)-де в утробе у меня могуч богатырь.
          Первой-де стрелкой не дострелишь,
          А другую-де перестрелишь,
          А третьею-де стрелкою в меня угодишь”
                    (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №11, с. 62, М., 1977)

    Некоторым из сказителей показалось странным, что Настасья на пиру уже беременна, и они пытались вставить в действие былины какой-нибудь временной промежуток, например: “И жили оне время немалое” (там же, с. 61). Но в таких ухищрениях нет прямой необходимости. Известно, что в бытность своей службы у отца Настасьи Дунай вовсю крутил любовь с королевичной. От этой любви Настасья и зачала своего ребёнка. Просто и логично. А что касается пророчества, то оно излагало людям волю судьбы. Ни Дунай, ни Настасья поделать уже ничего не могли, им оставалось только двигаться навстречу предопределению и своей смерти. Как было предсказано, так всё и случилось:

          “Стрелял Дунай за целу версту из туга лука,
          А и первой стрелой он не дострелил,
          Другой стрелой перестрелил,
          А третьею стрелою в ее угодил”
                    (Там же)

    Тут у Дуная весь хмель из головы вылетел, он бросился к своей жене, распластал её чрево и обнаружил там нерождённого ребёнка. В отчаянии Дунай покончил с собой и тогда произошло великое чудо:

          “От Дунаевой крови и Настасьиной крови
          Протекло тут две реки:
          Дунай река и Настасья река”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №108, с. 614, С.-Петербург, 1873)

    О рождении реки из крови погибшего богатыря рассказывается и в былине “Сухман” (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №11, с. 90, М., 1901). Так что, в фольклоре это устойчивый образ. Вот с названиями рек в былинах случилась путаница. Есть былина “Тихий Днепр и Настасья-королевична” (“Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока”, ПФНСиДВ, №90, с. 199-200, Новосибирск, 1991) и есть былина “Днепра королевична и Дон Иванович” (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, №32, с. 194-197, М., 1861). Так значит, в русском фольклоре нет единства в терминологии и один сюжет прилагался к разным рекам. В названиях таких рек, как Днепр, Днестр, Дон, Дунай звучит авест. Dānu – река (М. Фасмер “Этимологический словарь русского языка”, т. I, с. 518, 528, 553, С.-Петербург, 1996). Ничего удивительного, что в фольклоре эти реки смешиваются между собой. Их путали с древнейших времён. Вот, к примеру, в рассказе Геродота о войне персов со скифами откровенно перепутаны Дунай и Дон (Геродот История, кн. IV.83-142, с. 284-305, М., 2006). Воюя против скифов, персы должны были переправляться как раз через Дон, а не через Дунай, как указано у Геродота. И для такой версии имеются основания.
— Маршрут персидского войска, обозначенный Геродотом, чересчур продолжителен: сначала на запад вдоль южного побережья Чёрного моря, а потом ещё на восток вдоль северного побережья. На