это настоящая мать, отдавшая свою жизнь сыну. Это ее частица передается матерям, и они выдерживают то, где человеческие силы кончаются.
В руках у нее был Младенец, смотрящий на мир с такой тихой и кроткой любовью, что хотелось посмотреть внутрь себя и сказать правду о самом себе, которую часто скрываешь, боясь причинить себе вред.
Взгляд очищал, делал лучше, добрее, ведь в этом мире так не хватает добра, - самого сложного поступка. Зло проще, а добро - это всегда поступок.
На глазах у Владыки выступили слезы. От всего веяло такой искренностью и любовью, чем-то неземным и в тоже время настолько родным, что, зритель, невольно попадал под странное воздействие этой картины, в сердце закипало и хотелось творить добро... Рождалось чувство, когда хотелось сказать, тихо, может быть только для себя: «Верую!». Очнулся художник в полдень. Голова болела. Тоска снова охватила его. Мелькала мысль - все потеряно. На стену смотреть не хотелось. Она была причиной страдания.
Князь и Владыка ушли.
Настроение не зависит от нас. Оно подчинено тем изменениям, которые неразличимы, но когда отчаяние станет невыносимым, придет облегчение. Всё проходит.
Вспомнились слова матери: «жалеть... доброта», и сразу возникло лицо... Вначале не ясно, потом так отчетливо, будто перед взором живая женщина. Он закрыл и открыл глаза. Видение не исчезало. Вскочил. Неизвестно откуда взялись кисти, и, зажав их в руке, Художник полез наверх к своему творению, точно зная как нужно писать.
Сердце билось. Руки тряслись. Спешил, будто боялся потерять образ, и остаться ни с чем. Представление о времени исчезло. Художнику ни хотелось ничего, ни есть, ни пить. Силы черпались из окружающего пространства. Все отодвинулось, исчезло, осталась только картина.
Монах, принесший ужин, увидел, что принесенное накануне не тронуто. Подняв голову, монах пристально посмотрел наверх, покачал головой, и, не сказав ни слова, стараясь не шуметь, медленно ступая на носки, бесшумно вышел.
Художник понял, что все накопленное за его долгую и нелегкую жизнь, сейчас выплескивается на стены. Это не просто картина, а весь опыт его жизни. И всё вырисовывалось в движение души, отражающей и боль, и чаяния, и радость, и надежду. Это рождало неясный восторг, чувство сопричастности с великим творением.
Оторвавшись на секунду, и посмотрев на творение рук своих, Художник ощутил голод. Это было так просто и естественно, будто он весь день гулял на улице. Вспомнилось детство. Опустившись с помостов, он сел, взял хлеб и начал жевать - медленно, с чувством, не суетясь, не стараясь проглотить, как попало.
Потом движения убыстрились, он уже глотал, не дожевывая, его опять охватило опасение, что время, отпущенное ему время, кончается
Когда Художник был наверху, вспомнился Незнакомец. И не успел подумать, как услышал:
- Ничего... Похоже на Андрея... - Художник не удивился и не прекратил работу, а Незнакомец продолжал, - но чего-то не хватает. Они земные, нет в них благодати... Что-то не так... А вот благодать бы их возвысила.
- А я знал, что ты сейчас придёшь,- радостно сказал Художник, но Таинственный гость не ответил, через некоторое время задумчиво обронил:
- Это последнее...
И произошла одна странность – Незнакомец был явственно виден.
- Долго ты не приходил, - не понимая сказанного, отозвался Художник.
- Я прихожу вовремя, - Незнакомец усмехнулся.
Художник не прерывал работы.
- Ну и долго же пришлось ждать? – Улыбка проползла по устам Незнакомца, и в его глазах блеснул странный синий огонек.
- Ждать? Она была здесь... - Художник указал на сердце, а сейчас нашлись краски. Я долго ждал. Это нужно выждать и выстрадать. Разве не так?
- Так-то, так. Не спорю, но оно последнее...
- Я знаю, - Художник все понял.
- Страшно?
- Да.
- А ведь можно изменить?
- Как?
- Ты откажешься от этого.
- Нет!
- Я так и думал! - и снова в глазах Незнакомца блеснул синий огонек.
- Ведь это счастье... Впервые за свою жизнь - счастье... Ничего больше не надо... Познал, постиг вершины, теперь уже все создано. Нечего с этим сравнивать. Отражение... Такой вышины можно коснуться, понимаешь только раз!
Не думай - это не гордыня, нет! Я далек от этого. Даже мысль об этом неприятна... Это мост, через реку...
- Почему мост? - удивился Незнакомец.
- Посуди сам, чего больше на долю человека достается - страдания иди радости?
- Страдания.
- Вот-вот! А, где утешения найти-то? У того же горемыки, ведь страдаем все, только каждый по-своему, но всем хочется успокоения, хочется хоть немного ясности. Тяжело бежать без отдыха. Это как река, несущая свои воды, вот через нее и надо перекинуть мост... Может, найдется тихая пристань, дающая, пусть кратковременный, но отдых. Ведь плывем. Можно об этом не думать, но все равно, приплывем к одному... Изловчиться оттянуть... Вон библейские пророки сколько жили... Но и их время пришло... Отдыха душа требует. Требует!
- А как же его найти?
- Как? - повторил вопрос Художник, не прерывая работы, - где человеку найти утешения... Там, - он показал глазами на выход из монастыря, - нет! Там не найти. Там царит жестокость и погоня за иллюзией, где хотят насладиться, не думая о конце, не замечая ничего. Посмотри на письмо Грека – и на тебя смотрят Судьи… Страшно! Совестно, а рядом никто не утешит, не даст передышки... А она нужна.
А здесь, - Художник кивком головы указал на роспись,- обрел человек покой, ибо Его Мать всем Мать... Подойдет человек к ней - станет легче... Будто побывал дома...
- Дом? Какой дом? - Незнакомец с интересом посмотрел на Художника.
- Дом, где нет страдания. Есть такой. Где не знаю, но верю, есть. Правда.
Каждый Богомаз делает своё дело так, как подсказывает его сердце … Не ум, тот только оценивает, а сердце оно всё объединяет за одно дыхание и тогда рождается то, что заставляет сердце зрителя биться чаще. И как сердце Богомаза, есть Дом, который объединяет всех своей жалостью, своим пониманием и там уже нет распрей. Там мир и покой…
Дом нас объединяет….
Здесь мы разные, но это только кажется. Мы беспокойны. А там мы успокаиваемся. И лёгкое дыхание отсутствия времени открывает в наших душах то неповторимое, что объединяет нас и, одновременно, делает такими не похожими, и мы становимся спокойными и счастливыми…. Там нет текучести времени.
Об этом, словом не скажешь. Ведь только то, что не раз выручало, и есть твоё.
- Это прекрасное? Я говорю о Доме. – Спросил незнакомец.
- Нет. Прекрасное рождается из мук, страданий, из такого отчаяния, какое и представить трудно. Оно рождает красоту застывшего страдания…
А Дом – Неизреченное Слово. Оно объединяет души, делая их одной счастливой и не страдающей душой.
Если бы Дома не было, то тогда не ясно, зачем люди рождаются? Прожить жизнь для того, чтобы есть и спать…. Жизнь дана для того, чтобы здесь до конца, до последнего мазка излиться, ну а потом, что Бог пошлёт.
- А кто поймет то, что ты сделал?
- Поймут..., - неожиданно опять потекли слезы, но не от жалости к себе. Это были слезы восторга, когда увидишь нечто невозможное, что можно выразить только слезами - ведь, ежели бы я писал за золото иль за чего-то другое, тогда бы не поняли, а я писал за совесть. Хотя, наверное, не скоро... Но всё равно, это будет мое, как плоть от плоти, кровь от крови... Как дитя оно вырастает и становится уже сам по себе, но все равно связано с родителями, хоть, все мы друг с другом связаны, а с родителями - теснее.
- Это ты хорошо придумал, именно как дитяти.
Потом наступила тишина.
Художник понял, что Незнакомец исчез. Улыбнулся, как улыбается все сделавший человек, по-настоящему ощутивший радость, не беспокоясь о делах.
Руки опустились.
Хотел приподняться - не смог, в каждой части тела царила усталость.
Закрыл глаза, и тут же увидел себя как бы со стороны: неопределенного возраста, худого, с потухшим взглядом, в черной рясе, перепачканной краской, и, как корона на голове, - пепельно-седые волосы... Все было грустным. Стало нестерпимо тоскливо.
Художник понял – это расплата.
За всё приходится платить, а особенно за своё... В сердце, словно метель, вспыхивает отчаяние, устремляется вверх, и, достигнув высшей точки, переходит в томление. И тут, вдруг, покажется, что потеряно что-то важное, без чего и на свете жить не стоит...
И с тоски, немыслимого отчаяния, захотелось домой... Но, где он? Неизвестно. Одно точно, - есть.
- Ещё жив..., - прохрипел Художник.
С трудом поднявшись, он медленно опустился вниз. И как только Художник коснулся Земли, его тело медленно стало оседать.
Он впал в странное оцепенение - тело, руки, одним словом все его существо, стало каким-то чужим... Вроде его и ни его, и одновременно - чужое. И где-то далеко, будто совсем про другое, проплыла мысль: скоро это кончится... Конец воспринимался уже, как отдых.
Богомаз не мог смотреть на творение рук своих. Оно стало чужим. Вроде бы и не им сотворено, хотя, несколько часов назад все было иначе.
Он уже ни о чём не думал, а только смотрел в одну точку на полу, боясь пошевельнуться. Очнулся. Шевельнулся - в теле тяжесть, будто сковали, да так, что и рукой не пошевелить.
- Ты хотел меня видеть? - Превозмогая себя, делая неимоверное усилие, Художник поднял голову и неясное, расплывчато, увидел Незнакомца. Он больше ощутил присутствие, нежели увидел. Перед глазами было пятно, белое и расплывчатое. Хотелось ответить, но язык стал как раскаленный, и, двигая им во рту, чудилось, что все трескалось, лопалось. Вокруг полыхало пламя.
- Я... ничего... больше не знаю...
- А ты узнай! Попробуй, поднимись над собой! - В голосе Незнакомца звучали властные нотки.
- Я... я... Я... нет...
Больше ничего невозможно было сказать. Всё завертелось, послышался страшный гул, мелькнула мысль, что храм рушится. Захотелось спастись, но мысль была лишь долю секунды, потом наступило безразличие ко всему. Что было, уже никогда не вернется, да и было там одно – страдание и потери - весь этот нехитрый набор преследовал всю жизнь, настоящее - не интересовало, а будущее - пугало повторением. Ожидать было невозможно, да в душе исчезли желания, надежды...
Захотелось увидеть свои картины. Он застонал, ощущая, что это невозможно, но тут пред ним предстало всё сотворённое им. Как зритель, смотрел на картины свои. И тут ему стало ясно, что всё, что было сделано им за долгие годы, была только предыстория
Это ежедневная работа, когда наступают моменты неверия в себя, в свои силы, в свое предназначение, когда хочется всё бросить и уйти.… Это настроение. Оно как дыхание ветра непостоянно. Оно заставляет искать. В глубине натуры своей, каждый настоящий Художник знает, что есть вера, это Поводырь, ведущий к истине. И приходят силы и желание творить.
Иногда не хотелось видеть кисти, краски, они вызывали приступ тошноты. Это было так, что он и ненавидел их, и, одновременно, не мог без них жить, а поэтому очень часто приходилось преодолевать эту двойственность и как бы возвышайся над собой. У него, не было учеников, подражателей, как у Андрея.
Он не жалел об этом. Его жизнь - это тоскливая дорога одиночки, без семьи, угла, друзей - отдана иконам. И вот наступил момент истины. Началась история.
Неожиданно вспомнилась одна история. Во Владимире, он писал портрет тамошнего князя. Тот не мог подолгу позировать, и
